Роберто Арльт - Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

• Название: Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы
• Автор: Роберто Арльт
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роберто Арльт (1900–1942) — известный аргентинский писатель. В книгу вошли его социально-психологические романы «Злая игрушка», «Колдовская любовь» и рассказы.

---

Ввиду того, что версия о ее возможном соучастии не подтвердилась, старухе приказали вести себя тихо, на что она сразу согласилась, боясь неприятностей; после этого оба агента вернулись в мансарду, где и остались, поджидая Хромого, так как инженер выразил желание, чтобы Хромой был задержан не в его доме, что было бы смягчающим обстоятельством. Возможно, он имел в виду также мое участие в замысле Хромого.

Ищейки не верили, что Хромой вернется, полагая, что он сейчас пьет в каком-нибудь ресторанчике, набираясь храбрости, но — ошиблись.

Несколько дней назад Хромой выиграл приличную сумму на бегах. Расставшись со мной, он вернулся в мансарду, а потом отправился в бордель, который обычно посещал. Незадолго до закрытия он купил в галантерейном магазине чемодан.

Затем он направился домой, совершенно не подозревая о том, что его ожидает. Он поднимался по лестнице, напевая танго, мелодии которого вторил прерывистый стук задевавшего за ступени чемодана.

Он открыл дверь и поставил чемодан на пол.

Потом сунул руку в карман, за спичками, и в это мгновение страшный удар в грудь отбросил его назад; второй полицейский схватил его за руку.

Не приходится сомневаться, что Хромой сразу понял, что происходит, и, сделав отчаянное усилие, вырвался.

Агенты бросились следом, налетели на чемодан, и один из них кубарем скатился по лестнице; при этом револьвер выпал у него из кармана и выстрелил.

Выстрел переполошил жильцов, которые по ошибке решили, что стрелял Хромой, еще не успев выбежать на улицу.

И тут случилась ужасная вещь.

Старухин сын, мясник, узнав от матери, что происходит, схватил свою трость и бросился за Хромым.

Через тридцать шагов он догнал его. Хромой бежал, беспомощно волоча больную ногу; со всего размаху трость опустилась ему на плечо, он обернулся, и второй удар пришелся в голову.

Оглушенный, он еще пытался защищаться одной рукой, но подоспевший агент ударил его ногой в живот, и одновременно третий удар тростью свалил его на землю.

— Мамочки! — вскрикнул от страшной боли Хромой, когда ему надевали наручники, но тут же новый удар заставил его умолкнуть; столпившиеся в дверях жильцы видели, как его волокли по темной улице полицейские, яростно крутя руки.

Когда я пришел к Витри, Габриэлы уже не было.

Ее задержали почти сразу после моего ухода.

Специально вызванный следователь провел в присутствии инженера беглый допрос. Поначалу мулатка все отрицала, но когда ей сказали, что Хромой якобы уже задержан, она разрыдалась.

Присутствовавшие никогда не забудут этой сцены.

Женщина затравленно озиралась, и горящие на темном лице глаза были похожи на глаза готового к прыжку зверя.

Ее била крупная дрожь; но когда ей снова повторили, что Хромой задержан и ее поведение только повредит ему, она тихо заплакала, плач ее был таким по-детски трогательным, что у всех невольно сжалось сердце… вдруг она подняла руки к прическе, выдернула шпильку, и пышные волосы рассыпались по спине; потом протягивая руки, глядя как безумная, она проговорила:

— Да, да… поедем… поедем к Антонио.

Полицейская карета увезла ее в комиссариат.

Арсенио Витри ждал меня в кабинете. Он был бледен и, стараясь не глядеть на меня, сказал:

— Садитесь.

И вдруг спросил резко, в упор:

— Сколько я вам должен?

— Что?..

— Да, да… сколько? Ведь с вами можно расплатиться только деньгами.

Я понял всю меру его презрения.

Побледнев, я встал:

— Конечно, только деньгами. Оставьте их себе, я их не просил. Прощайте.

— Нет, подождите, сядьте… скажите, почему вы это сделали?

— Почему?

— Да, почему вы предали своего товарища? И без веской причины… Неужели вам не стыдно вести себя так недостойно, и — в ваши-то годы?

Покраснев до корней волос, я ответил:

— Конечно… В жизни есть минуты, когда нас неудержимо тянет на подлость, тянет вываляться в грязи, совершить бесчестный поступок… погубить навсегда чью нибудь жизнь, словом… и, сделав это, мы обретаем покой.

Витри избегал глядеть мне в глаза. Взгляд его был прикован к узлу моего галстука; лицо посуровело, и суровость эта приобретала все более страшный оттенок.

Я продолжал:

— Вы оскорбили меня, но мне все равно.

— Я мог бы помочь вам, — пробормотал он.

