Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман

• Название: Враги. История любви Роман
• Автор: Исаак Башевис-Зингер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7516-1114-9, 978-5-9953-0212-4

«Враги. История любви» — один из самых популярных романов нобелевского лауреата Исаака Башевиса Зингера (1904–1991), получивший широкую известность также благодаря экранизации и инсценировкам (последняя — в московском театре «Современник»), До сих пор это произведение было известно русскому читателю только в переводе с его не вполне точной английской версии. Теперь почитатели творчества выдающегося писателя имеют возможность прочесть полный текст романа в переводе с того языка, на котором он был написан, то есть с идиша, а не с сокращенного и адаптированного английского перевода.

Те евреи, которые чудом выжили в пламени Катастрофы, вышли из него навсегда обожженными. Они не в состоянии приспособиться к мирной и благополучной жизни в США, не могут найти общий язык с американскими евреями. Катастрофа — это не только гибель шести миллионов, но и медленная гибель спасшихся. Этот трагический излом судеб стал главной темой романа «Враги. История любви», одного из лучших в наследии выдающегося писателя XX века Исаака Башевиса Зингера (1904–1991).

Лауреат Нобелевской премии по литературе Исаак Башевис Зингер, покинувший Польшу незадолго до Второй мировой войны, стал голосом погибшего польского еврейства. Его творчество хорошо известно русскому читателю. Однако проблема «русского» Зингера в том, что его сочинения нередко переводили с сокращенных и приспособленных к восприятию американским читателем переводов на английский язык. Именно в таком переводе стал известен в России роман «Враги. История любви». Тот перевод, что перед вами, выполнен с идиша, с первоначальной редакции романа, которая была опубликована в газете «Форвертс» («Вперед») в 1966 году. Поклонники творчества Башевиса Зингера смогут теперь прочитать этот роман именно таким, каким он был написан более полувека назад.

---

Герман задумался:

— Можно и так сказать. Я зарабатываю в основном тем, что езжу торговать книгами.

— И этим тоже? Какими книгами, на идише?

— На идише, на иврите, на английском.

— Куда ты ездишь?

— По разным городам.

— А что делает твоя крестьянка, пока тебя нет?

— Что делают жены, когда мужья в отъезде? Здесь в Америке это уважаемая профессия — коммивояжер, так это здесь называется.

— У вас есть дети?

— Дети? Нет.

— Что ты так испугался? Я уже ничему не удивляюсь. Я видела еврейских девушек, выходивших замуж за немцев, в прошлом нацистов. Я лучше помолчу о том, что вытворяли еврейки, чтобы спасти свою шкуру. На соседней кровати брат развлекался с сестрой. Они настолько стыд потеряли, что не могли дождаться темноты. Что тут может меня удивить? Где она тебя прятала?

— Ядзя? Я же тебе сказал: на сеновале.

— А родители об этом не знали?

— У нее есть только мать.

— Мать знала?

— Нет.

— Глупости. Знали они, но крестьяне — народ хитрый. Они сразу просчитали, что после войны ты женишься на ней и заберешь с собой в Америку. Ты наверняка забрался к ней в постель еще тогда, когда жил со мной.

— Никуда я не забирался, прекрати говорить ерунду. Откуда им было знать, что мне дадут американскую визу? Речь вообще шла о том, чтобы ехать в Палестину.

— Они знали, знали. Может быть, она и идиотка, но ее мать переговорила с другими крестьянами. Мол, так и так. Все хотят ехать в Америку. Весь мир хочет в Америку. Если бы открыли границы, в Америке иголке было бы негде упасть. Ты думаешь, что я злюсь на тебя? Во-первых, я уже ни на кого не злюсь. Во-вторых, ты не знал, что я жива. В-третьих, ты обманывал меня еще тогда, когда мы были вместе. Ты ушел от меня. Ты ушел от детей. Даже писем не писал в последние недели, хотя война могла начаться с минуты на минуту. Я знаю отцов, прорвавшихся через линию фронта, прошедших сквозь огонь, только чтобы быть вместе со своими детьми. Я знаю мужчин, бежавших в Россию, но вернувшихся на оккупированную нацистами территорию из-за тоски по своим семьям. А ты остался сидеть в Цевкуве, укрывшись на сеновале у своей любовницы. Какие претензии могут быть у меня к такому человеку? А почему ты не завел с ней детей?

— Не завел, и точка.

— Что ты так на меня смотришь? Ты женился, а я не замужем. Коль скоро внуки моего отца были для тебя недостаточно хороши и ты стыдился их, как парши, почему ты не завел новых детей с Ядвигой? Ее отец был, конечно, человеком более достойным, чем мой…

— Да, ты не изменилась.

— Нет, изменилась. Перед тобой другой человек. Не молодой и не старый. Да, я выбралась из-под груды трупов, но та Тамара, что оставила детей, семью и всех остальных евреев И бежала в Скибу — так называется та деревня, — это уже другая Тамара. Я, чтоб ты знал, умерла. А когда жена умерла, муж может делать, что хочет. Да, действительно, мое тело бродит по Земле, и даже дотащилось до Нью-Йорка. На меня надели капроновые чулки, покрасили волосы и даже ногти, позор для моих лет. Но у гоев всегда разукрашивали мертвецов, а в сегодняшних евреях не осталось ничего еврейского. Раз так, я ни на что не жалуюсь и никого не ревную. Я бы даже не удивилась, если бы ты женился на нацистке, одной из тех, что топтали каблуками еврейских девушек и танцевал среди трупов. Меня больше ничего не удивляет.

— Вот как?

— Да, так. И все же это показательно, что ты всю войну пролежал на сеновале. Шесть миллионов евреев прошли через ад, а ты лежал на сене, и твоя служанка-любовница приносила тебе поесть. Так откуда тебе знать, что произошло? Надеюсь, ты не ведешь себя со своей крестьянкой так, как обходился со мной.

