Синклер Льюис - Том 7. Гидеон Плениш. Статьи

• Название: Том 7. Гидеон Плениш. Статьи
• Автор: Синклер Льюис
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза

В седьмой том вошел роман «Гидеон Плениш» в переводе Е. Калашниковой и М. Лорие и статьи.

---

Название было «Динамо Демократических Директив», или сокращенно и более употребительно — ДДД. Уинифрид заняла пост главного президента. Шерри Белден — казначея, а директором-распорядителем был утвержден Гидеон Плениш М. И., Д. Ф.[137]

Решено было, что ДДД создаст по всей Америке разветвленную сеть отделений, именуемых «энергоузлами». Каждый из таких узлов в соответствии с инструкциями из Нью-Йорка, разъясняющими новейшие Условия и Положения, организует Дискуссионную Группу, Комиссию Здравоохранения, Садоводческий Отдел, Кружок истории, Кружок английского языка для иностранцев, Осведомительную группу для наблюдения за деятельностью местных фашистов и Комиссию по учету загрузки эфира. Предполагалось, разумеется, издание журнала, но оно так и не состоялось. Основная идея — упразднить федеральное правительство, равно как и органы управления отдельных штатов и городов, а также Христианскую Церковь в целом и заменить все это новым Советом во главе с полковником Мардуком — была выше всякой критики, даже самой придирчивой. Доктор Плег ниш вкратце изложил ее в конфиденциальной объяснительной записке, адресованной полковнику: «Все рядовые граждане, в особенности к западу от Буффало, для того, чтобы проникнуться демократическим духом, нуждаются в директивном руководстве компетентных умов, какими являемся мы. Когда мы хорошенько внедрим демократию в Америке, Америка примется внедрять ее во всем остальном мире. Вот наша основная идея».

За этой основной идеей крылись другие основные идеи, заключавшиеся в том, что доктору Пленишу обеспечивался твердый заработок в сто долларов в неделю с надеждой на удвоение этой суммы в будущем; Тому Близзарду и Чарли Мардуку — приятная возможность приобрести репутацию государственных мужей; кобылоподобной дочке Чарли, Уинифрид — гарантированная аудитория в любое время; а Пиони и Соединенным Штатам Америки — радужная перспектива вечного праздника.

В гавани Динамо Демократических Директив доктор Плениш провел три безмятежных года, с конца 1938 до декабря 1941-го-время, которое для всего остального мира текло не столь безмятежно.

28

Пятое декабря 1941 года было самым обыкновенным днем в жизни доктора Гидеона Плениша — директора — распорядителя ДДД — Динамо Демократических Директив.

Накануне он поздно вернулся из деловой поездки в Вашингтон, где выступал в комиссии конгресса как эксперт по эскимосскому вопросу.

Он восстал ото сна в восемь часов — этакий приятный херувимчик с седой бородкой, торчащей над полосатой вишнево-голубой пижамой. Ему было пятьдесят лет, и привычка к чистоплотности в быту и в мыслях плюс два часа в неделю тренировки в гимнастическом зале Пита Гарфункеля так укрепили его здоровье, что можно было без риска предсказать ему еще двадцать пять лет научной, филантропической и политической деятельности и быть уверенным, что если не произойдет какой-нибудь совсем уже непредвиденной катастрофы, он и в 1963 году будет формировать общественное мнение нашей страны.

Он нежно поглядел на свою жену, на ее гладкое, без единой морщинки лицо, во сне похожее на лицо толстенького, веселого младенца. Он вспомнил, что вот уже больше года у них не было ни малейшей размолвки, даже в тот вечер, когда она выпила три рюмки мятного ликера с их другом Джорджем Райотом, который теперь по заслугам занимал высокий пост ректора в женском колледже Боннибел, штат Индиана.

Он нежно оглядел их спальню на Чарльз-стрит. Совсем недавно Пиони заново обставила спальню шведской мебелью. Это обошлось немного дороже, чем они рассчитывали, но теперь за мебель было почти полностью уплачено, и их наличный капитал составлял 172 доллара 37 центов, не считая семи акций Артаксеркс — компании по разработке сурьмы.

Его оклада не вполне хватало им на жизнь, но доктор не сомневался, что в 1942 году заработает еще две с половиной тысячи лекциями.

Утро было холодное, но он принял душ, почти не поморщившись. За последние десять лет ежедневное омовение стало для него таким же привычным делом, как для Уинифрид Хомуорд.

Быстро-ибо он был человек деловой, и погрязший в невежестве мир ждал его указаний — он надел бледно — голубые короткие, спортивного типа подштанники, в которых он, по выражению Пиони, выглядел «неотразимо, точь-в-точь великий бог Пан», и новый светло — коричневый шевиотовый костюм.

Он скатился вниз в столовую, где его ждал завтрак из овсянки, яичницы с ветчиной, поджаренного хлеба и четырех чашек кофе, а также его дочь Кэрри, которой уже шел двадцатый год.

