Кортни Маум - Мне так хорошо здесь без тебя

• Название: Мне так хорошо здесь без тебя
• Автор: Кортни Маум
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-013957-6

Ричард, британский художник, живущий в Париже, охвачен кризисом тридцатилетних. Остыв к супруге Анне, запутавшись в любовных отношениях на стороне и потеряв вдохновение, он мечется в поисках чего-то нового. Но продажа картины, написанной когда-то для жены и много значившей для обоих, внезапно меняет все, всколыхнув воспоминания, а вслед за ними и охладевшие чувства…

И теперь Ричарду предстоит совершить практически невозможное – вернуть любовь жены и доказать себе и другим, что расставание с юностью не означает расставание с глубокими чувствами, способностью к творчеству и дерзким вызовом обществу…

---

Кортни Маум Мне так хорошо здесь без тебя Роман

Courtney Maum

I am having so much fun here without you

© Courtney Maum, 2014

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

Река, бегущая сквозь нас,
грязна и глубока.

Кэролайн Райт

Глава 1

Нередко мы сами омрачаем важнейшие моменты жизни, втайне и вопреки здравому смыслу желая, чтобы нас подвели. Так было и тогда, в конце сентября две тысячи второго года. Я впервые стоял на своей персональной выставке среди толпы людей, пришедших в галерею ради моих работ, и совсем не испытывал радости. Напротив, меня переполняла грусть. Разочарование. Если бы десять лет назад вы сказали мне, что в основу моей репутации в искусстве ляжет серия живописных полотен в стиле реализма, изображающих интерьеры, увиденные через замочную скважину… О, я бы ткнул вас носом в свои коллажи из пил, коряг и оплавленных пластиковых стаканов, в инсталляции из игрушечных солдатиков, помещенных внутрь пузырей упаковочной пленки, я бы подкрутил басы стереосистемы, из которой несся электронный джаз, и заявил вам, что никогда не стану творить на потребу публике.

И вот они вокруг меня, тринадцать произведений нарративной живописи. Все они изображают комнаты, служившие пристанищем мне или близким мне женщинам. Все они выполнены мельчайшими мазками в палитре, которая будет смотреться уместно на любой стене, в любом контексте, в любом уголке земного шара. Никто не назвал бы мои картины спорными, в них отсутствовала политика, и продавались они, как горячие пирожки.

Я стоял и чувствовал, что и сам продался. Конечно, это глубоко личное убеждение не разделял никто – ни мой галерист Жюльен, бодрым шагом переходящий от картины к картине, чтобы прилепить под очередной красный стикер, ни поток ярко одетых экспатов, пробиравшихся сквозь толпу, чтобы чокнуться со мной пластиковым стаканчиком «шабли». Откуда бы взяться унынию? Я был относительно молод, жил в Париже, давно готовился к этой выставке, и вот наконец настал мой час. И все же с минуты, когда Жюльен шлепнул стикер под «Синим медведем» – картиной, с которой я начал писать эту серию, – я не мог избавиться от ощущения, что совершил необратимое, что нахожусь не на своем месте, причем давно. Хуже того, я лишен якоря, который помог бы мне вернуться на правильный курс. Моя жена-француженка, как положено адвокату, серьезная и рациональная до мозга костей, была мерилом моего творческого упадка. Она жила со мной семь лет, еще со времен нашей учебы в университете, когда я демонстрировал миру скульптуры из мусора и кукольные дома из упаковок от Барби. Анна-Лора де Бурижо не стала бы лгать, что я добился успеха. Та же, что могла солгать, утешить и дать силы двигаться дальше, находилась по ту сторону Ла-Манша с мужчиной более надежным, более независимым, чем я. Так что из средств повышения самооценки мне были доступны только красные стикеры под проданными картинами и рукопожатия с их покупателями.

Я наблюдал за своей сногсшибательной женой, блистающей для всех, кроме меня, и чувствовал, что плыву по течению без руля и без ветрил, почти мечтая пойти ко дну.

После открытия выставки мы сели в наш семейный «Пежо», и Анна врубила передачу. Если моя жена нервничает, ручная коробка – источник непередаваемых ощущений. Когда мы едем вместе, чаще всего веду не я.

Анна потянулась проверить, пристегнута ли наша дочь на заднем сиденье. Я тоже обернулся и спросил:

– Все хорошо, принцесса?

Камилла пригладила буйные воланы розовой юбки, которую она выбрала для папиного праздника, и сообщила, зевая:

– Non.

– Ты ведь не выпил последний йогурт? – задала мне вопрос жена.

В салон ворвался свет уличного фонаря, заливая пыльную приборную панель, гудящее и жужжащее сердце нашего маленького четырехколесного мира. Я заметил, что Анна сделала укладку в парикмахерской. Конечно, у меня хватило ума ничего про это не спрашивать, но я чуял в воздухе легкий клубнично-металлический привкус лака для волос, появлявшийся в нашей жизни пару раз в месяц.

Я посмотрел ей в глаза, красиво подведенные с тщательно выверенной небрежностью, которой славятся француженки. Я заставил себя улыбнуться.

