Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

• Название: Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
• Автор: Роберто Арльт
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роберто Арльт (1900–1942) — известный аргентинский писатель. В книгу вошли его социально-психологические романы «Злая игрушка», «Колдовская любовь» и рассказы.

---

Опыт отца отличен от опыта матери. Об опыте сына и говорить нечего, он с их опытом не сравним. Отец, мать и сын вращаются в кругу различных жизненных интересов, их объединяет только привязанность друг к другу. Зачастую их удерживают друг возле друга долг, незнание мира и страх перед ним, сходство темпераментов, психическое подобие. Ясно, что желания молодой плоти, с одной стороны, и моральные запреты, налагаемые теми, кто свое отжил, — с другой, создают в житейском море невидимые уединенные островки. Под ритуалом ежедневного общения, общения в словах и поступках, скрываются стены и границы, вроде тех, что существуют между людьми, говорящими на разных языках.

Это не только затрудняет понимание между отцами и детьми, но разъединяет и супругов. В интимной жизни их сближают лишь одинаково низменные побуждения, не затрагивающие их души. А точкой соприкосновения их интеллектов оказывается глупость.

Если Бальдер слышал, что какие-то супруги «живут очень хорошо», он думал про себя: «Видно, в спальне всяким свинством занимаются!»

Он открыл некоторые занятные черточки в людях, возможно такие же древние, как род человеческий, и потому его наблюдения не имели никакой ценности.

Чем грубее, примитивнее, эгоистичнее желания мужчины и женщины, тем легче им поладить друг с другом.

Лакею и горничной или молочнику и кухарке не так трудно построить социально респектабельный очаг, как девице, напичканной моралью чванливой буржуазной семьи, и горемыке, который воспитан на идеалах чиновничьего сословия.

Лакей и молочник выработали в себе два-три конкретных жизненных принципа, примерно тем же обходятся в жизни горничная и кухарка. Зато отпрыски нашей неотесанной буржуазии живут в разброде. Не знают, чего хотят и куда идут. С горничной и поваром такого не бывает. Те хотят накопить денег, а если появятся дети, то чтоб не горбатились на черной работе, а обирали среднее сословие, запасшись университетским дипломом.

Рассматриваемый этап аргентинской цивилизации, заключенный между тысяча девятисотым и тысяча девятьсот тридцатым годами, имеет любопытные приметы. Дочери трактирщиков изучают футуристическую литературу на философско-филологическом факультете, стыдятся скряжничества родителей, но по утрам отчитывают служанку, если в счете из магазина обнаружат расхождение в несколько сентаво. Таким образом, можно удостоверить появление новой демократии (внешне блистательной), которая полностью унаследовала прижимистость землепашцев или домашней прислуги и которая в первом и втором поколении порождает тип тридцатилетнего мужчины: ненасытного, грубого, завистливого и жаждущего наслаждений, которым, по его мнению, предаются богачи.

Постоянно думая об этом, Бальдер приходил в замешательство. Запущен страшный механизм, бесконечная зубчатая передача. Мужчины и женщины строят очаги, основанные на постоянной лжи. Одновременно с этим они проявляют такое рвение, стремясь возвыситься без труда, что стороннему наблюдателю кажется, будто перед ним кадры американского фильма, рассчитанного специально на примитивный вкус жителей аграрной страны.

В кинофильмах нарочитая наивность содержания сдабривалась изрядной долей секса, достаточной для нездорового возбуждения зрителей обоего пола; в этих фильмах единственной целью жизни, вершиной счастья объявлялись американский автомобиль, американский теннисный корт, американский радиоприемник, американская мебель и стандартная американская вилла с американским же холодильником. Так что любая машинистка, вместо того чтобы вступить в профсоюз и бороться за свои интересы, мечтала о том, как бы поискуснее, не брезгуя никакими средствами, околпачить какого-нибудь зажиточного идиота, который мог бы катать ее на малолитражке. Женщины-служащие, не думая о своих гражданских правах, при случае продавали себя, а затем поражали своих начальников роскошью туалетов, не соответствующей их скудному жалованью.

Не умней были и молодые люди.

Они одевались и подстригали усы, скрупулезно копируя двух-трех наиболее известных героев экрана, возможно педерастов, которым чуть не все девчонки африканского и южноамериканского континентов слали пылкие признания.

В один прекрасный день девица, тисканная в темноте кинозала бесчисленными женихами, «заключала союз» с каким-нибудь недоумком. Тот, в свою очередь, до свадьбы обманывал и тискал девиц, подобных той, с которой теперь вступал в брак.

