Генри Джеймс - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Генри Джеймс
• Жанр: Классическая проза

В сборник входит девять повести и рассказы классика американской литературы Генри Джеймса.

Содержание:

ДЭЗИ МИЛЛЕР (повесть),

СВЯЗКА ПИСЕМ (рассказ),

ОСАДА ЛОНДОНА (повесть),

ПИСЬМА АСПЕРНА (повесть),

УРОК МАСТЕРА (повесть),

ПОВОРОТ ВИНТА (повесть),

В КЛЕТКЕ (повесть),

ЗВЕРЬ В ЧАЩЕ (рассказ),

ВЕСЕЛЫЙ УГОЛОК (рассказ),

ТРЕТЬЯ СТОРОНА (рассказ),

ПОДЛИННЫЕ ОБРАЗЦЫ (рассказ),

УЧЕНИК (рассказ),

СЭР ЭДМУНД ДЖЕЙМС (рассказ).

---

— А так ли это похвально — ворошить прошлое?

— Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать. Без некоторых усилий до прошлого не докопаешься. Слишком уж оно бесцеремонно затоптано настоящим.

— О, я люблю прошлое, но не люблю критиков, — объявила хозяйка дома с обычной самоуверенностью.

— Я и сам их не люблю, но ценю их открытия.

— Да ведь это все больше выдумки.

— Точней, им порой удается разоблачить выдумки, — сказал я, невольно улыбнувшись безмятежной дерзости моей собеседницы. — И довести правду до общего сведения.

— Один бог знает правду, людям не дано ее знать; и не их дело до нее доискиваться. Не нам судить о том, что правда, а что — нет.

— Да, мы бродим в потемках, — согласился я, — но если отказаться от поисков света, что станется со всем, что есть в мире прекрасного, что будет с творениями тех, о ком я только что говорил, — великих философов и поэтов? Они обратятся в пустой звук, если у нас не будет для них должной мерки.

— Что за портновский язык, — капризно сказала мисс Бордеро и тут же поспешила заговорить совсем другим тоном: — Не правда ли, это прекрасный дом? Он построен с удивительным чувством пропорций. У меня сегодня явилось желание взглянуть на эту его часть, где я давно не бывала. Вот я и приказала вывезти меня сюда. Когда пришел ваш человек с просьбой принять вас, я только что сама собиралась за вами послать, чтобы справиться, не желаете ли вы прожить здесь подольше. И мне хотелось полюбоваться тем, что я предоставляю в ваше распоряжение. Эта зала великолепна, — продолжала она тоном аукциониста; мне даже представилось, что при этом она повела вокруг скрытыми от меня глазами. — Едва ли вам часто приходилось живать в таком доме, а?

— Часто это было бы мне не по карману!

— Ну, а сколько вы согласны уплатить за полгода? Я едва не воскликнул: «Джулиана, не надо — ради него не надо!» — и страдальческая гримаса, явись она на моем лице, отвечала бы истинным моим чувствам. Но я овладел собой и спросил не столь страстно:

— А что мне тут делать так долго?

— Я думала, вам приятно тут жить, — сказала мисс Бордеро с высоты своего ссохшегося достоинства.

— Я и сам ожидал, что мне будет приятно.

На это она ничего не ответила, и я тоже молчал, предоставив ей толковать мои слова как угодно. Но при этом я был почти уверен: вот сейчас она довольно холодно скажет мне, что раз мои ожидания не оправдались, значит, больше и говорить не о чем, — а между тем я уже не сомневался в том, что так или иначе ей стали известны обстоятельства, зная которые не трудно бы отгадать причину моего разочарования. Однако, к большому своему удивлению, я вдруг услышал совсем другое:

— Если вам кажется, что вы недостаточно хорошо устроены у нас, может быть, мы найдем способ устроить вас лучше?

Я даже рассмеялся, до того это было ни с чем не сообразно, и в оправдание себе заметил, что она разговаривает со мной, точно с маленьким мальчиком, который раскапризничался и теперь без поблажки его не унять. Мне решительно не на что жаловаться, продолжал я; разве не величайшей любезностью со стороны мисс Тины было провести со мной вечер на Пьяцце всего лишь несколько дней назад? «Сами вы напросились!» — проворчала старуха. И тут же, совсем другим тоном: «Она — прекрасная девушка». Я поспешил согласиться, и она выразила надежду, что я говорю искренне, а не просто из желания быть галантным. Я все меньше и меньше понимал, к чему клонит мисс Бордеро, а она меж тем продолжала: «У нее нет никого на свете, кроме меня, покуда я жива еще». Уж не для того ли она хвалила свою племянницу и подчеркивала отсутствие у нее родни, что хотела представить ее завидной «партией»?