– Нет, – ответил я. – Не выпил.

– Хорошо. – Анна выезжала с парковки. – Сейчас приедем домой, перекусим и ляжем спать.

Париж, ах, вечерний Париж! Как уличный спектакль, ты являешь зрителю сотни сцен и сотни моментов. В этом городе можно быть парочкой на площади Конкорд, делающей снимок щека к щеке под уличным фонарем, держа фотоаппарат на вытянутых руках. Можно быть стариком, который стоит на мосту и рассматривает плавучие дома. Можно быть тем, кому улыбается девушка, идущая через этот мост с телефоном, прижатым к уху. А можно быть мужчиной в дерьмовом творении французского автопрома, ведущим с супругой беседу о питьевом йогурте. Париж – город сотен миллионов огней, и временами их свет меркнет.

Анна включила радио, нашла выпуск новостей. Салон наполнило обволакивающее контральто дикторши: «На открытии саммита в Кэмп-Дэвиде премьер-министр Великобритании Тони Блэр выразил безоговорочную поддержку намерению президента Буша найти и уничтожить оружие массового поражения, которое, вероятно, скрывают в Ираке». И далее визгливый лепет нашего некогда гордого премьера: «Политику бездействия мы считаем безответственной, и это не наш выбор».

– «Бездействие», – повторила Анна. – Теперь это так называется.

– Бред какой-то, – сказал я, пропустив мимо ушей возможную шпильку в свой адрес. – Люди боятся, потому что им приказано бояться. Они не задают вопросов.

Анна включила поворотник.

– Я думаю, это прежде всего реакция замещения. Verschiebung[1]. – Анна гордилась приобретенным в университете арсеналом эффектных терминов на разных языках и теперь вздернула подбородок, довольная собой. – Серьезные вопросы слишком пугают. Ведь страшно же спросить, кто на самом деле во всем виноват. Вот люди и выбирают путь наименьшего сопротивления.

– Думаешь, Франция тоже поддержит?

Взгляд Анны помрачнел:

– Нет. Никогда.

Я посмотрел в окно. Под нами тянулась бесконечная река, отделяя левый берег от правого, богатеев – от просто состоятельных.

– То, что Блэр тоже повелся – очень плохой знак. Чтобы британцы что-то слепо приняли на веру?! Мы же всегда во всем сомневались.

Анна кивнула. Воцарилось молчание. Дикторша перешла к обзору финансовой ситуации в еврозоне в период с января две тысячи второго года, когда произошел переход на единую валюту. Уменьшив громкость, Анна посмотрела в зеркало заднего вида.

– Ну что, Камилла, тебе понравилось?

– Ну да, ничего, – великодушно обронила наша дочь, теребя розовые воланы. – Лучше всего та, которая с велосипедами. Еще та, на которой кухня, ну и та, с синим медведем, которая раньше висела в моей комнате.

Я прикрыл глаза. Женщины. Даже самые юные оперируют словом, как волшебной палочкой, и безобидная похвала из их уст в любую секунду может обернуться кислотой.

«Синий медведь» был самым крупным полотном серии с эстетической точки зрения и самым сложным – с эмоциональной, потому что изначально я замыслил его как подарок для Анны.

Я писал его маслом на холсте размером сто семнадцать на сто сорок сантиметров в домике наших друзей на мысе Кейп-Код. Домишко был ветхий и покосившийся, в нем повсюду гулял сквозняк. Мы думали провести там лето после выпуска. Может быть, зачать там ребенка; если это не ответит на вопрос «что теперь?», то уж точно даст ответ на «что дальше?».

Мы первыми из всех наших друзей решились связать себя узами брака. Пожалуй, было нечто богемное и даже бунтарское в том, чтобы родить первенца, пока мы еще юны, легконоги и возмутительно влюблены друг в друга. То есть раздумывали об этом мы, конечно, гипотетически, во власти успокоительной мантры, на которой погорело столько выходцев из хороших семей: уж с нами-то незапланированная беременность произойти не может.

Теперь вообразите наше удивление, когда через каких-то пять недель после удаления внутриматочной спирали Анна обнаружила задержку и заметные боли в груди. Мы решили, что это удивительно: мы настолько слились друг с другом в своих вкусах и желаниях, что одного лишь обсуждения возможности зачатия было достаточно, чтобы зачатие вдруг оказалось возможным. Нас это даже развеселило. Мы приняли это как дар судьбы.

В первые недели на мысе Кейп-Код я еще ваял скульптуры из принесенного океаном мусора, а моя жена, прирожденный иллюстратор, отдыхала от подготовки к экзамену на прием в европейскую адвокатуру – рисовала комиксы, которые полюбила во время учебы в Бостоне. В названии, «Âne в Америке», была игра слов – французское âne (ослик) звучало почти как ее собственное имя, а повествовал комикс о злоключениях грустного и застенчивого парижского ослика, попавшего в шумный мир американцев с сердцами из сахарной ваты, полными животами слабоалкогольного пива и неисчерпаемым оптимизмом, на который они полагаются в любой ситуации.