Ким Васин - Сабля атамана

• Название: Сабля атамана
• Автор: Ким Васин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1964

Сборник рассказов и легенд.

Для среднего школьного возраста

---

— Теперь власть наша, бедняцкая, — слышен бодрый голос отца. — Она в обиду не даст, а кто на нас руку подымет — враз скрутит.

— Так-то оно так, — согласилась мать, — да от злого человека не знаешь, чего ждать… Ты уж, ради бога, будь осторожнее. Слышал ведь, говорят, какой-то незентир с ружьем в Куптюрском лесу прячется…

Отец только махнул рукой:

— Э, да что там!.. Если всякому слуху верить да всего бояться, всю жизнь на печке просидишь. Дорога в село не Казанский тракт, никто меня не тронет.

Поняв, что отец собирается в село, Келай протер кулаками сонные глаза и высунул с полатей встрепанную голову:

— Отец, я тоже с тобой пойду! Ты ж обещал взять…

— Ждут там тебя, — недовольно проговорила мать.

Отец не собирался на этот раз брать Келая с собой в волостное село, но, поймав его умоляющий взгляд, пожалел мальчика.

— Ну ладно, уж если так хочешь, пойдем, — согласился отец.

Келай, словно белка, спрыгнул с полатей и схватил с гвоздя свой кафтанишко.

— Куда ж, не поевши-то? — окликнула мать. Она быстро отрезала ломоть хлеба и протянула Келаю.

— Не надо, — отмахнулся Келай.

— Ишь как в село захотелось, даже еды не надо, — засмеялась мать. — Бери, до вечера проголодаешься.

— Кусок хлеба в дороге не помешает, — улыбнулся отец. — Клади за пазуху, и пошли.

Когда отец и Келай вышли со двора, их охватило утренней прохладой. Солнце уже поднялось над горизонтом, но земля еще не нагрелась. Мокрая от росы трава холодила босые ноги Келая.

— Вот чудак, — сказал отец. — Обул бы лапти. Ноги застудишь…

— Мне тепло, — ответил Келай.

Приостановившийся было отец пошагал дальше. «А и вправду не застудит, — подумал он. — В мальчишках-то я сам так же бегал: мужицкое дитя привычно и к жаре и к стуже».

А Келай от радости, что отец взял его с собой, не замечает ни утренней прохлады, ни холодной росы.

Отец шагает ходко — ровно и быстро, как молодой, хотя ему уже за пятьдесят. Всю жизнь Васлий проходил в пастухах, всю жизнь за стадом, всю жизнь на ногах; и теперь еще его привычные к ходьбе ноги не знают усталости.

Но, как ни быстро идет отец, Келай не отстает от него: то прибавит шагу, то побежит вприпрыжку, мелькая босыми пятками. От быстрой ходьбы у Келая окончательно прошел сон.

И все вокруг как будто тоже радовалось с ним вместе. Голубело чистое небо, яркое солнце щедро разбрасывало повсюду свои лучи: они слепили глаза, прыгали по траве и, рассыпавшись на тысячи маленьких разноцветных огоньков, вспыхивали на каждой травинке.

Перейдя по жердочкам-мосточку через сверкавшую на солнце речушку Изенгер, Келай и отец по тропинке поднялись в гору.

Сверху далеко видно во все стороны. Но Келай глядит только в одну — он глядит вперед, где далеко-далеко над синей полоской леса, сливаясь с голубым небом, виднеется белая точка — церковь: там село.

За горой тропинка влилась в большую наезженную дорогу. По обеим сторонам тянулись поля. Хлеб уже сжали и вывезли, и только изредка кое-где виднелись последние редкие снопы, сложенные в суслоны-пятерики.

И вдруг за поворотом у самой дороги показалась несжатая полоска. Потемневшая рожь клонила к земле грустные, полуосыпавшиеся колосья и, казалось, печально молила: «Что же ты забыл меня, хозяин? Зачем оставил на добычу прожорливым, ненасытным мышам?»

Почуяв сердцем неладное, Келай вопросительно посмотрел на отца.

— Эх, Микак, Микак, — тяжело вздохнул отец, — вот ведь как повернулась твоя судьба…

«Микак… Так, значит, это его поле», — понял Келай и тоже вздохнул.

Микак, их сосед, в прошлом году ушел воевать да так и пропал без вести. В деревне у него осталась жена и сынишка, Келаев одногодок. Но неделю назад они оба умерли от тифа. Стало в деревне одной семьей меньше, прибавился еще один пустой дом…

А рожь стоит, шумит на ветру, и не понять ей, что ее хозяев уже нет на свете…

Васлий еще раз вздохнул. Келай заглянул отцу в лицо и заметил сбежавшую по морщинистой сухой щеке тяжелую каплю.

— Отец, ты почему плачешь?

Отец рукавом поспешно смахнул слезинку:

— Не плачу я, сынок… Ей-богу, не плачу…

Но Келая не проведешь.

Васлий надвинул шапку на глаза и, как-то сгорбившись и повесив голову, пошагал дальше.

Оттого что так опечалился отец, пропала радость у Келая, голубое небо и яркое солнце как будто потускнели, и дорога как будто нарочно свернула в темный лес.

Старые, обросшие седым мхом ели тесно обступили сразу сузившуюся дорогу, бросая на нее сплошную черную тень. Из-за их густых, непроглядных ветвей все время слышится глухой, тихий шум, и кажется, что это не ветер колышет вершины, а кто-то тяжко вздыхает.

«Незентир, — подумал Келай, вспомнив слова матери. — Он…».

И в его воображении встал этот страшный, злой незентир, с лохматой черной бородищей, с огромным ружьем, с блестящей саблей на боку. Вот он, сверкая зубами и свирепо поглядывая вокруг, крадется по кустам…

Келай испуганно жмется к отцу, и за каждой качнувшейся веткой ему мерещится страшная, лохматая голова…

Но что это? Сквозь шум деревьев несется какой-то вой. Он приближается и становится сильнее…

— Отец, слышишь? — прерывающимся тихим голосом спросил Келай. — Что это?

— Гармошка, — спокойно ответил отец. — Какой-то дуралей с утра на гармони наяривает, будто другого дела у него нет.

Потом, прислушавшись, добавил:

— А может, в армию провожают…

Теперь уже гармонь приблизилась настолько, что можно было разобрать однообразные, бесконечно повторяющиеся колена тоскливой, рвущей душу мелодии старинной рекрутской песни. Плакала, рыдала гармонь, прощаясь с родным краем, с пустыми сжатыми полями, с этим вот мрачным лесом…

Гармонист, оказывается, был недалеко. Отец с Келаем вскоре нагнали медленно бредущую за тремя подводами, нагруженными холщовыми котомками и самодельными деревянными сундучками, нестройную кучку парней и мужиков.

Гармонист, молодой парень в черной войлочной марийской шапке — теркупше, сидел на передней телеге и, отчаянно растягивая гармонь, визгливо горланил:

Ой, течет, течет водица,
Кто подставит желобок?
Уезжать приходит время,
Кто мне сани запряжет?

Странно было слышать песню про сани среди зеленого леса, когда вокруг ни единой снежинки…

— Васлий, прощай! В солдаты уходим!.. — крикнул гармонист, увидев отца Келая.

Отец сдернул с головы свою дырявую шапку и помахал гармонисту:

— Счастливого пути, Сапан! Много вас из деревни взяли?

— Мно-о-го! — ответил шагавший рядом с телегой бородатый мужик. — Почитай, взрослых мужиков ни одного в деревне не осталось — все воюют. Теперь до нас черед дошел… Не вернемся, пока не одолеем проклятого толстопузого буржуя!

А гармонист, надвинув шапку на глаза, ни на кого не глядя и никого не слушая, снова затянул свою надрывную песню.

Бородатый мужик долго неодобрительно косился на него и наконец не выдержал — крикнул:

— Перестань! Не стони ты, ради бога, горлопан! Стыдно с такой песней идти в красные солдаты. А ну, комсомол, запевай свою!

Гармошка визгнула и смолкла, и тотчас же шагавший впереди вихрастый длинный парень звонко завел:

Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!

Песню подхватили:

Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи!

Песня рвется ввысь, ей тесно на лесной дороге, и, разлетаясь далеко вокруг, она уже звучит во всех концах леса, будоражит, подымает, зовет к победе.

Мы светлый путь куем народу,
Мы счастье родине куем…
В горне желанную свободу
Горячим закалим огнем!

Келай заслушался, позабыл все свои страхи и, блестя глазами, дернул отца за рукав:

— Отец, какая песня хорошая! Вот вырасту большой, и я пойду в солдаты с этой песней.

— Пойдешь, сынок, — ласково ответил отец. — Ты будешь храбрым красным солдатом.

Старый пастух шагает в ногу с уходящими в армию комсомольцами. Будь он помоложе, и сам ушел бы воевать с ними вместе.

А песня стучит в самом сердце:

Ведь после каждого удара
Редеет тьма, слабеет гнет,
И по полям родным и ярам
Народ измученный встает.

Лес поредел, и дорога вышла на простор. Впереди показались красные, серые, желтые, железные, тесовые и соломенные крыши.

— Отец, это село?! — радостно спросил Келай.

— Село, сынок.

Волостной Совет помещался в большом двухэтажном каменном доме. Новобранцы остановились против Совета, лихо оборвав песню.

— Ну, а нам к комиссару, — сказал отец и подтолкнул Келая вперед.

Перед дверью в Совет Келай замер, привлеченный большим ярким бумажным листом, наклеенным на дверях. На листе был нарисован человек в красной рубахе, в остроконечной шапке-буденновке с пылающей красной звездой; в одной руке он сжимал винтовку, а другой, вытянув ее вперед, указывал пальцем прямо на Келая.