Борис Фальков - Горацио (Письма О. Д. Исаева)

• Название: Горацио (Письма О. Д. Исаева)
• Автор: Борис Фальков
• Жанр: Современная проза

---

Но пока на лугу за оградой, если уж говорить о «навеки», стоит холодильник «Донбасс», который я подкупил у одного полтавского барыги по пути сюда. И который, может быть, будет там стоять вечно. Поскольку мы не знаем, как его внести в дом: и двери, и окна слишком узки.

Вот… Однако, в целом, как видишь, жёнушка, это то, что нам было нужно.

Крепко целую тебя и Фуфку. 17 августа Здоймы.
8. ДЖ. Т. РЕВЕРСУ В МАДРИД.

Дорогой Джон!

Всё необходимое для заключения тобой договора с издательством я проделал. По-видимому, сейчас оно занято подготовкой своих предложений. Уверен, всё будет в порядке. Запасись терпением, у нас дела делаются хоть и быстрее вашего, но и не быстрее самого времени. Оно сейчас мчится вскачь. Не здесь, конечно, не в деревне, слава Богу. В столице, в Москве.

Через пару дней я отпишу тебе подробней, у меня появились новые мысли по поводу твоей последней вещи… Но я должен их ещё покрутить маленько. Кстати, занимаясь интенсивно твоей прозой, я оказался на краю опасной пропасти. Инерция этого гнусного дела, оказывается, так велика, что я, кажется, и сам вот-вот запишу прозою. Как ты, как твои герои, как, наконец, — известный герой Мольера. Я уже ловлю себя за руку…

Боже мой! Это только что мне пришло в голову… Эдак я, в конце концов, запишу и поэзией! Чур, чур меня! Не я твой лиходей, Джон.

Обнимаю. 17 августа Здоймы.
9. Е. А. СЕВЕРЦЕВОЙ В МОСКВУ.

Ему мешал живот.

Придержав дыхание, он пригнул к животу голову и протиснул тело наружу, стараясь не касаться залепленных грязью краёв проёма. И лишь после этого, развернувшись, потащил за собой тяжёлый портфель. Затем, утвердив тело в приемлемом равновесии, он захлопнул дверцу. При этом взгляд его привычно скользнул всё по тому же обтянутому рубашкой животу, и ниже, насколько живот же и позволил…

«Сволочь», подумал он уныло. Пока он возился с этими жирными подлыми сволочами, портфелем и животом, на правом колене успело появиться чёрное пятно. Кроме того, за три часа езды новые светло-голубые брюки смялись, а ниже живота навечно образовались заломы. Он поднял локоть и глянул за подмышку: да, и сзади — тоже.

С таким трудом подавляемая раздражительность немедленно вырвалась из-под контроля и развернулась, подобно освобождённой пружине, в отчаянье. Он со свистом выпустил сквозь зубы придержанный воздух и с ненавистью уставился на пятно. Цепь раздражавших его, сменявших друг друга мелочей не желала прерываться. Их бешеная стая вела осаду крепости — необходимости терпеть — по всем правилам, и, одновременно, все правила нарушая. В точно рассчитанный ими миг, например, появилось это инквизиторское сиденье, от которого теперь ломило поясницу. Вовремя появилось и чувство вины за то, что уклонился в Полтаве от исполнения семейного долга. Это были, конечно, мелкие неприятности. Но именно кровососущие мелкие неприятности неутомимы. Он всегда предпочитал неприятности крупные, но разовые, — мелким. Скажем, укус гадюки — планомерному садизму комаров. Хотя, так параллельно основным мыслям он комментировал себя, привыкнув беседовать с собой в форме диалога и сразу в нескольких его вариантах, хотя неизвестно — как бы ты рассуждал, толстячок, получив и то и другое одновременно. Может быть, перешёл бы на форму монолога? Ну нет, сказал он вслух с отвращением, с чего бы это… Пусть внутренними монологами занимаются простейшие. На то они простейшие и есть: кто-то же должен заниматься выдумками, оглупляющими сложнейшую внутреннюю действительность, упрощающими до идиотизма сложнейший организм души, если уж существуют и такие выдумки.

Но факт есть факт: именно эти, для других ничего не значащие, мелочи порождали в области его мочевого пузыря томительные ощущения готовящегося взрыва бомбы. Нечто вроде разъедающей кислоты вводилось в живот, и там, внутри этого постоянно лезущего ему на глаза телесного недостатка, иначе он не мог расценивать этот… бурдюк, это чрево, кислота въедалась во внутренности, разрушала перегородки между ними, превращала в слизь мякоть селезёнки и печени, а затем и прочую плоть, и душу, а душа…

— Жизнь, — пробормотал он, уже чувствуя отвращение к пошлой реплике, которую едва успел начать, — ты коротка, но искусно себя вечнишь.

