Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

• Название: Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы
• Автор: Лео Перуц
• Жанр: Ужасы и Мистика

Австрийского писателя Лео Перуца (1882–1957) обычно классифицируют как экспрессиониста или представителя «магической литературы». Черезвычайно популярный на родине, за пределами немецкоязычных стран Перуц стал известен благодаря восторженным отзывам Л. Х. Борхеса, неустанно помещавшем его новеллы в антологии фантастического рассказа, а романы — в детективные серии.

Для широкого круга читателей.

Содержание:

ШВЕДСКИЙ ВСАДНИК (роман),

ПАРИКМАХЕР ТЮРЛЮПЭН (роман),

МАРКИЗ ДЕ БОЛИВАР (роман),

РОЖДЕНИЕ АНТИХРИСТА (повесть),

РАССКАЗЫ:

— Вторник, 12 октября 1916 года,

— Гостиница «У картечи»,

— День без вечера,

— Достаточно нажать на кнопку,

— Охота на луну,

— Разговор с солдатом,

— Смерть мастера Лоренцо Барди.

---

— Хорошо, я пойду, — сказал он Торнефельду. — Но как его высокографское превосходительство, ваш господин кузен, примет такого ничтожного червя, как я?

— Всякий человек достоин другого человека, — торопливо заговорил Торнефельд, испугавшись, что вор может передумать. — Покажи ему это кольцо, и он узнает, что это я послал тебя. Прежде всего попроси у него денег, чтобы с их помощью я мог добраться до границы. Кроме того, он должен послать мне коляску, теплый плащ, рубашку, шейный платок и красные шелковые чулки.

Бродяга недоверчиво повертел в руке серебряное кольцо, которое Торнефельд снял со своего пальца.

— А если он скажет, что я украл кольцо? — предположил он.

— Нет, не скажет! — заверил его Торнефельд. — А если вдруг что-нибудь и заподозрит, то ты дашь ему свидетельство, что пришел от меня: скажешь, что, когда я еще мальчиком катался с его дочкой с горы, лошади понесли и опрокинули сани. Едва он это услышит, то уж точно поверит, что я послал тебя. И еще он должен мне прислать два кафтана — один парчовый и расшитый цветами, а другой атласный, с фалдами и застежками. И еще круглую шляпу, два черных парика и шелковый шлафрок на ночь…

— А как зовут твоего господина кузена? — спросил бродяга.

— Христиан Эразм Генрих фон Крехвиц из Кляйнроопа, — гордо сказал Торнефельд. — Он собственноручно вынимал меня из купели. Так не забудь о двух черных париках — большом и поменьше, о шляпе и кафтане из атласа!..

Бродяга был уже в дверях. Ледяной ветер ворвался в комнату. Мельник выпрямился и принялся греть руки над углями очага.

— Господин Христиан фон Крехвиц… — бормотал вор себе под нос. — Знавал я его. Старый господин, настоящий барин. Дай ему, Боже, вечный покой!

Он слыхал о кончине фон Крехвица, но не сказал Торнефельду ни слова.

Когда бродяга добрался до деревни, уже начинало смеркаться. Снегопад прекратился, но стужа становилась все более свирепой. Ветер свистел в ушах и обжигал щеки. На сельской улице не было ни души, только большая черная собака с воем носилась между домами и сараями. Из притулившегося на краю деревни кабачка падал на снег луч света, изнутри доносились приглушенные звуки волынки. За тисовой аллеей виднелся господский особняк фон Кляйнроопов; мокро поблескивала черепичная крыша.

Пока бродяга брел к особняку через замерший рыбный пруд, ему в голову вновь полезли мысли о знатном господине, державшем у себя на службе скверных работников и позволявшем им запускать и губить поля. «Почему этот господин фон Крехвиц не высовывает носу из дому? Если бы он только раз поглядел на поля, то сразу же понял бы, что там творится. А может, он ослеп и ничего не видит? Или тяжко болен и не встает с постели? Может, у него чахотка с кровохарканьем и он целыми днями глотает оливковое масло, полынный сок и лакрицу? Тогда ему, конечно, не до хозяйства. Почему же он не ходит смотреть на свои нивы? А вдруг он мечтатель, фантазер и бездельник из тех, что сидят взаперти да вечно раздумывают о том, кого охотнее берут в рай — мужчин или женщин, или о том, как обстоят дела на Луне?.. Или, может быть, он вовсе не бывает в имении? Я готов поставить свой левый карман против правого, что он здесь не живет. Он, верно, заделался городским повесой и проводит все время за танцами, музыкой да фехтованием, а то и просиживает за игорным столом и развлекается с дамочками, позволяя своим слугам вытворять, что им вздумается, — лишь бы присылали какие-нибудь деньги! Должно быть, этот фон Крехвиц именно такой господин. Как только соберет с крестьян сотню талеров, так тут же уезжает в город и не возвращается, пока не просадит все деньги, да еще задолжает пару сотен. Таков наш господин фон Крехвиц. А уж когда у него долги, то он, наверное, сидит дома и строит планы, как бы ему разбогатеть за одну ночь… Уж я-то знаю, что ему посоветовать! Земля у него хорошая, на три гуфы пашни — одна гуфа пустоши. Если ее хорошенько перепахать да засеять, на одной ниве посадить ячмень, другую отдать под ранний овес, а на лучших почвах посеять пшеницу, да если все это делать с умом и вовремя полоть сорняки, то на полях быстро подымутся богатые, колос к колосу, хлеба. Правда, надо будет построже наказывать слуг да каждую секунду следить за ними, да привести в порядок амбары, да проверить учетчиков зерна, а приказчика вообще прогнать прочь и самому взять дело в свои руки… Вот что ему следует делать, а не болтаться с лакеями да музыкантами под окнами городских дам».

