Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

• Название: Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
• Автор: Роберто Арльт
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роберто Арльт (1900–1942) — известный аргентинский писатель. В книгу вошли его социально-психологические романы «Злая игрушка», «Колдовская любовь» и рассказы.

---

Дух. Когда эта мысль пришла тебе в голову?

Бальдер. Не знаю… Как-то незаметно прокралась… Совсем не знаю. Говорю тебе, как на исповеди. Не знаю совсем. Я человек, который заблудился в своей собственной пустыне. Если бы существовал Бог… Ну, допустим, Бог существует… а на земле существует Святая Душа. Я пошел бы к ней и, преклонив колени, рассказал бы обо всем, что со мной происходит. Только святая душа имеет право судить и осуждать меня.

Дух. Святая душа…

Бальдер. А мне так много надо рассказать! Бесконечно много. Но слушать меня некому. Даже ты, Дух, кажешься мне незначительным и маленьким рядом со мной… Понимаешь? Даже ты, Дух.

Дух. Разве кто-нибудь утверждает, что я на самом деле не такой?..

Бальдер. Я думаю о своем ремесле инженера. Что мне инженерное дело? Что мне мой талант? Какая разница, кто я и кем мог бы быть? Мне кажется, что все люди на земле движутся по кругу передо мной. И все наблюдают за поступком, который я намерен совершить — идти навстречу Ирене. Ирене тоже среди этих людей, которые ничего не понимают и смотрят на меня отсутствующим взглядом, говоря про себя: „Какую историю раздувает этот человек из своей маленькой любви!“ Да, дорогой Дух, и даже Ирене удивленно смотрит на меня из толпы и ничего не понимает. Но я иду к ней. Не знаю, что будет. Знаю только, что в моей бедной груди живет неимоверная любовь к этой девушке, что эта девушка загубит мою жизнь, отвергнет меня, потому что моего чувства ей будет мало, и все-таки я иду ей навстречу, как шел бы навстречу смерти, которой избежать нельзя… И я не страшусь погибели. Наоборот. Я хочу, чтобы Ирене взяла меня и выжала, как тряпку. А я буду петь ей славу.

Дух. Как ты ее любишь!

Бальдер. О да, я так ее люблю! И хуже всего то, что она никогда не поймет моей великой любви. Те, кому станет о ней известно, насмешливо улыбнутся, проходя мимо, а я во имя этой любви готов на любые подлости.

Дух. Судьба твоя свершится.

Бальдер. И что тогда?

Дух. Тогда я приду к тебе и мы снова поговорим.

Бальдер. Теперь ты мне кажешься выше меня. Скажи, долго мне предстоит бороться?

Дух(голосом, в котором слышится усмешка). О да, долго…

Бальдер. Пусть, дорогой мой Дух Не все ли равно! Я тебе кажусь слабым, да? А я сильный. У меня внутри таинственная сила, которая еще не получила выхода. Что мне стоит пострадать ради Ирене! О, если б ты ее знал! Если б знал, как она хороша! А как добра! Она стоит любых страданий! Я уже отдал ей себя. И в то же время — понимаешь, Дух? — мне хочется насмеяться над Ирене. Я не сошел с ума, нет, но когда я думаю о том, что она, узнав, как велика моя любовь, захочет властвовать надо мной… Да что я говорю? Она уже начала властвовать надо мной, а я позволяю ей подавлять мою волю. Так вот, — как подумаю о том, что она станет меня тиранить, я испытываю сильное желание сказать ей: „Дитя мое, милое мое; дитя, как ты слаба передо мной! Ты живешь на Земле только потому, что я тебе это разрешаю“.

Дух. Ребячество… Но поостерегись…

Бальдер. Я готов ко всему… А когда свершится моя судьба, получу я Ирене?

Дух. Тогда, быть может, она тебя не признает.

Бальдер. Да… может быть… Но уходи… я устал… лучше молчать».

Тишина. Бальдер лежит пластом, глядя в темноту широко открытыми глазами.

Элена беззвучно плачет, укрывшись простыней.

Из дневника героя нашей повести

льберто играет важную роль в подготовке моего несчастья, хотя и не подозревает об этом.

Я им воспользовался как посредником в тот период, когда заблуждался на его счет. Когда же я понял свою ошибку, отступать было поздно. Собственно говоря, я никогда не оставил бы Ирене, если бы на развитие наших отношений не повлияли другие события.

Время от времени я перестаю писать, потому что меня охватывает грусть. Эти имена — Альберто, Ирене, Зулема — доводят меня до умопомрачения, по ночам впиваются в мое тело, подобно шипам, они — узы, сковавшие мою жизнь, плазма дружелюбия, впрыснутая судьбой в мои вены лишь затем, чтобы теперь я истекал кровью в ниспосланном ею страдании, незримо подтачивающем меня, подобно злокачественной опухоли, которая в один прекрасный день проявит свою смертоносную силу.

