Василий Коньяков - Далекие ветры

• Название: Далекие ветры
• Автор: Василий Коньяков
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Вошедшие в эту книгу новосибирского писателя В. Коньякова три повести («Снегири горят на снегу», «Далекие ветры» и «Димка и Журавлев») объединены темой современной деревни и внутренним родством главных героев, людей творческих, нравственные искания которых изображены автором художественно достоверно.

---

Мне было весело. Мне было всегда здорово весело. А вот большого утра, единственного, весеннего — не было.

Неужели правда — есть еще какая-то любовь, кроме такой, которую я знаю к Юрке. Что же делать тогда? Как жить, если теперь мне дано узнать об этом?

16 декабря.

Вся клубная библиотека поместилась в одном книжном шкафу. Саня раскрыл замочек, и створчатые дверцы разошлись сами.

— Пожалуйста, мне не жалко, — небрежно говорит Саня. — Свободный доступ. Оберегать нечего. «Огонек» без обложек, а рассказы без картинок. Кто захочет возвратить их на место, зайдите в любую избу — все стены залеплены.

— Ну уж, — говорит Лида Бессонова. — Прошлогодние. Они и так истерлись. Таисия Марковна была, так хоть журналы выписывала. А сейчас…

Лида недовольно выпячивает губку. Она у нее так и остается, хотя Лида и окунулась в журнал.

Подходят девчонки, садятся за длинный стол рядом. Саня тоже задержался и расслабил бурый воротник пальто.

— Кто это Таисия Марковна? — спрашиваю я.

— А жена председателя. Библиотекарем работала. Потом попросилась заведующей свинофермой. Петр Сергеевич сначала не соглашался: «Какой из тебя заведующий?»

— А что она библиотекарем не стала?

— Скучала, скучала… одна. В клубе никого целыми днями нет — на работе все. Говорит: «Девочки, извелась. Возьмите к себе начальником».

Девчата рассмеялись. Лида Бессонова оживилась. Видно, разговор этот был их, касался их жизни и всегда был важен.

— Мы сначала думали: «Городская. Будет в туфельках вышагивать да морщиться. Там же воняет как…»

Девчонки расхохотались понятным только им одним смехом.

— А потом… Она у нас знаете какая… Один раз нам так было стыдно! Пришли утром убирать. Надо клети чистить, а к ним подступиться нельзя — сток забился. Лужа стоит — затопила все, и проход, и полы в клетях. Зелень — как кислота: ступишь, и сапоги разъест.

Мы сидим, бастуем. Нужно-то!.. Пусть канализацию прочистят.

А тут пришла Таисия Марковна:

— Девочки, в чем дело?

Ну, думаем, сейчас ругаться начнет. А она разделась, сапоги резиновые надела. Огромные. А на руки перчатки длинные, знаете, такие тоненькие, до локтей. В них врачи операции делают. Красивые. Желтенькие. И сама… Нашла сток и руками все вычистила. Стоит, смотрит, как воронка у ног кружится, и смеется.

— Всего дел-то, — говорит. — Эх, вы… А ну, живо… Чтобы за пятнадцать минут у вас блестело все.

— Знаете… Мы чуть со стыда не сгорели.

— Она у нас хорошая… Мы в пять часов приходим, и она.

«Девочки, а как же?.. Чем я лучше вас? Вы же не спите…»

— У вас все свиньи в клетках? — Мне почему-то захотелось увидеть этих девчонок на ферме. И их Таисию Марковну.

— Только свиноматки. А поросята отдельно. За ними уж другие ходят.

— А маленькие? Вместе со свиньей?

— Ой! Она же их подавит. Как опоросится, мы их отсаживаем. А кормить подпускаем. Месяц сами за ними ходим, а потом другой передаем, на откорм.

Я смотрю на Лиду и вспоминаю киноактрису Ладынину в роли свинарки из старого кинофильма.

— Лида, — говорю я, — Лида. А ты помнишь фильм «Свинарка и пастух»: «Дохленький! Опять дохленький». Ты тоже поросятам в рот дуешь? Отваживаешься?

— Прям!.. — Лида смотрит на девчат не моргая и будто от их имени сообщает: — У нас отбор… — «Отбор» она сказала многозначительно и понятно только для себя.

Девчата опять начинают смеяться, как сговариваются. Без причины. Лида серьезничает и говорит мне в глаза:

— Как в Спарте.

Лида замечает что-то в моих глазах, возбужденно торопится:

— Знаете, их сколько! Как прибудет… Навалом. По пятнадцать штук. А у свиньи только двенадцать сосков. Всю затянут. А ей еще приносить — полноценных. Доходяги матку портят только.

— Не болтай ты…

Лида смеется и, озоруя, отбрасывается на спинку стула.

— А я и не болтаю.

Лида не боится брать разговор на себя. Бойко уверенна.

За толстым пальто видно, что она тоненькая. Пимики на ногах кажутся маленькими, охватывают плотно сильные ноги в узорных гольфах. В ее глазах нет девчоночьего озорства. Смотрит она прямо, со спокойным достоинством.

