Сергей Маковский - Somnium breve

• Название: Somnium breve
• Автор: Сергей Маковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1948

Сергей Маковский (1877–1962) — русский поэт Серебряного века и «первой волны» эмиграции, художественный критик и организатор художественных выставок, издатель. Автор девяти поэтических книг, восемь из которых вышли в эмиграции. О последнем прижизненном сборнике «Еще страница» Ю. Иваск писал, что стихи в нем «сродни поэзии позднего Тютчева… Маковский трезвенно-мудро и с великой благодарностью принимает жизнь». Издатель модернистского «Аполлона», Маковский в своих собственных стихах тяготел к традиционным образцам. Формальный эксперимент «серебряного века» мало повлиял на поэзию Маковского. В известном смысле его сближает с акмеистами стремление к ясности. Однако в своей поэзии Маковский ближе к Тютчеву, чем к своим современникам.

Данное издание — третий сборник поэта «Somnium breve» (Париж, 1948)

Оцифровщик Андрей Никитин-Перенский. Библиотека «Вторая литература».

---

СЕРГЕЙ МАКОВСКИЙ.SOMNIUM BREVE. Стихи (Париж, 1948)

Посвящаю эту книгу моей матери.

С. М.

ОТ АВТОРА

Большинство стихов, составивших эту книжку, было напечатано, на протяжении последней четверти века, в разных повременных изданиях; часть вошла в собрание лирических пьес и поэм “Вечер”, изданное мною в 1941 году (всего несколько десятков экземпляров — на правах рукописи). Приблизительно треть стихотворений “Вечера” вошла и в настоящее собрание. Кроме поэмы “Из Апокалипсиса”, появившейся в сборнике “Встреча” (1945), в этой книжке нашлось место только для лирики.

«Вечерний пламень — догорай…»

Вечерний пламень — догорай,
мечты моей заря прощальная,
закатом одаренный рай —
о, неба нежность безначальная!

Есть Бог и Божья тайна есть:
в предсмертном сумраке — победнее
таинственная сердцу весть.
О, мудрость вечера… последняя.

ВЕЧЕР

«Возлюбленная тишина…»

Возлюбленная тишина…

Ломоносов

Возлюбленная тишина,
вечернее очарованье,
виденьями какого сна
овеяно твоё молчанье?

Возлюбленная тишина,
преображение заката,
недостижимая страна,
покинутая мной когда-то.

Слилось грядущее с былым,
неизмеримое с ничтожным,
и кажется пережитым
всё, что казалось невозможным.

«Спеши, душа! Уж близок перелет…»

Спеши, душа! Уж близок перелет
в иную, призрачную землю.
О, птица вольная! За годом год
она слышней зовет, зовет —
а я все тише внемлю.

О, птица певчая! Прилежней пой
о том, что было недопето.
Любовь и боль и смертный ужас твой
никто не допоет другой,
а важно только это…

«Когда в тебя толпой ворвутся…»

Когда в тебя толпой ворвутся
слова, которых ты не ждал,
и звуки спящие проснуться,
которых ты не пробуждал;
когда на землю с безучастьем
вдруг взглянешь, и во тьме души
повеет холодом и счастьем, —
тогда забудь себя, спеши,
спеши облечь мгновенный трепет
в пылающие ризы слов,
души внимая волшебный лепет,
журчанье тайных родников…

«Весь век томись один, смиренно…»

Весь век томись один, смиренно
во тьме изнемогай,
зарницей вспыхивай мгновенной
и угасай,
и слушай голос запредельный,
словам вверяя сны
и сердца слезы, стон свирельный
из глубины…
Все для того, чтобы осталось
от выстраданных слов
и слез и снов — какая малость! —
от всех миров,
до тла сгоревших в этом стоне,
две-три строки
рифмованной тоски —
как пепла горстка на ладони.

«Я есмь. И нет меня — исчезну…»

Я есмь. И нет меня — исчезну,
в несотворенном утону,
от звуков, света, жизни — в бездну,
в довременную тишину.

Так, вечер каждый умирая,
наутро вновь рождаюсь я,
внезапным чудом возникаю
из вечности небытия.

О, смертный дух, поток прерывный,
на что тебе земные сны,
тебе, исполненному дивно
первоначальной тишины?