Тут застреляла выхлопная труба и зарычал мотор. Машина, доставившая его сюда, стала с ускорением удаляться, постепенно выбираясь на колею раскисшей дороги. Наполовину возвращённый из мира воображаемого в мир действительный, он вздрогнул и помахал вслед машине рукой, постаравшись улыбнуться. Улыбка ещё оставалась на его лице, когда рука, продолжая прощальный взмах, описала траекторию, опустилась на запачканное колено и попыталась стереть ещё свежее пятно. Ему пришлось пригнуться. Как следствие, вступив в сражение с очередной из озверевших мелочей, он имел нелепую улыбку на отвисших губах. И наклон головы, означающий обычно покорность обстоятельствам, то есть, неизбежности поражения. И оно не заставило себя долго ждать: вторая попытка сразиться привела лишь к тому, что пятно изменило цвет, чёрный на коричневый. Но не стало менее заметно, так как одновременно увеличилось. Зато теперь и по его поводу он мог вынести обычный приговор: и это навечно.

Никогда не перестающий работать механизм, расположенный где-то в центре его мозга, вырабатывающий постоянные диалоги с собой, их варианты и одновременно комментарии к ним, на теперешнем почти холостом ходу выбрасывал скорее сведения о себе самом, чем перерабатывал впечатления от мира наружного. Это была поразительно цельная смесь нестыкующихся деталей, словно некий монтажник как попало резал и без того рвущуюся ленту кинофильма, и тут же склеивал её — снова как попало. Механизм производства необработанных ассоциаций извергал полузабытые воспоминания, полунаписанные сценарии с недоразвитыми фабулами, а то и куски бессмысленных синтаксических конструкций, собственно — заготовок речи, и даже как бы взятых из учебника синтаксиса правил строительства речи, снисходя до её морфологии, увенчанной для чего-то самим алфавитом. Таким образом, на холостом ходу механизм его представления о себе и мире давал картину, похожую на паутину с пауком в центре её, куда сходятся и откуда расходятся, снуют туда-сюда неопределённые образы и отрывочные реплики. По одной паутинке, скажем, туда-сюда сновали картинки разъедаемого изнутри желчью чрева, по другой — то же чрево в составе тела, вид снаружи. По третьей, совпадающей с песчано-глинистой дорогой, набирая скорость, катила прочь доставившая его сюда машина. Всё вместе взятое было совершенно бессильно вернуть ему утраченное душевное равновесие, готовность терпеть неприятности. Готовность воспринимать благодати: заработанные или незаслуженно дарованные. А ведь надо бы тебе, толстяк, их воспринять, заметил себе он, ведь за тем ты сюда, кретин, и явился. За благодатями, нет?

— Благовзятиями, — хмыкнул он вслух с привычным эхом: привычным привкусом пошлости иронически произносимого. Улыбка, наконец, слиняла с его губ. Ирония была также элементом внутреннего диалога, более того, его самостоятельным персонажем. Что-то вроде ещё одной души.

Ещё одной? Ну нет, запротестовал он, мне и одной хватит. Я с этой одной не знаю, как сладить. Я даже не знаю, собственно, где она находится. Помещается ли вообще в это моё тело. Может, она простирается далеко за его пределы. А, может, напротив: в образе таракана сидит в самой укромной его щели. О!.. За это можно ухватиться. Можно попытаться определить: где находится эта самая укромная щель.

Давай последовательно, сказал он себе вслух. Внимательно посмотри, нет, осмотри свои ноги. Он приостановился и в самом деле — осмотрел. Ну, не так уж всё скверно: довольно длинные и даже ходят… Ну что, осмотрел? Теперь скажи: могут ли быть твои ноги, хоть они и не самые поганенькие, могут ли они служить обиталищем душе твоей? Если ты — человек честный, даже если ты честная женщина с красивейшими в мире ногами, ответ твой будет возмущённым: нет, не может такого быть. Это будет, если ты человек душевный, самой оскорблённой твоей души ответ. И этой интонации достаточно для уверенности в истинности ответа. Мы не в философском обществе, и логических обоснований или силлогических доказательств с тебя никто не потребует. Нам достаточно простой веры: нет, этого не может быть. Кроме случаев, конечно, когда душа уходит в пятки. Он даже сплюнул с досады: и тут вмешалась эта зараза-ирония.

Прочь её. Хотя… хотя и она подтверждает наш вывод. Ведь если душа вынуждена иногда уходить в пятки, то это значит, что ей есть откуда уходить. Ей есть что покидать при приближении опасности. То есть, и ирония, покушаясь на твёрдость нашей веры, на деле укрепляет её, подтверждая само непременное наличие постоянного обиталища души. Но всё равно — прочь её.