Те самые demi vierges[34], которых тискали во всех кинотеатрах города, превращались в заправских уважаемых дам, а их недоумки — в таких же заправских важных сеньоров, которые принимались рассуждать о «святости домашнего очага и необходимости защищать добрые традиции от разлагающего влияния коммунизма».

Чета поселялась в небольшом доме или в отделанной заново квартире из тех, что реклама в газетах именует «идеальными для молодоженов». Через девять месяцев супруга производит на свет комок розовой плоти, и об этом «событии» упоминает светская хроника местной газетенки; еще через месяц проходимец в сутане, тряся толстой мордой, которую можно принять и за другую часть тела, щуря свиные глазки, крестит ребенка, и на этом детородные функции самки, как правило, прекращаются, их сменяют почти ежеквартальные аборты.

По субботам поблекшая чета (блеклыми становятся даже платья, купленные в рассрочку) забивается в кинотеатр, а по воскресеньям выезжает в какой-нибудь из пригородов погулять на свежем воздухе. Всю неделю муж по восемь часов в день просиживает в своем учреждении, и в каждое новолуние спрашивает жену с дрожью в голосе и испариной на лбу:

— Ну как, у тебя все в порядке?

Эти существа, ведущие жалкую, серенькую жизнь, постоянно барахтаются в болоте беспросветной убогости. По странному противоречию, наши «крахмальные воротнички» — истые патриоты, они обожают армию и бряцание сабли, одобряют богатство и хитрость хозяев, которые их эксплуатируют, гордятся могуществом акционерных обществ, которые вместо рождественского подарка присылают им отпечатанное под копирку послание: далекое правление, находящееся в Лондоне, Нью-Йорке или Амстердаме, «благодарит персонал за безупречное, добросовестное сотрудничество».

Таким образом, общество, школа, военная служба, работа в учреждении, газеты и кино, политика и женщины сформировали типичного представителя среднего сословия: бабника, негодяя, охотника за небольшим состоянием (он знает, что большое для него недосягаемо), рыскающего в поисках добычи, подобно легавому псу; раз в неделю он занимается спортом и, записавшись в какой-нибудь консервативный кружок, возглавляемый отставным генералом, брызжет слюной, понося коммунистов и Советскую Россию.

Психология этих примитивных и себялюбивых людей со временем чем-то освежалась. Одни раньше, другие позже создавали себе убежище, островок — заводили любовницу, фотографию которой поначалу показывали с похабной ухмылкой своим товарищам. И это были, пожалуй, еще самые передовые из них. А в большинстве своем они были завсегдатаями какого-нибудь борделя, где, облюбовав одну из проституток, искусство которой восхваляли перед товарищами, в конце концов и сами начинали принимать профессиональные приемы своей партнерши за проявления любовной страсти.

Время от времени такие отношения кончались кровавой драмой, которую газеты трепали подряд три дня. На четвертый какое-нибудь новое преступление давало свежий материал, заменяя предыдущее, обсосанное до косточек.

Бальдер бродил по городу, наблюдая и размышляя над всеми этими приметами жизни. Агрессивность самцов уравновешивается лицемерной сдержанностью самок, но иногда все, словно в панике во время кораблекрушения, начинают искать спасения, прибегая к самой глупой и неуклюжей лжи.

Бальдеру случалось разговаривать со знакомыми, которых он давно не видал. Они уже успели жениться. Надо полагать, по любви, но теперь их любовь к женам стала весьма относительным понятием. Счастливы они не были. Из их высказываний это можно было уяснить себе достаточно определенно. Эстанислао приходил в ужас перед лицом незримой катастрофы, обломками которой он считал этих несчастных. Они уже ничего не искали в окружающем мире. (Их собственный мир потерпел крах ночью на супружеском ложе и днем — за конторкой в учреждении, где они служили). Теперь они лишь пожимали плечами, слыша те слова, которые в юности уносили их за облака. От всего их честолюбия осталось лишь желание сравняться с каким-нибудь преуспевающим авантюристом. Поймать миг удачи, разбогатеть и «жить припеваючи». Они уважают и ненавидят своих начальников, восхищаются ловкими аферистами и вымогателями, процветающими в столице. Они злые, разочарованные, насмешливые и наглые. В счастье не верят. Надежда наверняка преобразила бы их душу, но, чтобы возыметь надежду, нужен настрой, не имеющий ничего общего с полной капитуляцией перед собственным крахом. Кроме того, надежда невозможна без внутренней духовной силы, а ее у них нет.