Альберто!

Он сам виноват в том, что у меня сложилось о нем дурное мнение. Он был замкнут в такие минуты, когда больше всего нужна искренность, чтобы удержать меня от величайших несуразностей, которые я собирался совершить в будущем, исходя из превратно понятого настоящего.

Я ушел от жены. Куда мне было пойти в свободное время, как не в дом Альберто? Я стремился туда, как в оазис. Но очень быстро обнаружил, что этот оазис представляет собой очень тонкую зеленую ряску, скрывающую бездонное болото. Гладкая адская площадка, сумрачная асфальтированная поверхность, по которой старательно вышагивали степенные марионетки — Зулема и Альберто.

Альберто, холодно-церемонный, в очках на носу с горбинкой, с розовыми пятнами на щеках и свистящей медоточивой речью, производил на меня мрачное впечатление.

Иной раз я говорил себе, глядя на него: «Этому человеку — один шаг до преступления».

А в другой раз думал: «Этот человек — негодяй».

Зулема, в шлепанцах на босу ногу и просторном кимоно, с выцветшими губами и бегающим взглядом, смотрелась в ручное зеркало и, выщипывая себе брови, говорила:

— Знаешь, Родольфо за эту неделю сменил четыре костюма.

Родольфо был танцовщик из театра «Колон». Через каждые четыре слова, произнесенных Зулемой, пятым почти неизбежно оказывалось имя Родольфо.

— Так говорит Родольфо. Так считает Родольфо.

Церемонный Альберто бесстрастно глядел на нее сквозь льдинки своих очков. Розовые пятна расползались по щекам до скул. Я тоже едва не краснел, когда какая-нибудь фраза Альберто наводила меня на мысль, что он был косвенным пособником этого незнакомого мне Родольфо. К последнему я испытывал тайное отвращение, он стал мне ненавистен. А механика я перестал уважать. Ведь я любил Ирене и не мог допустить, чтобы любимая мною женщина получала от подруги уроки супружеской неверности, которая, по-моему мнению, была налицо. Мне и в голову не приходило, что мы с Ирене примерно в таких же отношениях, как Зулема со своим Родольфо.

Словно не замечая той душевной подавленности, которую я испытывал при подобных разговорах, Зулема продолжала нескончаемую тему Родольфо.

Заходила речь о красивых ногах. Она взвивалась:

— О!.. Вы бы посмотрели, какие ноги у Родольфо!

Альберто, хладнокровный, как всегда, ронял свистящие слова:

— Как могут быть у него некрасивые ноги, коли он танцовщик?

Если верить Зулеме, рубашки Родольфо были самые красивые, духи — самые тонкие; она дошла до того, что пыталась убедить меня причесываться, как Родольфо, а своего мужа уговаривала купить кричащие галстуки, «какие носит Родольфо».

Альберто отбивался, как мог:

— Но ты же понимаешь, что такие галстуки и рубашки хороши для элегантного молодого человека вроде него… А я человек рабочий. Верно?

Зулема качала головой, разглядывала мужа, точно впервые его видела, и заявляла, слегка закатывая глаза:

— Да, старичок мой… тебя элегантным не назовешь.

Но тут же соображала, что хватила через край, и поправлялась:

— Однако этот Родольфо, должно быть, отвратительный тип. Говорят, он гомик… правда, я в это не верю. А вы как думаете?

Зулема так настаивала, что уговорила нас однажды вечером пойти в кафе, куда захаживал этот танцовщик. Нам не повезло — в тот вечер его там не было.

Согласитесь, что лишь безнравственные или частично впавшие в идиотизм люди могут как ни в чем не бывало терпеть взаимный обман, который мы своим попустительством как бы признавали чем-то естественным.

Зулема, безусловно, была особой чувствительной, но без каких бы то ни было нравственных устоев. Ее поведение определялось какими-то непонятными для посторонних терзаниями. Однажды вечером она расплакалась в кондитерской. Официант сделал большие глаза, и нам пришлось уйти. Альберто горестно качал головой.

В другой раз, когда мы вчетвером сидели в ложе кинотеатра, Зулема проплакала, не переставая, целый час. Ее горе беззвучно изливалось из груди и из глаз, слезы текли по бледным щекам, и казалось, ей приносит облегчение и утешение эта открывшаяся щель, через которую изливалось ее горе, смачивая один носовой платок за другим.

Альберто оставался загадочно спокойным и вежливым, а Ирене, обняв подругу за шею, растроганно шептала: