Земовит Щерек - Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

• Название: Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян
• Автор: Земовит Щерек
• Жанр: Публицистика

Первая книга Земовита Щерека, за которую он получил Паспорт Политики. Раздолбайская, но честная попытка молодого журналиста разобраться: а что не так с Украиной?

+18

---

Во всяком случае, они платили. И спонсировали очередные выезды на Украину. Так что я врал на всю катушкуи придумывал истории настолько хардкорные, что они в нормальной голове никак не умещались. Из Украины я творил сумасшедший дом на колесиках, преисподнюю а-ля Кустурица[88], в которой все может случиться, и в которой все случается. Дикий, дикий восток. Полякам это нравилось, они кликали и читали. А чем охотнее они кликали, тем охотнее и больше платили рекламодатели. Продажа отрицательных стереотипов в отношении соседей приносило в Польше вполне конкретные бабки.

Но здесь дело было даже не в том, будто бы я что-то имел к Украине. Совершенно не имел. Все это вышло как-то само по себе. И, как оно всегда бывает, поначалу у меня были самые лучшие добрые намерения. Или, что точнее — у меня не было плохих. Ребята, не думайте, я знаю, чем дорога в ад вымощена.

Короче, я ездил по Украине и искал темы. А они имелись повсюду, достаточно было осмотреться.

К примеру, как-то раз Мачек, мой шеф, пожелал получить гонзо по трогательной общественно-важной теме. Понятия не имею, откуда мне в голову пришел алкоголизм. И я сделал лже-репортаж про бабку-травницу, колдунью, которая лечила от зависимости к водке. Про нее я услышал, когда развлекался во Львове. Сейчас я уже и не помню, где в этой истории кончается правда, а начинаются враки. Все связи я затираю очень даже хорошо.

В моем гонзо-репортаже все это излагалось так: в результате процесса урбанизации СССР моя бабка-травница пару десятков лет назад перебралась из села в город, и уже не жила, как типичная колдунья, в деревянной избушке, завешанной гирляндами чеснока и пучками лечебных трав, а в львовской хрущевке на улице Лыпыньского. Лечебные травы и чеснок висели теперь на балконе, а декокты изготавливались в ванной[89].

К бабке-травнице приходили женщины с мужиками-аликами и вопили во всю Ивановскую: помогите, баба Леся, помогите, нет с этим иродом жизни, пьет все, что горит — а мужики стояли у них за спинами, пошатываясь на ногах и разглядываясь по сторонам, словно недоразвитые дети. Баба Леся окуривала нарушителей семейной идиллии травками, давала пить какую-то дрянь, сжигала какие-то нитки и брала приличные бабки. Ясен перец, ничего это не помогало, плацебо — оно плацебо и есть, но с рекламациями мало кто приходил, точно так же, как мало кто приходит с рекламациями в церковь, что молитвы, видишь ли, не действуют.

Но в моей версии лечение бабы Леси все же помогало, по крайней мере, на какое-то время. Потому что в той гадости, которую давали выпить алкоголику, находилось растворимое средство для прочистки труб, так что у мужика-пьяндылыги пищеварительный тракт расхерячивало так, что он не мог глотнуть не только спиртного, но и котлеты по-киевски. Жены, понятное дело, воспринимали это как божью кару, а когда после длительного лечения пациент приходил в себя, гортань была настолько разрушена, что любой глоток чего-либо кроме молока вызывал такую боль, словно бы в горло заливали растопленный металл. Микстура бабы Леси — врал я напропалую — распространилась по всей Украине. Сама же баба Леся размышляет о том, как поставить виллу в районе для элиты Санта Барбара под самим Львовом и покупает «хаммер». Понятное дело, с водилой, потому что прав у нее нет.

Главный редактор Мачек прочитал, сказал, что нормально, но — спросил — а что если наши бабы тоже станут делать подобное своим мужьям-пьяницам? И что будет, когда люди потравятся, а на нас начнут приходить судебные иски, поскольку это заебательское know-how пошло именно от нас?

Тогда я дописал в своей статье, что долгосрочно терапия бабы Леси не сработала. Мужики с сожженными гортанями теперь садятся голыми задницами в наполненные спиртом тазики, так что слизистая оболочка в прямой кишке поглощает испарения алкоголя. И вот как выглядят теперь их пьянки: шесть мужиков сидят кружком со спущенным исподним, шмалят самокрутки, и постепенно мужики делаются все более готовенькими. Так что, мало того, что эффектов от лечения ноль целых шиш десятых, так еще же и лажа в плане эмстетики, так что собственные бабы на мужей уже и глядеть не могут. Хуже того, посиделки в тазиках с наступлением весны переносятся на пленер, так что алкоголики с гортанями, сожженными микстурами бабы Леси, становятся постоянным элементом украинского пейзажа.

Короче, я ездил и разыскивал темы. Паспорт уже весь был запечатан украинскими штемпелями, как у приграничной мурашки. Иногда из одной поездки удавалось вычесать с полтора десятка гонзо и обеспечить публикации на несколько месяцев. Вот, к примеру, как-то раз я отправился в поездку на Буджак.