Я сказал старухе чистую правду: платить дальше столь баснословную сумму за комнаты мне было не по карману — я и так уже израсходовал на свое предприятие почти всю предназначенную для этого наличность. Терпения и времени у меня оставалось достаточно, но деньги я мог тратить впредь, лишь исходя из обычных венецианских цен. При всем моем интересе к незаурядной особе, с которой меня грозили поссорить денежные расчеты, я готов был платить ей в два раза больше того, что спросила бы с меня любая другая padrona di casa;[124] но в двадцать раз больше я платить не собирался. Так я ей откровенно и сказал, и моя откровенность возымела действие — ибо в ответ я услышал: «Вот и прекрасно, вы сделали то, о чем я вас просила: назначили свою цену!»

— Да, но за полгода я платить не буду. Только помесячно.

— В таком случае я должна еще подумать. — Она явно была раздосадована моим нежеланием связывать себя определенным сроком, и я чувствовал, что ей хочется и поманить меня и пугнуть, что она бы охотно сказала: «Напрасно вы надеетесь управиться меньше чем за полгода. Напрасно надеетесь даже к концу этого срока оказаться намного ближе к цели». А больше всего я опасался, не норовит ли она обманом склонить меня к согласию, тогда как сокровище уже уничтожено. В какой-то миг моя тревога достигла такой остроты, что я чуть не спросил напрямик, и удержал меня лишь инстинктивный страх разоблачить себя до конца, — а вдруг я все-таки ошибаюсь? С этой хитрющей старой ведьмой ничего нельзя знать наверняка. Решите сами, рассеялись ли мои сомнения, когда сразу же после слов о том, что ей нужно подумать, и без всякого видимого перехода она нетвердой рукой вытащила из кармана какой-то небольшой предмет, завернутый в мятую белую бумагу, и, подержав его на весу минуту или две, спросила: — Вы что-нибудь понимаете в редкостях?

— В редкостях?

— Ну да, в антикварных вещах, в старинных безделках, за которые теперь платят так дорого. Могли бы вы определить примерную цену такой вещи?

Я уже догадывался, что сейчас произойдет, но самым невинным тоном переспросил:

— А вы что-то хотите купить?

— Нет, я хочу продать. Сколько могут дать вот за это? — Она развернула бумагу и протянула мне небольшой овальный портрет. Я взял его, думая об одном: только бы мои пальцы не задрожали, выдавая силу, с которой они в него вцепились, а мисс Бордеро меж тем добавила:- Задешево я с ним не расстанусь.

Я с первого взгляда узнал Джеффри Асперна и почувствовал, что кровь прилила к моему лицу. Но старуха следила за мной, и у меня достало благоразумия воскликнуть:

— Какое удивительное лицо! Сделайте милость, скажите мне, кто это!

— Старый мой друг, человек, весьма известный при жизни. Он сам подарил мне этот портрет, но я не решаюсь назвать его имя, ведь может оказаться, что вам, хоть вы и критик и историк, оно неизвестно. Жизнь движется быстро, и новое поколение уже не помнит предшествующих. А в дни моей молодости это имя было у всех на устах.

Возможно, она втайне дивилась моему самообладанию, меня же ее выдержка просто потрясла; в ее годы, при ее здоровье затеять со мной такую игру единственно для развлечения, найти в себе охоту и силу дразнить меня, испытывать и дурачить. Ибо лишь так я мог себе объяснить эту выходку с портретом, ни минуты не веря, что она и в самом деле хочет его продать или ждет от меня полезного совета. О нет, просто ей вздумалось помахать у меня перед носом этой приманкой, а потом назначить несусветную цену.

— Мне знакомо это лицо, но я никак не вспомню, кто это, — сказал я, поворачивая портрет и так и эдак и рассматривая его с видом знатока. Это был хоть и не шедевр, но образец тщательной работы, миниатюра размером чуть побольше обычной. На ней был изображен очень красивый молодой человек в зеленом сюртуке с высоким воротом и темно-желтом жилете. Я чутьем угадывал большое сходство с оригиналом, которому в пору написания портрета было, должно быть, лет двадцать пять. До сих пор известны были всего три сохранившихся портрета Асперна, но ни на одном из них поэт не был изображен во всем блеске молодости. — Едва ли мне довелось знавать оригинал, который, судя по всему, принадлежал к прошедшей эпохе, но я видел другие изображения этого же лица, — продолжал я. — Вы усумнились, слыхало ли нынешнее поколение его имя, однако я почти убежден, что передо мной одна из знаменитостей своего времени. Но кто же именно? Попаду ли я в точку, если скажу, что это был человек пишущий? Да, несомненно, он поэт. — Я твердо решил, что заставлю ее первой назвать вслух имя Джеффри Асперна.

Но я не принял во внимание твердость характера мисс Бордеро; мне так ни разу и не случилось увидеть, как эти морщинистые губы складываются для произнесения дорогих сердцу звуков. Мой вопрос она попросту пропустила мимо ушей, а вместо ответа протянула руку за миниатюрой, и жест этой немощной, старческой руки был исполнен непреклонной властности. «Только тот, кто без подсказки узнает оригинал, может дать настоящую цену», — сказала она довольно сухо.

— Стало быть, цена вами уже назначена? — Я все еще не отдавал портрета: не из мстительного желания, и свою очередь, поддразнить ее, а просто потому, что не мог принудить разжаться свои пальцы. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга не шевелясь.