Вадим Живов - Двойник

• Название: Двойник
• Автор: Вадим Живов
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-224-04863-Х

Главный герой романа Вадима Живова сумел добиться всего, о чем мечтал в юности, и даже того, о чем мечтать не смел. Ему сорок лет — время подводить итоги первой половины жизни.

Становление российского предпринимательства, честного в той мере, в какой это возможно в современной России, цена, которую приходится платить за успех, — об этом роман «Двойник».

---

Тольц тяжело поднялся из-за стола, прошел по гостиной, остановился у окна. Долго смотрел, как ветер сдувает с воды туман, как, словно в дыму, плывет в тумане маяк. Обернувшись, спросил:

— И все-таки что же все это значит?

Герман молча пожал плечами.

— Глубоко вам сочувствую. И только одно скажу: не порите горячку. Отнеситесь ко всему, как к чисто деловой проблеме. Вы знаете основное правило бизнеса: никаких действий, пока не владеете всей информацией. Потому что любое действие может оказаться ошибкой. Часто — непоправимой… Сколько ей лет?

— Кому? — не понял Герман.

— Кате.

— Мы ровесники. Сорок.

— Серьезный возраст. Очень серьезный. Не для вас — для нее. Вам сорок — еще. Ей сорок — уже.

— Что вы этим хотите сказать?

Тольц вернулся к столу, переложил с края на середину листки заявления о разводе, зачем-то аккуратно их подравнял и только после этого ответил:

— Вы сказали, что это заявление о разводе. Нет, Герман. Это заявление о разводе и о разделе имущества.

III

Всю дорогу до города Герман пытался настроить себя на предстоящий разговор с Катей. Он знал, что и она готовится к этому разговору, суммирует обиды, накачивает себя ненавистью к нему, в струнку поджимает губы, становясь похожей на свою мать. И больше всего боится сорваться на крик, на слезы, на нередкую в их семейной жизни горячую ругань, после которой, как после летней грозы, наступал мир.

Опыт подсказывал Герману, что в критических ситуациях нет ничего пагубнее, чем всеми силами цепляться за прошлое, стремиться сохранить статус-кво, принимая возможное за невероятное, тешить себя надеждами, что все обойдется, как-нибудь пронесет. Даже маловероятную угрозу нужно воспринимать как реальную, чтобы не быть застигнутым врасплох. И в положении, в каком он оказался, лучше исходить из того, что все самое плохое, что могло произойти, уже произошло. Сгорел его дом. Его дом сгорел. Нет его. И нечего сокрушаться о том, что потеряно. Что потеряно, то потеряно. Нужно трезво посмотреть на то, что осталось.

Если что-то осталось.

Неужели ничего не осталось? Нет, этого не может быть. Этого не может быть! Не может этого быть!

И вновь накатывало, захлестывало душу отчаяние.

Сворачивая с хайвэя в Норд Йорк, Герман поймал себя на том, что смотрит на особняки как бы отстраненно и думает о себе в третьем лице. В хорошем районе построил свой дом ответчик Ермаков. И дом хороший, не хуже других. Лучше других. Со стильным, под старину, фасадом, с анфиладой холлов, больших и малых гостиных с мраморными каминами, с высокими белыми колоннами и арками, с лестницами в коврах. Очень хороший дом. Такой, о каком он всегда мечтал .

Возле открытого подземного гаража стоял «фольксваген-пассат», на котором тесть по утрам отвозил ребят в школу. В глубине гаража виднелся серебристый «мерседес» Кати. Сам Евгений Васильевич топтался возле «фольксвагена» с растерянным видом. Увидев синюю «БМВ» Германа, суетливо кинулся к ней, открыл дверцу и поспешно пожаловался, как бы опережая попреки:

— Они не хотят ехать, Герман! Они сели и сидят! А я что? Я ничего!

— Кто не хочет ехать? — не понял Герман. — Куда?

— Дети! Они уже два часа сидят! Ждут тебя!

В просторном холле, из которого наверх вела белая лестница с закругленными перилами и черными, затейливой художественной ковки решетками ограждения, на диване сидели Илья и Ленчик, нахохлившись, как осенние воробьи. Оба были в теплых куртках, с собранными рюкзачками у ног. Ленчик доверчиво приткнулся головой к брату, тот обнимал его за плечи, будто взяв под свое крыло.

На стук входной двери из столовой выглянула теща и тут же скрылась, бросив на Германа злорадный взгляд. Он молча снял плащ, перенес от стены к дивану стул и сел на него верхом, положив руки на спинку.

— Ну? Против чего забастовка?

Ленчик заморгал, захлопал длинными ресницами, зашмыгал носом, еще теснее прижался к брату.

— Не реви, — сурово предупредил тот. — Она сказала, что ты нас бросаешь. Это правда?

— Она — мама? — уточнил Герман.

— Ну! Это правда?

— Нет.

— Она сказала, что вы расходитесь!

— Может быть, — подтвердил Герман. — Но это не значит, что я вас бросаю. Сам посуди, как я могу вас бросить? Муж и жена могут разойтись. Отец и сыновья — никогда.