Буджак[90] — это самый конец света. Слепая кишка Украины, которую засунули между Черным морем, Румынией, Молдавией и Приднестровьем. Край, который не существует. Одним словом — трудно представить себе в Европе жопу более черную, чем Буджак.

Сначала нужно было доехать поездом из Львова в Одессу. Билетов уже, вроде как, не было, но достаточно было пройти через первый перрон в «ВИП-кассу» на втором этаже вокзала, чтобы оказалось, что билеты таки есть. В ВИП-кассу пройти мог каждый. И достаточно было доплатить несколько гривен. И уже было готово гонзо о коррупции на железных дорогах, о мафии кассирш, которые продавали билеты налево и снимали дань с теток, убиравших туалеты.

Я взял билет в купейный вагон. Плацкарт уже надоел. Вообще, плацкартные вагоны походили на мясные магазины с человечиной на полках. К тому же по ним шатались ужранные польские «турысты» в поисках «русского» для совместной попойки: слависты, россиеведы, украинисты. Не дай Боже, чтобы кто-то из пассажиров вскрыл пиво — ему на голову тут же садилось с пару десятков поляков, изучающих восточнославянскую филологию и дышащих водярой, и начинало петь песни по-русски. Как правило — более всего «по-русски» вели себя в плацкартных вагонах именно поляки, ищущие восточного хардкора. Из этой ситуации тоже родилось не одно гонзо.

Место напротив принадлежало — как оказалось — канадцу по фамилии Ригамонте. Как только он узнал, что я из Польши, то тут же начал восхищаться тем, что это страна, не тронутая цивилизацией, что по деревням бабули в платочках, что соседские общности у нас еще те, что были до современности, что традиции с обрядами, что если кто умрет, то приходят соседи, жгут свечи и поют; что — если брать вообще — общество у нас не тронуто гадостью нынешнего времени, но сохранило старинную, добрую, аграрную идиллию. Сплошная тебе Руритания[91].

Задалбывал он меня капитально, в связи с чем я ходил курить в тамбур. При этом я проходил мимо купе проводников. В нем сидела проводница с проводником[92] из другого вагона. Пили водку. Похоже было на то, что проводница весьма скоро проводником будет трахнута. Вона я, проводница государственных железных дорог, пущай со мной что станется, то и станется. И трах, похоже, таки стался, потому что на протяжении пары десятков километров купе проводников было закрыто. Потом оно опять было открыто, а проводники все так же пили водку, правда, теперь они были какие-то более распоясанные. А потом к ним пришел еще и охранник. Он сел с ними, ел с ними, и запанибрата выпивал. Толстый он был, что твоя бочка. На поясе у него была кобура с пистолетом. Может быть, и газовым, но я так не считаю. Через какое-то время он был уже совершенно пьяным, морда багровая, но кобуры он не отстегивал.

Я возвращался после перекура в купе, а там уже ждал тот дебил Ригамонте. И мне приходилось выслушивать, какой там у нас в Польше здоровый, крепкий примитивизм, какое это у нас счастливое общество, и — клянусь — страшно хотелось набить ему рожу. Далеко за Жмеринкой, в какой-то Дупивци Стэповий или какой-то другой, столь же завлекательной местности, поезд остановился. Я как раз шел покурить. Вот Ригамонте и попросил меня при случае спросить у проводников, как долго поезд будет стоять, а то он заметил, сказал он, на перроне открытую лавку, так что желал выскочить купить какого-нибудь пивка.

Толстый охранник уже снял рубашку и сидел в купе проводников полуголый. Мокасины, брюки; жир выливался на пояс с кобурой. Я спросил, через сколько поезд тронется. Мне ответили, что минуты через три и налили рюмку водки. Я выпил, поблагодарил и возвратился в купе. Ригамонте я сказал, чтобы летел пулей, потому что у него имеется с полчаса. Тот обрадовался и пошел. Через минуту поезд тронулся. Задумавшись о своем, я глядел, как перепуганный Ригамонте бежит за уезжающими вагонами, за своим рюкзаком, документами и шмотками, в одних только вьетнамках и шортах, как он размахивает руками и чего-то кричит.

Уже из одной этой ситуации родилась парочка гонзо, которые я, не отходя от места, настукал в вагоне, на ноуте, который беру с собой в поездки. Первый гонзик был о том, как натрахавшийся в три жопы охранник в одних трусах и заткнутым в них громадным смит-энд-вессоном терроризирует вагон. Второй — о несчастном канадце, от которого сбежал поезд, и который остался сам на перроне, посреди ночи — без бабок, паспорта и рюкзака. Я представлял, а вот что подобный Ригамонте мог бы в подобной ситуации сделать. И я выдумал, как он идет в ближайшее отделение милиции и пытается чего-то объяснять пузатым мусорам сначала по-английски, а потом по-французски, что он — гражданин Канады и подданный Ее Королевского Величества, и что он желает незамедлительно связаться с консульством. В отделении на него пялятся широко раскрытыми глазами, принимают за нарика и бросают в обезьянник, где его неоднократно насилуют сокамерники.