— Вы могли бы заплатить мне, но теперь… этого не надо, потому что, несмотря на всю мою подлость, я спокоен и я — я выше вас, — крикнул я. — Кто вы такой?.. А мне, мне до сих пор не верится что я предал Хромого.

— Но что с вами? — тихо спросил он.

Я почувствовал безмерную усталость и, откинувшись на спинку кресла, сказал:

— Что? Бог знает. Пройдет тысяча лет, но я все равно никогда не забуду глаза Хромого; воспоминание о нем будет преследовать меня всю жизнь, будет живо во мне как память об утраченном сыне. Он мог бы вернуться, чтобы плюнуть мне в лицо, но и тогда я ничего ему не скажу.

Печаль тенью от облака скользнула надо мной. И много позже буду я вспоминать ту минуту.

— Да, это так, — тихо пробормотал инженер, и, резко выпрямившись во весь рост, не сводя горящих глаз с моего галстука, он прошептал как бы в забытьи: — Вы сказали это. И это так. Звериный закон жестокости вершится в душе каждого. Это так. Это так. Звериный закон вершится в душе. Это так; но кто сказал вам, что это закон? Кто научил вас этому?

— Это как некий мир, низвергнувшийся на нас, ответил я.

— Но неужели вы наперед знали, что когда-нибудь уподобитесь Иуде?

— Нет, но теперь я спокоен. Я пройду по жизни, как мертвец. Вся жизнь теперь видится мне огромной желтой пустыней.

И вас это не заботит?

— Ну и что? Жизнь так велика. Минуту назад мне показалось, что то, что я сделал, было предопределено десять тысяч лет назад; потом мир как будто раскололся на две половины, и краски его стали чище, и люди уже не были такими обделенными.

Детская улыбка озарила лицо Витри.

— Вам кажется? — спросил он.

Да, когда-нибудь это случится… и люди будут идти по улицам, спрашивая друг друга: «Неужели? Неужели это правда?»

Скажите… скажите мне: вы никогда не болели?

Я понял, о чем он спрашивает, и улыбнулся:

— Нет… я знаю, вы думаете… но послушайте… я не сумасшедший. Правда в том… да, в том, что я знаю: жизнь всегда будет прекрасна для меня. Не знаю, почувствуют ли люди силу жизни так, как чувствую ее я, но я чувствую в себе радость, огромную, безотчетную радость жизни.

Словно в некоем озарении, и ясно видел теперь мотивы всех своих поступков.

Я не извращенец, не сумасшедший, просто меня ужасно интересует этот бьющий во мне источник…

Продолжайте, продолжайте…

Все кажется мне удивительным. Иногда я чувствую себя как бы новорожденным, и все для меня — ново, необычно, прекрасно. В такие минуты я готов обнимать прохожих, готов останавливать их и спрашивать: «Но почему у вас такие печальные лица? Ведь жизнь прекрасна, прекрасна… вам не кажется?»

— Да…

— И, думая об этом, я радуюсь; мне кажется, что повсюду распускаются цветы… и хочется упасть на колени и возблагодарить бога за то, что мы появились на свет.

А вы верите в бога?

Я верю, что бог это радость жизни. Если бы вы знали! Иногда мне кажется, что душа моя — больше чем церковь во Флорес… и мне хочется смеяться и хлопать прохожих по плечу…

Продолжайте…

Вам не надоело?

Нет, продолжайте.

Но дело в том, что такие вещи нельзя говорить вслух. Иначе тебя примут за сумасшедшего. И я спрашиваю: что мне сделать с этой жизнью, которую я чувствую в себе? И мне хочется поделиться ею… дарить ее людям… и говорить им: «Веселее! Будьте веселее!.. играйте в пиратов… стройте мраморные города… смейтесь… устраивайте фейерверки».

Арсенио Витри встал и сказал, улыбаясь:

— Все это замечательно, но надо работать. Чем могу быть полезен?

Я на мгновение задумался, потом сказал:

— Знаете, я хотел бы уехать на Юг… в Неукен, туда, где снега и тучи… и высокие горы… я хотел бы увидеть горы…

— Превосходно; я выхлопочу вам место в Комодоро; а теперь ступайте, мне надо за работу. Я скоро напишу вам… Ах, и не расставайтесь с вашей радостью, она действительно прекрасна.

И он крепко пожал мне руку. Я встал, споткнулся о стул и — вышел…

Перевод В. Симонова

КОЛДОВСКАЯ ЛЮБОВЬ (Роман)

Твое бледное лицо легко загоралось румянцем от вина или от удовольствия. Если же при чтении этих строк его опалит стыдом, как жаром раскаленной печи, тем лучше для тебя. Нет порока страшнее, чем душевная пустота. Только то истинно, что понято до конца.