— Не расходись, — из-под мышки брата жалобно попросил Ленчик.

Герман улыбнулся:

— Если бы это зависело от меня!

— От кого? От нее? — сердито спросил Илья. — Делать вам нечего! Чего вам не живется? Жили бы себе и жили. Старые уже, а туда же, расходиться!

— Скажи это маме, — посоветовал Герман.

— Мы сказали. Она сказала, что не нашего ума это дело.

— Про старые тоже сказали?

— Ну!

— А вот это зря, — укорил Герман. — Женщинам нельзя этого говорить. Нет, ребята. Мама не старая. Она молодая. И в этом, может быть, все дело.

— Все равно! — упрямо повторил Илья. — Мы против, чтобы вы расходились. Мы так ей и сказали: мы не согласны!

— И теперь говорите мне. Это и есть требование забастовщиков? Понял. Учту. А теперь — с вещами на выход.

Ленчик закинул на заднее сиденье «фольксвагена» рюкзак и юркнул следом. Илья задержался у машины.

— Ты, это самое, поговори с ней, — обратился он к Герману. — Как-нибудь так, дипломатично. Она у нас, сам знаешь. Ну, наорет. А ты не спорь. Она и сдуется. Только не спорь, ладно?

— Ладно, — с улыбкой пообещал Герман.

Илья влез в салон и вновь, как в холле, обнял Ленчика за плечи.

Горячая волна нежности прихлынула, перехватила Герману горло и пришла ночная горькая мысль: «Что же ты делаешь, Катя? Что же ты наделала?!»

Он проводил взглядом «фольксваген» и вернулся в дом. В холле столкнулся со служанкой. В руках у Лоры был мобильник «Нокия» — тот самый, по которому могли звонить только первые лица компании «Планета».

— Мадам сказала: вам важный звонок из Новосибирска. Она в кабинете, ждет вас.

Герман взял трубку:

— Слушаю.

Звонил директор Новосибирского филиала «Планеты» Равиль Бухараев, жизнерадостный, плотно сбитый татарин со смуглым хитроватым лицом и жидкой черной бородкой на крутых скулах:

— У нас проблемы, Герман. Три часа назад в офис явился следователь прокуратуры с ОМОНом. По полной программе — «маски-шоу». Положили всех на пол, изъяли документацию и жесткие диски из компьютеров, опечатали склады и арестовали расчетный счет.

— Основания?

— По запросу Комитета валютного контроля возбуждено уголовное дело. Какую-то поставку обуви из Гонконга вспомнили. Вроде бы мы провели предоплату китайцу по фиктивному договору. Не понимаю. Почему фиктивный договор? Какой фиктивный договор? Этим делам в обед сто лет!

— Ты мне это говоришь?

— Следователю я это говорю!

— А он?

— Разберемся.

— Черт! — пробормотал Герман. Он знал, какие документы интересуют прокуратуру. Пять лет назад из Новосибирского филиала «Планеты» перевели китайскому поставщику в Гонконг три миллиона долларов за партию обуви, предназначенную для Москвы. Предоплату нужно было сделать срочно, валюты на счету Московского представительства не было, а в Новосибирске была. Деньги перевели не по договору, а по письму директора Московского филиала, что было нарушением установленных правил. Обувь поступила, ее продали, заплатили все налоги. Так что по сути никакого преступления не было. По форме — тянуло на уголовную статью по обвинению в нарушении правил о валютном регулировании. Но каким образом это старое дело всплыло?

— Наши действия? — спросил Равиль.

— Никаких, — приказал Герман. — Вылетаю ближайшим рейсом.

— Об этом я и хотел тебя попросить.

И хотя ситуация несла в себе нешуточную опасность, Герман даже обрадовался возможности вернуться в ту сферу жизни, где он чувствовал под собой твердую почву.

Служанка напомнила:

— Мадам просила передать, что ждет вас в кабинете.

— Спасибо, Лора, иду.

IV

Всякий раз, возвращаясь из поездки и входя в свой кабинет,

Герман словно бы менял строгий деловой костюм на мягкие, застиранные до белизны джинсы и просторный пуловер, не сковывающий движений. Кабинет был как уютная домашняя одежда, как продолжение одежды и его самого, — с устоявшимся порядком вещей, с удобным креслом и письменным столом из мореного дуба, с просторным ковром, который глушит шаги, когда хочется пройтись, разминаясь, с вместительным кожаным диваном, располагающим к тому, чтобы прилечь на нем, когда от монитора устают глаза. Даже легкий беспорядок на столе всегда был привычным, своим, как бы подсовывающим под руку нужное — авторучку, зажигалку, мышь компьютера.

Но сегодня кабинет встретил Германа холодной стерильной чистотой гостиничного номера, из которого одни постояльцы выехали, а другие еще не вселились. Все было чужим, источало холодную враждебность, проистекавшую от Кати, от ее напряженных плеч и вскинутой головы, будто отягощенной узлом русых волос. И еще взглядом не обменялись, словом не перемолвились, а Герман уже понял, что ничего путного из предстоящего разговора не выйдет.