Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман

• Название: Враги. История любви Роман
• Автор: Исаак Башевис-Зингер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1114-9, 978-5-9953-0212-4

«Враги. История любви» — один из самых популярных романов нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991), получивший широкую известность также благодаря экранизации и инсценировкам (последняя — в московском театре «Современник»), До сих пор это произведение было известно русскому читателю только в переводе с его не вполне точной английской версии. Теперь почитатели творчества выдающегося писателя имеют возможность прочесть полный текст романа в переводе с того языка, на котором он был написан, то есть с идиша, а не с сокращенного и адаптированного английского перевода.

Те евреи, которые чудом выжили в пламени Катастрофы, вышли из него навсегда обожженными. Они не в состоянии приспособиться к мирной и благополучной жизни в США, не могут найти общий язык с американскими евреями. Катастрофа — это не только гибель шести миллионов, но и медленная гибель спасшихся. Этот трагический излом судеб стал главной темой романа «Враги. История любви», одного из лучших в наследии выдающегося писателя XX века Исаака Башевиса Зингера (1904–1991).

Лауреат Нобелевской премии по литературе Исаак Башевис Зингер, покинувший Польшу незадолго до Второй мировой войны, стал голосом погибшего польского еврейства. Его творчество хорошо известно русскому читателю. Однако проблема «русского» Зингера в том, что его сочинения нередко переводили с сокращенных и приспособленных к восприятию американским читателем переводов на английский язык. Именно в таком переводе стал известен в России роман «Враги. История любви». Тот перевод, что перед вами, выполнен с идиша, с первоначальной редакции романа, которая была опубликована в газете «Форвертс» («Вперед») в 1966 году. Поклонники творчества Башевиса Зингера смогут теперь прочитать этот роман именно таким, каким он был написан более полувека назад.

---

— Да? Я так долго не протяну, — сказала Шифра-Пуа. — Только Отец Небесный знает, сколько жизни и здоровья я потеряла за эти часы. Я думала, что она на шестом или самое большее на седьмом месяце. И вдруг она как закричит, что у нее схватки, из нее льется кровь. Чудо небесное, что я еще жива и стою перед вами.

— О’кей, это все здесь.

И доктор снова указал на лоб. Посвистывая, он вышел. Через некоторое время соседка тоже ушла. Шифра-Пуа еще долго молчала и прислушивалась, словно подозревала, что соседка стоит под дверью. Потом она заговорила:

— Что ты скажешь о нашем несчастье? Я хотела внука. Я хотела, чтобы мы его назвали в честь одного из убитых евреев. Я надеялась, что будет мальчик. Мы бы назвали его Меер. Но у нас все выходит наоборот. Нам не везет. Нельзя было меня спасать от нацистов, нельзя. Я должна была остаться вместе со всеми замученными евреями, а не бежать в Америку. Горе мне, горе. Но хотелось жить, очень хотелось. На что мне сдалась эта жизнь? Я завидую мертвым. Целый день им завидую. Моя жизнь — наказание, горькое наказание, я даже смерти не заслужила. Только вечные муки. Но чем дальше, тем ближе. Сил моих больше нет! — Шифра-Пуа сменила тон: — То, что случилось сегодня, сведет меня в могилу. Я надеялась, что мои кости похоронят в земле Израиля, но мне суждено лежать в Америке на cemetery[111]…

Герман не ответил. Шифра-Пуа подошла к столу, взяла лежащий на нем молитвенник и снова положила его на место.

— Хочешь есть?

— Нет, спасибо.

— Почему ты так долго ехал? Ладно, я помолюсь.

Она надела очки, села на стул и принялась шевелить бледными губами.

Герман осторожно открыл дверь в спальню. В кровати, на которой обычно спала Шифра-Пуа, теперь лежала Маша. Во сне она выглядела красивой, спокойной, задумчивой. Долгое время Герман стоял и смотрел на нее — жертва Гитлера, жертва его, Германовых, безумных выходок. Его охватила любовь к Маше, ему стало стыдно за свое поведение. Что мне сделать? Как возместить все те страдания, которые ей пришлось претерпеть из-за меня? Герман осознал: что бы он сейчас ни предпринял, он обязательно причинит кому-нибудь боль. Он довел ситуацию до того, что, сделай он что-нибудь хорошее одной, пострадает другая.

Герман снова прикрыл дверь и пошел в свою комнату. Он стоял, глядя на дворик через полузамерзшее окно. Дерево, которое недавно было покрыто зеленой листвой, теперь согнулось от снега и наледи. На груде металлолома и старых решетках, валявшихся во дворе, лежал толстый покров, белый с синеватым отливом, поблескивающий, словно кристалл. Как будто снег служил погребальным саваном мусору, собранному людьми. На столе лежали рукописи для раввина.

Герман прилег на кровать. Глаза его закрылись, и он уснул. Открыв глаза, он увидел, что наступил вечер. Шифра-Пуа стояла над ним и будила:

— Герман, Герман!

— А? Что такое?

— Маша проснулась, пойди к ней.

Герман не сразу понял, где он находится и что произошло с Машей. Он встал с кровати, ноги его дрожали.

В спальне горела одна лампа. Маша лежала в той же позе, что и днем. Глаза были открыты. Она взглянула на Германа и ничего не сказала. Он спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

И Маша ответила:

— У меня больше нет чувств…

III

Герман никогда бы в этом никому не признался, но он был глубоко убежден в том, что Машина ложная беременность — это ответ Провидения на его молитвы. Он сомневался сам в себе, но был абсолютно уверен в том, что наверху прислушиваются к его просьбам. Им руководят, в его поведении есть смысл и цель.