«Пусть отчизны нет небесной…»

Пусть отчизны нет небесной
и чудес не ждет земля —
все Творение чудесно:
время, солнце, звезды, я,

мысль моя, вот это слово,
прозвучавшее в веках,
свет и тени сна земного,
сон о райских берегах…

Коль обманет — что же, что же?
Здесь, во тьму из темноты,
Этот луч сознанья, Боже,
этот луч сознанья — Ты.

«Все вечно в мире и связано…»

Все вечно в мире и связано,
хоть смутно светит звезда.
Всему дорога указана,
только не знаем — куда.

Улыбка, встреча случайная,
иль чья-то жизнь позовет —
исполнится воля тайная,
мимо никто не пройдет.

Одно движенье небрежное:
судьба постучит в окно —
и ты позвал неизбежное,
все навсегда решено.

«Стонет ночь, куда-то манит…»

Стонет ночь, куда-то манит,
вся слезами исходя,
в окна мелко барабанит
дробь осеннего дождя.

Стонет ночь о неизбывном,
нерушимом в мире зле,
о каком-то счастье дивном,
недоступном на земле, —

о далеком, безвозвратном,
где-то бывшем так давно,
что на языке понятном
не расскажешь все равно…

«Мою любовь, земное бремя…»

Мою любовь, земное бремя,
всеисцеляющее время
сожгло на медленных кострах.
Страданьем срок предельный дожит
теперь ничто не потревожит
любви испепеленной прах.

Воспоминанье все туманней
и каждый день обетованней
в душе хранительный покой,
и призрак вечности лазурной —
как ангел над могильной урной
с благословляющей рукой.

«Я пришел к водоразделу…»

Я пришел к водоразделу:
все тропы отсюда вниз
к заповедному пределу,
обрывистые, разбрелись.

Впереди — пустая вечность,
путь грядущего земной.
Призрачная бесконечность
как марево — и там, за мной.

Но светла небес дорога —
ввысь, в немыслимую высь!
Дух мой, созидатель Бога,
в свое бессмертье вознесись.

«О, мир двоящийся, мир отражений…»

Графу П.А. Бобринскому

О, мир двоящийся, мир отражений
в лазури озера пылающий закат,
час невозвратности и вечных возвращений,
вечерней памяти благословенный яд.

Две глуби сонные. Какой — поверим?
Где загорелся луч непризрачной звезды?
Зарю небесную озерный манит терем,
подводные леса — как райские сады.

И ближе ночь. Гореть заря устанет,
растают в сумраке прибрежные холмы,
и дымный Серафим с мечем на страже станет
непостижимости, молчания и тьмы.

«После ночи темной, дикой…»

После ночи темной, дикой,
после ночи грозовой —
чую над тобой, великой,
чую день великий твой.

Брезжит утро — озарило
целины твоей простор,
с небесами породнило
глуби северных озер.

На волнистые дубравы,
на пшеничные моря
золотую чашу славы
опрокинула заря.

ГОРОД

Стена («В окне моем неровная стена…»)

М. А. Форштеттеру,

В окне моем неровная стена
вечерним золотом озарена,
а снизу, со ступени на ступень,
по ней скользит едва заметно тень.

Все выше, выше к трубам дымовым,
все ближе к небу этот синий дым;
еще немного — станет он мутней,
поглотит стену и растает с ней.

Я всматриваюсь в медленную тень
и чувствую, как умирает день,
как уплывает в звездные поля
усталая, вечерняя земля.

Набережная («Осень, холодок, рассвет…»)

Осень, холодок, рассвет, —
камни набережной гулки.
Никого… Милее нет
этой утренней прогулки:
сень платановых аллей,
серый щебень, запах Сены,
опрокинутые в ней
дымнорозовые стены.

Мимо спусков и мостов,
лестниц и скамеек длинных,
обезлюдивших садов,
площадей, таких пустынных,
в полусумраке брести,
передумывая думы,
городские на пути
слышать, слушать полушумы.

Издалёка грузовик
прогремел неясным громом,
стукнул ставень, смутный крик,
где-то звон над Божьим домом.
Сонная скользит река,
донесется плеск фонтана,
стон фабричного гудка
из окраин и тумана…

Шарманка («На темный перрон полустанка…»)