Джон Рэндольф Шейн Лесли - Непочтительность Бога (рассказ)

• Название: Непочтительность Бога (рассказ)
• Автор: Джон Рэндольф Шейн Лесли
• Жанр: Ужасы и Мистика

Один из самых странных вариантов Апокалипсиса от одного из самых странных авторов начала ХХ века. Практически неизвестный русским читателям и почти забытый на Западе, в свое время Шейн Лесли был очень важным персонажем в культурной жизни Европы. Его рассказ «Непочтительность Бога», написанный для антологии Джона Госворта и Артура Мейчена «Full Score», поведает о восстающих из гробов Неизвестных солдатах и известных императорах, о конце мира и Страшном суде, об ужасах бытия и непочтительности Бога.

Перевод: Ефим Беренштейн.

---

Может быть, ради бабушки я бы остался и присоединился к немцам, если бы не видел, как они расстреливают «шпионов», снятых с поезда. Это возбудило во мне гадкие чувства по отношению к солдатам, хотя наша семья всегда радовалась тому, что немцы победили во франко-прусской войне.

Я надеялся, что они победят снова. Это дурацкое чувство жило во мне потому, что они были протестантами, а французы — католиками. Но позднее я понял, что это, в конце концов, не играет большой роли после смерти. Единственной моей мыслью было достичь Манчестера во что бы то ни стало. Это оказалось не так просто, поскольку я мог передвигаться только по ночам, а спать в дневное время, если удавалось обнаружить стог сена. Рельсы кончились, и со всех сторон были слышны звуки наступающих армий. За десять дней я окончательно заблудился и не осмеливался ни у кого спросить дорогу, потому что в равной степени боялся и немцев, и французов. Затем произошло нечто странное. Как-то вечером я оказался среди войск, рассредоточенных между деревьями. Я попал в окружение и лежал в кустах, прислушиваясь к языку, на котором они говорили. Я не мог поверить своим ушам, когда понял, что это старый добрый английский!

Я выскочил наружу, чтобы вновь почувствовать себя дома и среди своих. Можно ли было в это поверить? Они заволновались значительно сильнее, чем я, и наставили на меня винтовки. Меня арестовали. Затем я узнал, что старушка Англия находится в состоянии войны со старушкой Германией. И что же дальше? — спросил я. Мне ответили, что британская армия отступает, и ее на каждом шагу окружают шпионы. Сначала они подумали, что я один из них, но я поклялся, что являюсь британцем, и, на мою удачу, у меня сохранился обратный билет до Манчестера. К счастью, унтер-офицер сам был выходцем из Манчестера, и не было ни одной соседней улицы между нашими домами, которые бы мы не знали. Итак, меня освободили, но я остался с ними, поскольку это был самый безопасный и быстрый способ вернуться домой. Все это время я пытался понять, как Британия оказалась втянутой в войну. Стало настоящим потрясением то, что кайзер выступил против Англии после всего, что Англия сделала для него за последнее время. Я расстроился из-за бабушки. Но все в мире пошло вверх тормашками. Смешно, но англичане теперь поносили немцев, а не ирландцев, и даже пели ирландскую повстанческую песню про Типперери.

Моя одежда испачкалась в грязи и изорвалась, но они нарядили меня в солдатскую форму, оставшуюся от бедняги, которого застрелил немецкий снайпер. Мне сказали, что если я не надену хаки, немцы, увидев меня в банковском выходном костюме, сочтут шпионом и расстреляют. Впрочем, здесь не было никакой разницы, потому что на следующий день немцы окружили нас, убили меня как солдата, и вот я теперь перед вами».

Рассказ был прост и незатейлив. Ничего лучшего не оставалось, как поднять и проводить Неизвестного солдата под печальные звуки британского гимна, хотя это выглядело, как жертва, принесенная Германии, в которой он оказался. По пути к Златым Вратам звучали старые мелодии, в том числе и «Долгий, долгий путь до Типперери». Эту песню с радостью подхватили ирландские святые, которые толпились здесь и шли следом. И, в виде последней шутки, когда перед процессией предстали пылающие печи Ада, им не пришло на ум ничего лучшего, чем восклицание: «Да не угаснут домашние очаги!» Вот так попала в Рай душа неизвестного, о котором теперь кое-что стало известно.

Тем временем в Риме были сыграны грандиозные представления, где официальная делегация, состоящая из синьора Муссолини, синьора Карузо, синьора Данте Алигьери, Гарибальди и Галилео, включая и мисс Кристину Россетти, представляющую итальянское землячество в Лондоне, медленно приближалась к «Гигантскому свадебному пирогу», известному под названием Мемориала Виктора Эммануила. Столетия смиренно смотрели на это снизу. Тысячи людей в красных рубашках, миллионы в черных приветствовали их, в то время как застенчивый, трупного вида юноша вылез из своей мраморной могилы и склонился в поклоне.