Услышав звон колокольчика и щелканье кнута, бродяга оторвался от своих назойливых мыслей и, торопливо отскочив в сторону, осторожно выглянул из-за снежного сугроба.

По ледяной поверхности пруда медленно и тяжело тащились старые, скрипучие сани, влекомые одной-единственной худой клячей. Истрепанная и рваная кожаная обивка экипажа еще хранила следы былой роскоши. Болтавшийся над козлами маленький фонарь высвечивал лицо кучера, закутанного в старенькую овчину, а один раз бродяга разглядел посиневший от стужи костистый нос, угрюмую складку рта и черную, расчесанную надвое бороду откинувшегося на подушки седока.

Бродяга поднялся из-за сугроба и, качая головой, посмотрел вслед саням.

— Вот, видно, и сам господин фон Крехвиц, — пробормотал он. — Нет, никакой он не мечтатель и не фантазер, и не похоже, что он из тех, кто промотался на баб или продулся в карты. У этого фон Крехвица лицо человека, который сам никогда не получил пистоль да и другим не давал ни трехгрошовика. Жадное и злое лицо. Но почему человек с таким строгим взглядом не может добиться уважения от своих слуг?!

Размышляя подобным образом, бродяга двинулся дальше. Вскоре он подыскал ответ на свой вопрос.

— Вот что! Этот фон Крехвиц, должно быть, в прошлом совершил преступление и теперь скрывается от всего мира. Никто не знает о его злодействе, кроме слуг, но те молчат, а за это вертят им как вздумается. Может, он убил своего брата из-за наследства или извел жену ядом, а его холопы знают это, вот он и боится, что они когда-нибудь покажут на него судьям, и не смеет выжить со двора ни одного бездельника.

Сани остановились перед воротами особняка. Тяжелые створки распахнулись, и у саней появился слуга с фонарем в руке. Он низко и почтительно поклонился, но человек соскочил с подушек, вырвал у кучера кнут и принялся изо всех сил стегать им встречавшего.

— Шельма! Хорек вонючий! — кричал он с такой яростью, что его голос разносился далеко вокруг. — Мужицкое отребье! Жирная свинья! Как ты смел послать мне эти паскудные сани и эту дрянную клячу? Никак сам черт тебя надоумил! Молчать! Я тебе покажу, кто я такой! Ты отведаешь кнута на своей шкуре!

Работник не шевелился, согнувшись и безропотно принимая удары. Наконец человек из саней устало отшвырнул кнут, ворота затворились, и вокруг вновь воцарились тьма и тишина.

— Вот это правильно, вот это по-барски! — шептал бродяга, потирая руки. — Выходит, он все-таки знает, как с ними надо обращаться. Эти жулики лучшего и не стоят! Каждому из них надо вкатить хорошую порцию палок, это уж точно! Но почему же, черт подери, он выбивает пыль из своих слуг по таким мелочам, а о своей пользе позаботиться не может? Почему позволяет изводить свои поля и гноить в земле посевное зерно? Клянусь Господом, я этого не понимаю!

И он побрел дальше, недоуменно мотая головой. Ворота были заперты на засов, но опытный глаз вора сразу приметил место, где было легко перелезть через ограду. Когда он медленно и осторожно взбирался на нее, ему пришло на ум новое объяснение странного поведения господина фон Крехвица, сразу же показавшееся простым и ясным. «Да ведь в этих краях водятся помещики, которые надеются не на поля, а на скотину. И делают они это с толком. Одна корова стоит не меньше девяти талеров, а если она дает много молока, то можно сбыть и за десять. Прибавить сюда телят, масло и навоз — вот вам и верные четыре рейхсталера в год. А овцы? У овец хорошие зубы, они могут питаться одной лесной травой да соломой на песчаных полях — и все равно с каждой можно настричь полфунта шерсти зараз! Этот господин фон Крехвиц, должно быть, себе на уме. Он не возится с пашней, ему не нужно истреблять мышей и жучков. Он запустил свои нивы, но всерьез взялся за скотоводство: бычки, ягнята и телки приносят ему деньги. Силезская шерсть идет в Польшу, к московитам и даже, я слыхал, в Персию. Тонкая шерсть всегда дорого стоит. Этот господин фон Крехвиц знает, что делает».

Вор соскочил с ограды, плюхнулся в снег и моментально вскочил на ноги. Во дворе было тихо и пустынно; у ворот валялась перевернутая борона, из снега торчали вилы. Сани, которые он несколько минут тому назад видел в поле, стояли перед конюшней, куда кучер уже успел завести лошадь. Видимо, у слуг был свободный вечер, и они точили лясы в доме.

Прислушиваясь к каждому шороху, вор осторожно обошел господский дом и остановился у надворных пристроек: время у него еще было. Пусть молодой Торнефельд лишний часок подождет своего атласного кафтана и красных шелковых чулок, без которых ему не хочется идти на войну. Пусть подождет — какое ему, бродяге, дело до господских причуд? Прежде чем передать поручение хозяину поместья, он хотел посмотреть овчарню, которую, должно быть, хорошо знают в округе и даже в самой Польше, взглянуть на испанских племенных баранов, узнать, как содержат овец-маток и сберегают в суровую зиму ягнят.