Ои считал, что любит Кэрри, очень любит; он знал, что она его злит и нередко ставит в тупик и вообще неизвестно, чего ей нужно.

Кэрри в своем джемпере и суконной юбке была хорошенькая и грациозная, но он не находил в ней той подлинной пышной женственности, какой отличалась ее мать. И хотя ее «Доброе утро, папочка» звучало вполне дружелюбно, это было уже не то, что их прежние задушевные разговоры (он был уверен, что помнит их), когда Кэрри говорила ему, что он гораздо, гораздо умнее, чем его начальники Сандерсон-Смит и Уэйфиш. О полковнике Мардуке она никогда не упоминала, разве только огрызалась: «Неужели нужно столько времени, чтобы понять, что имеешь дело с типичным бюрократом девятнадцатого века?» (Все понахватано из книг!).

Она была на третьем курсе Хантер-колледжа и увлекалась такими прозаическими материями, как физика, черчение и этнология. Она не проявляла даже самой простой естественной склонности ни к одному из молодых людей, которые ходили за ней хвостом и вечно торчали у них в доме. Доктору — он в этом почти не сомневался — было бы неприятно услышать, что кто-то обольстил его дочь, но неприятно было и сознание, что его родная дочь пренебрежительно относится к той половине рода человеческого, представителем которой был он сам, и даже к мысли, что кто-то вообще может ее обольстить.

Были в ее компании весельчаки и кутилы, были тощие надменные юноши в очках, но все они только и делали, что слушали патефон да болтали с Кэрри о людях, о которых доктор и понятия не имел: Орсон Уэллес,[138] Барток,[139] Хиндемит,[140] Георг Гросс,[141] Эрскин Колдуэлл, Шостакович. Некоторые из ее друзей любили выпить, как подобает всякому молодому человеку, другие же в рот не брали спиртного, и, что казалось совсем уже непонятным, к числу последних принадлежала сама Кэрри.

Он твердил себе, что вовсе не желает видеть дочь пьяной, но все же не любил ловить ее взгляд на себе и Пиони, когда они коротали вечерок за коктейлями, вспоминая слышанные за день новые анекдоты. Его выводило из себя, когда Кэрри, девушка, в общем, вежливая, спокойно называла их пережитками эры Бурливой Молодежи, которая представлялась ей чем-то устарелым и смешным, вроде мистера Гладстона[142] или моды на голландские тюльпаны.

Он больше не пытался оказывать услуги ее молодым людям, сообщая им ценные секретные сведения о международном положении в 1941 году и о тайных планах поверженной Франции. Все они — тощие интеллигенты и толстые озорники — считали, что рано или поздно пойдут воевать, и находили, что это в порядке вещей; они не одобряли гитлеризма и со знанием дела беседовали о «спитфайрах» и «мессершмиттах». Но когда он, директор-распорядитель ДДД, принимался подробно и вдохновенно толковать им о том, что будет делать Уинстон Черчилль через два года, они просто не слушали, хотя на его платных лекциях дамы в самых дорогих туалетах в среднем дважды в неделю аплодировали ему за те же откровения.

«Бывают дни, — вздыхал директор-распорядитель, — когда мне хочется отказаться от руководства демократической мыслью и снова стать простым преподавателем колледжа».

В это утро он читал заголовки военных сообщений своей дочке Кэрри, которая уже прочла их полчаса назад, пока не появилась Пиони, очаровательная и женственная в нежно-розовом пеньюаре с кружевами. Появилась и заворковала:

— Все в сборе? А я что-то совсем разучилась вставать по утрам. Ну и потанцевала же я вчера с Гарри Хомуордом и Шерри Белденом, пока ты бездельничал в Вашингтоне. Что это, клубники сегодня нет?

Почти до самой конторы он ехал на метро, жалея, что ему не по средствам лимузин, который избавил бы его от давки среди жующих резину клерков. Но все его достоинство вернулось к нему, пока он шел пешком последний квартал до Динамо Демократических Директив, занимавшего целиком солидное старое здание на одной из Тридцатых улиц.

Контора братства Блаженны Дающие напоминала склад, заваленный кипами брошюр; Хескетовский институт был мрачен. Каждый Сам Себе и логово Гисхорна похожи на крошечные ячейки в стальном улье. Но помещение ДДД дышало гордостью и благодушием, как и его директор — изысканный доктор Плениш.

Словно современный султан, входящий в свой сераль, он был встречен в вестибюле приветствиями клерка по приему посетителей — миссис Этель Хеннесси, бестелесной особы в водевильных очках. Стол ее помещался у подножия лестницы, а обязанности состояли в том, чтобы вежливо отваживать любознательных посетителей. В ДДД не желали видеть новые лица, если за этими лицами не угадывался чек или смета нового Энергоузла. Особенно не желали там видеть чудаков, которые являлись с пухлыми проектами спасения человечества путем предоставления каждому гражданину, достигшему сорока пяти лет, правительственной пенсии в сумме 27 долларов 817 а цента, выплачиваемой еженедельно по четвергам в 11 часов утра.