Моля о том, чтобы на него обратили внимание, он стоял, робея, как будто предстал перед военным трибуналом. Первое его признание заключалось в том, что он гражданин Австрии, хотя жил, главным образом, в Италии, и чтобы не идти на воинскую службу, когда разразилась война, он пожелал стать шпионом в Италии. С вступлением Италии в войну его призвали в итальянскую армию в звании рядового. Пока это было возможно, он вел переписку с врагами-австрийцами. Ему несколько раз удавалось пересекать линию фронта, несмотря на то, что на нем была итальянская униформа. Он передал некоторую информацию перед битвой при Капоретто. На обратном пути ему не повезло: он заблудился между линиями фронта, и после нескольких дней безуспешных блужданий его застрелил в спину австрийский патруль. Он чрезвычайно удивился, оказавшись в нынешнем положении, и выражал готовность уступить свое теперешнее место более подходящему для этого человеку. В этих затруднительных обстоятельствах, казалось, сделать уже ничего было нельзя, но на счастье мимо пролетал Габриэле д’Аннунцио на кончике крыла серафима, сбрасывая в толпу, что собралась внизу, божественные сонеты, посвященные ему же самому. Когда д’Аннунцио спустился на землю, то предложил занять место неизвестного солдата, и это предложение было встречено благосклонными восклицаниями.

В Соединенных Штатах внимание американцев было приковано к огромному военному Арлингтонскому кладбищу, где покоились не только те, кто погиб, сражаясь за сохранение объединенной Америки, но и один воин, ставший символом всех тех, кто пал, сражаясь за сохранение автономных Европейских Штатов. Здесь шли подобные же представления. Тщательно отобранный Комитет из заслуженных граждан приблизился к могиле Неизвестного Американца. Он именовался Депутацией Четырех Сотен и должен был включать в себя четыреста американцев, которые внесли выдающийся вклад в мировую историю. Туда входили мистер Зингер, мистер Барнум, мистер Монро, мистер Христофор Колумб (хотя он продолжал жаловаться на то, как дурно его приняли на острове Эллис), мистер Уолт Уитмен (который уже заготовил оду «Я воспеваю все мировые протухшие трупы»), мистер Форд (чьему Кораблю Мира была дарована та же привилегия, что и «Мэйфлауэру» и «Арку» — причалить к небесной пристани), мистер Джордж Вашингтон, мистер Букер Вашингтон, мистер Брайам Янг — и прочие.

От звука электрического звонка американский герой бодро встал на ноги с жизнерадостной ухмылкой на лице. Эта ухмылка была обращена к тем членам депутации, которые обладали чувством юмора, поскольку ни у кого не вызывало сомнения то, что он был черным, как уголь, и то, что он оставался таким и при жизни, а не только после похорон. И вот, будучи военным, он встал навытяжку и обратился прямо из могилы к выдающимся и заслуженным гражданам со следующими словами:

«По правде сказать, я и впрямь очень доволен тем, что все вы собрались здесь. Я радовался тому, что война — это нечто замечательное, потому что я смог посмотреть Европу совершенно бесплатно, хотя и был доставлен домой в самой середине этой войны. Меня отправили с первым призывом цветных из Вирджинии и с кучей прочих доставили на корабле прямо во Францию. С нами обращались очень хорошо, как будто мы были белыми. Я свободно бродил туда-сюда и болтал с белыми девушками. Посмотрели бы вы на меня в самых крутых кварталах Парижа! Здесь, на Юге, меня смыли бы в канализацию, если бы узнали, как ниггер себя там вел. Затем нас расквартировали рядом с фронтом; девушки там были очень нервными, и как-то ночью одна, у которой я был в гостях, развопилась и впала в истерику, так что мне даже извиняться уже не было смысла. Она ни разу раньше не видела ниггера и вопила до тех пор, пока наши офицеры не решили провести надо мной показательный суд. Меня допросили и приговорили к расстрелу на следующее утро, но этой ночью немцы атаковали, и нам, как волкам, пришлось сражаться за свои жизни. Офицеры погибли, поэтому некому было докладывать о моем деле. Да для меня все равно не было никакой разницы: меня же убили этой ночью, а так — в любом случае расстреляли бы утром. Ну, вот и все. Но более всего меня удивило то, что меня перевезли обратно в Штаты и устроили такие торжественные похороны. Ну что ж, Букер Вашингтон, я горжусь, что встретился с тобой после того, что ты сделал для нас, цветных. Полагаю, что никто из вас, собравшихся здесь, не решится пожать мне руку. Меня, судя по всему, не в тот «ящик» засунули. Мне бы лежать там, где покоится Эйб Линкольн, — это для меня самое подходящее место. Вот так-то».

В это же самое время умершие Французские Президенты, похожие на служащих похоронного бюро, только в красных, а не черных шарфах (поскольку все они носили Большой Крест Почетного Легиона), торжественно шествовали по Елисейским Полям к Триумфальной Арке. Вслед за ними скакала избранная компания Маршалов Франции, которые командовали армиями от Средних Веков до последних лет человеческой истории. Возглавлял колонну сидящий на белом коне, позаимствованном из табуна Апокалипсиса, Борец с Королями и Зачинщик Ссор между Народами — Наполеон. На рассвете Судного Дня огромный, вздымающийся под позолоченным куполом Дворца Инвалидов, покрытый порфирой саркофаг раскололся и открылся, как головка твердого сыра, внутри которой находилась впавшая в спячку мышка-соня; так Победитель стал участником всеобщей победы Смерти. Специальный корреспондент ждал этого момента, и Парижское издание «Нью-Моргского Вестника», ставшего теперь изданием Пари-дизным, вышло с заголовком на первой полосе: «НАПОЛЕОН БОЛЕ НЕ НА ПОЛЕ!»