На некоторое время наступила тишина. За дверью, ведущей в коридор и на кухню, послышались шаги.

V

Дверь открылась. Сначала вошел реб Авром-Нисон Ярославер, за ним — Шева-Хадаса. Они не шли, а волочили ноги.

— У вас наверняка нет квартиры, — сказал реб Авром-Нисон. — Пока не найдете квартиру, можете жить у нас. Гостеприимство — это заповедь, да и потом вы наши родственники — «и от единокровного твоего не укрывайся»[43].

Тамара подняла глаза:

— Дядя, у него есть другая жена.

Шева-Хадаса всплеснула руками. Реб Авром-Нисон стоял потупившись.

— Ну, тогда это другое дело…

— Ко мне приходил очевидец и рассказал, что присутствовал при том, как они…

Герман осекся. Он забыл предупредить Тамару о том, чтобы та ничего не рассказывала. Он поднял глаза и отрицательно покачал головой. Герман стоял пристыженный перед благочестивым евреем реб Авромом-Нисоном и его чинной женой. Только бы Тамара не проговорилась о том, что его жена — нееврейка!

У Германа появилось детское желание удрать из этого дома до того, как его опозорят, и он, сам того не сознавая, попятился к выходу.

— Не убегай. Я не буду тебя ни к чему принуждать, — сказала Тамара холодно и с отчужденностью в голосе.

— О таком только в газетах и писать, — отозвалась Шева-Хадаса.

— Вы, избави Бог, не совершили никакого греха, — проговорил реб Авром-Нисон. — Если бы вы знали, что Тамара жива, это было бы, не приведи Господь, прелюбодеяние. Но так это просто херем рабейну Гершома[44]. А коль скоро у вас был свидетель гибели Тамары, не дай Бог, дело нельзя толковать как херем. Вы просто должны развестись с той женщиной. Странно, что вы нам о ней не рассказывали…

— Я не хотел вас огорчать.

И Герман снова сделал знак Тамаре, приложив палец к губам. Реб Авром-Нисон схватился за бороду. Шева-Хадаса склонялась все ниже. Глаза ее источали печаль, древнюю, как весь женский род, голова в платке вздрагивала и кивала, смиряясь с древней бедой — мужской неверностью и страстью к чужому лону, от которой не смогли избавиться даже праведники. Казалось, что Шева-Хадаса говорит про себя: «Так было и так будет». Она сделала шаг вперед.

— Такие вещи мужу с женой положено обсуждать наедине, — сказала она. — Я пока приготовлю что-нибудь поесть.

— Спасибо, я только что поел, — поспешно проговорил Герман.

— Его жена хорошо готовит. Надо думать, она приготовила ему на завтрак жирный бульон. — Тамара подмигнула и состроила гримасу, какую делают обычно евреи, говоря о свинине, — смесь отвращения и насмешки.

— Чашку чаю с печеньем? — спросила Шева-Хадаса.

— Нет, правда, ничего не надо.

— Знаете что? Идите-ка в другую комнату и обо всем поговорите, — предложил реб Авром-Нисон. — Вот отдельная комната. Эти дела решаются с глазу на глаз. Если я смогу вам чем-то помочь, буду рад это сделать. Такие времена! — продолжал он другим тоном. — Мы живем в эпоху хаоса. Во всем виноваты безбожники. Это они сеют смуту в мире. Вы здесь ни при чем…

— Дядя, и среди евреев хватает безбожников. Кто, как ты думаешь, привел нас на то поле? Евреи-полицейские. На рассвете они врывались во все двери, обыскивали чердаки и подвалы, а если кто-то пытался спрятаться, били его резиновыми дубинками. Они обвязали нас веревкой, как скот, который ведут на убой. Я попыталась заговорить с одним из них, так он ударил меня так, что я до сих пор чувствую боль. Эти идиоты не знали, что их тоже не пощадят.

— Незнание есть корень зла.

— Русские гэпэушники не лучше нацистов.

— М-да, «и преклонился человек, и унизился муж»[45]. Если не верить в Создателя, то кругом будет хаос.

— Таков род человеческий, — сказал Герман, словно сам себе.

— Что? «Помышление сердца человеческого — зло от юности его»[46]. Но поэтому и существует Тора. Так, пойдите туда и поговорите обо всем.

Реб Авром-Нисон открыл дверь в спальню. Там стояли две кровати, одна рядом с другой, как раньше в еврейских домах. Они были застелены покрывалами, которые не встретишь в здешних краях. Тамара пожала плечами и первой вошла в комнату, Герман последовал за ней. Это напомнило ему ту комнату, в которую много лет назад ввели его и Тамару — Тамару-Рохл — в ночь после свадьбы.

За окном шумел Нью-Йорк, но здесь, за гардинами, был Каламин или Цевкув. Все напоминало о прошлом: цвет стен, почерневший потолок, дощатый пол, даже форма комода и обивка кресел. «Самый умелый режиссер не смог бы подобрать более удачных декораций», — подумал Герман. Ему показалось, что в комнате пахнет нюхательным табаком. Герман устроился в кресле, а Тамара присела на краешек кровати.

— Ты не обязана мне рассказывать, но… — начал Герман. — Раз ты считала, что меня нет в живых, ты, конечно же… с другими…

И больше он не мог произнести ни слова. Герман словно захлебнулся в собственных словах. Его рубашка вновь намокла, он почувствовал, как струйка пота стекает по спине.

Тамара испытующе поглядела на него и с видом победителя ответила:

— Тебе хочется знать, да? Всю правду?

— Ты не обязана ничего мне рассказывать. Я был абсолютно искренен с тобой и заслужил, чтобы ты…