Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

• Название: Золотые миры.Избранное
• Автор: Ирина Кнорринг
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 5-86020-054-14

---

5/ IX, 1923

«Дай мне песен родины далёкой…»

Дай мне песен родины далёкой,
Неизвестной и несчастливой,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и сиротливо.

Знаю что-то, похожее на жалость,
На неназванное желанье…
У меня от родины осталось
Только детское воспоминанье.

Страшно мне, что порвалась навеки
То, что нас соединяло прежде,
Что душа теперь уже калека
И не верит никакой надежде.

Дай мне песен родины далёкой,
Повесть жизни странной и чудной,
Чтобы не было так одиноко,
Так тоскливо и бесприютно.

10/ IX, 1923

Дома(«На дырявом дощатом столике…»)

На дырявом дощатом столике
Тетрадь небрежно лежит
Там трапеций и треугольников
Непонятные чертежи.

Флаг цветной на окне колышется,
Свет и день за окном…
На стене, давно облупившейся,
Календарь, прибитый гвоздём.

На всём вялый след бездействия…
Полка с книгами разных сортов —
Обязательно путешествия
И маленький том стихов.

Здесь ничто не покажется новостью,
Надоело уж всё самой,
И тетрадь с неоконченной повестью,
И разбросанное письмо.

И вся эта жизнь однозвучная,
Как горький упрёк судьбе,
И сама я такая скучная,
Опостылевшая себе.

11/ IX, 1923

Смерть Гумилева(«Ужасный, страшный плен души…»)

Ужасный, страшный плен души,
Предсмертный, слабый крик…
Что в этот миг он пережил,
Что понял в этот миг?

Немой вопрос. Удар свинца.
Налитый кровью взор…
Судьбы, лукавой без конца,
Бесправный приговор.

Ему казался тесен мир,
Он сам себя не знал,
Он шёл на пир, на шумный пир,
И всё не попадал.

Полмира — песнь его стихов,
Пол жизни — ширь и даль,
Какой тоски, каких оков
Не сбросил он печаль!

Унижен, загнан и забыт,
Влача животный страх,
Среди насмешек и обид
Погиб в родных снегах…

Какой загадкой мир предстал
Пред ним в последний час?
Последний стон, ружейный залп,
И нить, что долго он вязал,
Навек перервалась…

20/ IX, 1923

«Я попала в какой-то таинственный круг…»

Я попала в какой-то таинственный круг,
Из которого выхода нет.
Всё в сознанье моём перепуталось вдруг
И смешалось в бессмысленный бред.

Всё, что было когда-то, бесследно ушло,
И одна я в зловещем кругу.
Мне осталось лишь несколько стареньких слов,
А придумать других не могу.

Об одном лишь могу говорить и мечтать,
Даже мысли за круг не идут.
И сломать не могу роковую печать,
Перейти не могу за черту.

Всё о том же, о вечном томлюсь по ночам,
Под унылую песню сверчка.
И похожие дни монотонно звучат,
И в кругу меня водит тоска.

21/ IX, 1923

«Было солнце и ласки лета…»

Было солнце и ласки лета,
То смущены, а то дерзки,
Начертили на сердце приметы
Непонятные арабески.

Их поддразнивал лёгкий ветер,
Море красило в голубое,
Как лучи, они в сердце светят
Неизведанной, сладкой болью.

Всё окрасилось цветом моря,
Всё ласкал бесшумный сирокко, —
И остались знаки, как горе,
Слишком ярки, слишком глубоки.

И теперь предосенний ветер,
Монотонный, сухой и резкий,
Не сотрёт ни за что на свете
Непонятные арабески.

21/ IX, 1923

Изгнание(«Я помню — это было в год ужасный…»)

Я помню — это было в год ужасный,
В годину безотчётных бед,
Все были глухи, немы, безучастны
И слепо верили судьбе.

Вокруг нас море билось и шумело,
Возврата не было назад.
И надо мной, ребячески-несмелой,
Сплеталась первая гроза.

В каюте нашей, маленькой и тесной,
На верхней койке, у стены,
Я в первый раз увидела чудесно
Меня чарующие сны.

А подо мной, внизу, менялись люди,
Их разговор ловила я:
Никто тогда не знал, что с нами будет,
И где сойдём мы с корабля.

Любила я смотреть без слов, без цели
В иллюминатор предо мной,
Как море пенилось и зеленело
И отливало бирюзой.

И страх хватал, когда скрывался в море
Иллюминатор. И казалось мне,
Что прямо я смотрю на дно морское
И вижу солнце в глубине.

На палубу я редко выходила,
Мне было весело одной.
А море без границ казалось мне унылой
И утомительной тоской.

А время шло, и странно отражалась
На всех немая пустота —
И море по ночам зловеще грохотало
И с плачем билось о борта.

На палубу я вышла в тихий вечер
У тёмных скал Наварина.
Слегка ещё взметался свежий ветер
И билась ласково волна.

За бухтой спали выси гор ленивых,
Повисли скалы над водой,
И катера бесшумно и красиво
Боролись медленно с волной.

Французский флаг вился на тонкой мачте,
И любовалась я тогда,
Какой была красивой и прозрачной
Почти зелёная вода.

Когда же шторм над морем проносился,
И в бухте стало холодней,
И миноносец странно наклонился
И вдруг сорвался с якорей.

Когда всю ночь прожектор беспокойный
Скользил над тёмною водой —
Я в первый раз сказала: «Я довольна,
Я начинаю жизнь мечтой!»

И снова шёл в пустом открытом море
Едва заметный пароход,
Вокруг вздымались волны, словно горы,
И переливались через борт.

И показалась, наконец, в тумане
Полоска узкая земли.
Горел восток, и солнце в вихре пьяном
Всходило медленно вдали.

Какая-то мечта торжествовала
В крови высоких облаков.
Уж показался узкий вход канала
И очертанья берегов.

И волнорезы позади остались.
От моря поднимался пар.
И мимо шли, усталый взор лаская,
Дома и пальмовый бульвар.

Мне всё в тот день каким-то сном казалось
(Я много знала ярких снов),
Но жёлтый флаг на мачте развевался
У африканских берегов.

И потянулись снова дни и ночи
В тоске, бездействии и сне,
И вечер опускался, будто коршун,
К бесшумно плещущей волне.

Казалось, этот сон бесследно пронесётся —
Вокруг молчала тишина.
Вдали, из серой стали броненосца
Всходила медная луна.

И маяки — зелёный, красный, синий
Бросали длинный луч воде —
Переливаясь ярко и красиво,
Как звёзды с ёлочных ветвей.

Уже манила страстно, безотчётно
К себе далёкая земля,
И скучно проходили дни без счёта
В пустынных трюмах корабля.

Но тихого и бешеного моря
Уж я любила грустный шум, —
Он навевал в часы глухого горя
Напевы безотчётных дум.

И блеск волны, и свежая прохлада
Во мне всегда тоской звучат…
Я поняла, что ничего не надо,
Что стон волны — моя душа..

23/ IX, 1923

«Подняла ленивые глаза…»

Подняла ленивые глаза,
Посмотрела пристально и вяло,
Провела рукой по волосам
И в ответ ни слова не сказала.

И молчанье было без конца,
Хоть в душе давно слова звучали,
И улыбка бледного лица
Не сказала о моей печали.

Это было в тот последний час,
О котором долго буду помнить,
И возникнет в памяти не раз
Тёмный силуэт каменоломни.

Мир казался грозен и жесток
От бесславной и бескрылой муки.
Я старалась спрятать под платок
Странно-холодеющие руки.

28/ IX, 1923