Он, Герман, играл в шахматы с судьбой, но какие-то силы были и на его стороне. Его философия вперемешку с религиозностью, унаследованной от дедов и прадедов, превратилась в мифологию. Если обратиться к пантеизму Спинозы, утверждающему, что все есть Бог, а Бог есть все, то получится, что в любом человеке, черве или микробе есть модус Божественного. В мире нет места ни фактическим ошибкам, ни лжи. Идей может быть мало, они могут быть смутными, но не ложными.

Герман принял пантеизм Спинозы, но отверг его рационализм. Если у Бога есть бесконечные ипостаси, неведомые нам, то, может быть, воля, свобода, смысл, борьба между добром и злом — это тоже Божественные ипостаси? Каббала восприняла все лучшее от учения Спинозы без его категоричности, искусственности и слепоты.

Мелочь? В мироздании нет мелочей. Жизнь мыши так же важна, как жизнь звезды. Его, Германа, отношения с Ядвигой, Машей и Тамарой тесно связаны со Вселенной, с вечностью. Желание наслаждаться любовью и при этом не давать жизнь новым поколениям и не плодить новые страдания — это не случайность и не каприз. Им руководит божество. Человеческий род достиг новой ступени своего развития: наслаждаться сексом и при этом не платить цену беременности и родов, колыбелек и пеленок, оспы и кори, скарлатины и дифтерита.

Наверняка весь род человеческий станет когда-нибудь заниматься тем же, что делает сейчас он, Герман. Созданная им путаница — это часть глобальной проблемы.

Как можно совместить желание мужчины обладать множеством женщин и тягу женщины к одному-единственному избранному мужчине? Как можно создавать глобальные экономические проекты, не ущемляя личных инициатив? Как можно поощрять объединение в группы по национальным признакам, не допуская конфликтов между ними? Как можно усовершенствовать человеческие расы, избегая расизма? Как можно служить Богу, не обременяя себя бесконечными правилами и запретами, которые религии накопили за много поколений? Как можно, узнав о человеческих трагедиях и страдания всякого живого существа, не впасть в отчаяние и оцепенение?

Герман сидел дома в Бруклине и писал эссе для рабби Лемперта. Раввин нередко жаловался, что Герман наполняет свои работы мыслями, с которыми он, рабби Лемперт, не согласен. Раввин частенько говаривал: «Не подложите мне свинью…» Герман уже понял, что другие раввины вели полемику с рабби Лемпертом. Его обвиняли в искажении еврейских традиций. Обычно у раввина не было времени читать Германову писанину, но однажды он вернул ему рукопись на исправление. И все же Герман не мог повторять старые ортодоксальные тексты.

Работа на рабби Лемперта стала для него мучительно трудна. А что еще ему было делать? Какое занятие искать в огромном Нью-Йорке?

На улице снова выпал снег. Ядвига приготовила кашу, как в Цевкуве: перловую крупу с белой фасолью, сушеными грибами, картошкой, посыпанной укропом, свекольной ботвой и петрушкой. По радио передавали вульгарную песенку из еврейской театральной постановки, которую Ядвига приняла за религиозное песнопение. Попугаи Войтуш и Марьяша по-своему реагировали на шум: они громко свистели и щебетали, а потом принялись летать туда-сюда, и Ядвига прикрыла кастрюли, чтобы птички, Боже упаси, туда не упали.

В разгар работы Германа охватила усталость. Он отложил ручку, откинулся на спинку кресла и попробовал подремать. Маша не пошла на работу. Она все еще была слаба после происшедшего и впала в своего рода апатию. Когда Герман говорил с ней, Маша отвечала коротко, по делу, из-за этого темы для разговоров быстро исчерпывались. Шифра-Пуа целыми днями читала Псалмы, как будто до сих пор существовала угроза Машиной жизни[112].

Герман знал, что, поскольку Маша не ходила на работу в кафетерий, в доме у нее не было даже самого необходимого, но он и сам остался без денег. Кто-то посоветовал ему банк, где можно одолжить сто долларов под высокие проценты, но чем поможет эта ссуда? Кроме того, нужен поручитель.

Герман сидел над рукописью, дремал, зевал, рисовал на клочке бумаги кружочки, штришки, рыбок, короны, разных чудовищ с глазами на животе и рогами на плечах, связанных друг с другом трубками, линиями, спиралями. При этом он постоянно искал выход из положения.

Бежать? Но куда? Где ночевать в первую же ночь? А что делать с самим собой? Он будет тосковать и страдать от мысли, что бросил беспомощную Ядвигу. По правде говоря, Маша тоже беспомощна. Эта ложная беременность словно изменила ее личность. Она стала молчаливой, спокойной, безразличной, утратила женскую страсть. Перестала говорить по ночам и курить сигареты. Лежит молча, и неясно даже, спит она или думает. Когда Герман дотрагивается до нее, она вздрагивает, но тут же затихает вновь. Это кризис, который пройдет? Она перестала любить Германа? Всего можно ожидать от тех, чье существование — сплошная истерика: любовь, страсть, желания, мысли. Как грешники в аду, они постоянно мечутся между льдом и огнем[113].

Ядвигина беременность, принятие ею иудаизма, соседки, вмешивающиеся в его, Германа, личную жизнь, — все это было для него одной большой катастрофой. Но переезжать в разгар зимы без денег он не мог, да это и не помогло бы. У Германа не было никакого желания становиться отцом, когда ему уже за сорок, он не мог себе этого позволить. У него уже были дети, он их потерял. Завтра может появиться новый Гитлер. Мир способен снова излить свой гнев на нынешнего еврея, который в любом случае станет козлом отпущения, да к тому же сам делает все возможное, чтобы накликать гнев народов, вмешиваясь во все мировые конфликты с готовностью удобрить своей кровью социальные революции.