У Лиды десять классов образования. Она пододвигает раскрытый журнал подружке, что-то показывает:

— Вот.

Подружка смотрит секунду и падает лицом на руки, сдерживает прыснувший хохот. Поднимается серьезно обиженная:

— Вечно со своими…

— За что покупаю, за то и продаю. А ты не будь такой пустосмешкой.

У подружки длинная шея десятиклассницы.

— Лида, а ты в институт поступала?

— Нас еще там не видели… — Она выпячивает губку.

— Да что ей там делать? — говорит Саня. — Сережка же туда не едет.

— Саня, — тихо сказала Лида. Ее голос потаенно корректен. — Саня, ты хорошо играешь вальсы. Когда мы тебя уважаем, то предполагаем в тебе все мужские достоинства: не болтлив…

— Опять начинает, — сказал Саня. — Ехидная же ты! Будет тебе попадать от кого-нибудь. Дай бог…

Саня уходит в радиоузел. Оттуда слышится:

— Раз… раз… раз… раз… Проверка исправности. Раз… раз… раз… раз, — кричит Саня в микрофон, как в глухую раковину.

Я подхожу к книжному шкафу, разглядываю корешки книг. «Так что же мне выбрать?»

Вспоминаю участливый вопрос библиотекаря в городской публичной библиотеке:

— Так. Что вам?

И я — лекциями, спорами, пестрой и шумной информацией — была подготовлена к такой обыденной рядовой фразе.

«Что вам?» А на полках многоэтажной библиотеки чуткие и добрые книги были готовы ответить мне на все, что только чуть-чуть затеплилось во мне, только наметилось. О музыке, о поэзии, о живописи. Я беру неизвестную мне книгу. Я еще ничего не знаю о ней, о ее авторе. Что это за человек? Что за художник? Как мыслил? Во мне только предрасположенность, а понятия мои зыбки, отрывочны, уходят, расползаются.

Я окунаюсь в мир строчек, забываю шепот, шелест тетрадок. И вот уж шаткие сведения мои складываются в систему, а знания становятся моими. Ночью возвращаюсь из библиотеки, чуть давит виски и поламывает глаза. Но мне не хочется садиться в троллейбус, вглядываться в людей. Я машинально перебегаю перекрестки и не спешу домой. А сколько раздумий не легло вот на эти полки, и девчонки не встретились с ними!

— Екатерина Михайловна, — говорит Лида неожиданно. — А вы умеете танцевать?

— Что? — говорю я и смотрю на девчат.

— Ну.

Лида хотела показать что-то руками. Саня ее жесты не одобрил.

Руки у нее маленькие, с широкими ногтями в заусенцах.

— Это? — я сделала несколько движений кистями рук и повела бедрами.

Из двери радиоузла Саня уставился на мои ноги.

Вид у Сани был такой, будто он видел на полу жабу. Он мог бы схватить в тот миг дрын и, как пеньки, сбивать мои ноги, так активно было его отвращение.

— Плохо, Саня? — спрашиваю я.

— Я стиляжек вообще видеть не могу. Не зря их вон в районном Доме культуры с танцев выбрасывают.

— А может, ничего?

Я не опасалась задать этот вопрос потому, что видела — к стиляжкам Саня меня не относит. Что-то во мне не отвечало его представлениям о них.

— Что бы ты понимал, — говорит Лида. — Посмотришь в кино или по телевизору — танцуют. Красиво так…

— Ну, будете брать книги? — спрашивает Саня. — Лидк?

— А нечего…

— Не хотишь — как хотишь…

Саня закрыл шкаф.

— Мы один раз собирались к вам зайти домой. Шли с работы, увидели — у вас огонь горит. Только не решились. Вы всегда что-то перед окном делаете. Вашу тень видно.

— А вы что закончили?

— Филологический.

— Направление сюда получили?

— Нет, сама.

— Вы тоже уедете, — убежденно ответили они. — Здесь совсем нечего делать. Каждый вечер танцуем, танцуем… Хорошо, что у нас хоть завклубом хороший. Из клуба никогда не выходит. А в других деревнях и этого нет.

Иногда радиостанция «Юность» передает: «Скучно в деревне оттого, что молодежь ленивая. Инициативу не проявляет». А мы и пьесы ставили. Распределим роли. Саня нам из-за печки суфлирует, а мы кто во что горазд — ходим по сцене. Подготовимся, афишу повесим. Вся деревня соберется. Раз покажем, а другой раз показывать некому. Да и люди — смеются только. Их теперь от телевизора не оторвешь. Там хоть все настоящее… Посмотришь, как в городе живут…

— Вы счастливая… Видели столько… Расскажите нам что-нибудь.

За стенкой слышится хлесткий треск шлепков. Раздвинутый голубой занавес вздрагивает на оттянувшемся шнурке. Покачивается единственная лампочка на сцене. Юрка проводит сегодня первые встречи.

«Вы счастливая…»

Почему-то считается, что в городе люди только и ходят в театр. Каждый день.

Я закончила институт. Для девочек я идеальный случай. Сколько девочек стремится пройти по конкурсу! Институт — мечта, горизонт, о который бьется их мысль. А что за ним? Что потом?