Евгений Рожков - Осень без любви

• Название: Осень без любви
• Автор: Евгений Рожков
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Творчество молодого писателя с Чукотки Евгения Рожкова отличает пристальное и доброе внимание к своим землякам-северянам. В рассказах, составивших настоящий сборник, автор продолжает исследовать характеры современников. Писатель хорошо знает пути и судьбы сверстников, что позволяет ему в своих произведениях представить людей разных профессий, разных устремлений.

Неизменный персонаж всех рассказов — пейзаж. Писатель находит проникновенные слова и образы для изображения неповторимых картин родной Чукотки.

Евгений Рожков — участник VI Всесоюзного совещания молодых писателей.

---

— Ты уж прости, но Костя так занят, что не смог тебя, Виктор Иванович, встретить, — сказала она.

Аверьянов удивился, чем мог заниматься Константин в отпускное время, но расспрашивать не стал.

От станции до деревни, где жили Шмырины, было километров пять. Ехали на автобусе, маленьком, но проворном, точно таком, который водил некогда сам Аверьянов, работая в райбыткомбинате.

За окном автобуса проплывали бесконечные золотистые хлебные поля. Пшеница колыхалась волнами, тяжело, размеренно — красота-то какая! — будто подзывала к себе человека, посадившего и взрастившего ее.

Аверьянов смотрел на поля, и его охватило такое ощущение, будто он все видит в кино, а не наяву, будто видит в первый раз, и страшно было расставаться с этим увиденным.

— На Севере земля-кладовая, а тут земля-мать. Вон какой хлебушко родит, — говорила Галина, а Аверьянову чудилось, что это говорит вовсе не она, а Костя Шмырин.

Посреди дороги автобус неожиданно остановился. Из радиатора повалил густой белый пар.

Звеня помятым ведром, шофер затрусил вниз по овражку к ручью. Аверьянов вышел из автобуса, закурил. Было тихо, душно, пахло густо пылью и жарой.

Хлебное поле шло к самому горизонту, где в золотистой мгле виднелись сине-зеленые сопки.

Поле разрезалось небольшим овражком, набитым зеленью, а он упирался в рощицу. Белоствольные березы хороводили в лощине. Потом шел кустарник, а дальше виднелось озеро. Оно было небольшое и уж наполовину высохшее. Черное обнаженное дно озера потрескалось.

Тихо и светло стало на душе у Аверьянова, будто ее взяли и прополоскали в живой волшебной воде. Зрело в ней что-то простое, мудрое и надежное.

«Крестьянская струнка заиграла во мне, — подумал Аверьянов. — Все мы, люди на земле, крестьяне. Что тут непонятно. Чего вихляться по жизни? Дурак я. Мир вот каков, а жизнь-то идет. Жалеть все надо: землю, людей, душу свою. Пролетят денечки и не вернешь их».

Над полем струился волнами теплый воздух, в безоблачном небе заливался жаворонок, колосья пшеницы тяжело покачивались.

Дорога пока была безлюдна, но вот-вот на поле придут комбайны, и побегут по дороге машины, груженные хлебом.

Аверьянов представил все это и, крякнув, стал старательно вдавливать ногой в пыль брошенный окурок.

Шофер, на вид спокойный, с большими карими главами, плотный, коренастый, залил в радиатор воды и не спеша подошел к Аверьянову.

— На побывку, что ли? — спросил он.

— К другу.

— Хорошо…

— Хлеба-то…

— Да… Последний рейс на этом драндулете делаю, а потом пусть хоть стреляют — не поеду. На комбайн сажусь.

— Техники, как всегда, не хватает?.. — спросил Аверьянов.

— Какой там, — отмахнулся шофер. — Теперь наоборот, людей не хватает, а машин нагнали… Раньше бывало… Теперь-то комплексы, звенья, чего не работать.

Аверьянов вошел в автобус, сел у окна. Поле у дороги все тянулось и тянулось, и, казалось, ему не будет конца.

Вспомнилась почему-то война, послевоенная разруха.

«Ради вот этого поля кровь все лили, — подумал он. — Теперь-то нам нужно хорошо хозяйничать».

Галина наклонилась к Аверьянову и спросила:

— Кому свою машину передал?

Спросила она просто так, из вежливости, что ли, или из любопытства. Галиной теперь владели иные интересы, Аверьянов это понял по ее равнодушному взгляду.

— Приехал один, вроде старательный… — ответил Виктор Иванович, потом сам спросил: — Не скучаешь?

— Где тут, в радостной работе какая скука?

Дом у Шмыриных был большой, каменный, под шифером, с садом и огородом. На грядках растут огурцы, помидоры, лук, картошка, из деревьев — яблони и вишни.

У входа в дом, на скамейке, сидит дед, белый и такой старый, что, кажется, этой старостью врос в самою землю. На деде ситцевая цветастая, модная теперь рубашка, джинсы без ремня, на ногах тапочки с чукотским орнаментом.

«Костя тапочки-то подарил», — подумал Аверьянов.

— Дедуля? А дедуль? — закричав у самого уха, обратилась к старику Галина. — Костя на обед не приходил? А отец с матерью?

Дед зашевелился, повел мутными усталыми глазами из стороны в сторону, точно проверяя, движутся они у него иль уж нет, морщины на лице дернулись, колыхнулась борода.

— Скажи Косте, — зашамкал старик, — чтобы он по чужим огородам не лазил. Вон у Селезнева собака злая, он надысь спустил ее на детишек… — Дур-ной человек, Селезнев.

— Господи, он Костю все еще за пацана принимает. Девяносто восемь лет, так, как дитя малое, стал. Собаки-то и самого Селезнева давно нет, а он, поди ж ты, помнит. Куда это Танюша с Володей запропастились? — Галина усадила Аверьянова на скамейку рядом с дедом, а сама принялась хлопотать возле стола, на открытой веранде, поясняя: — Уборка идет, так и отец, и мать, и братья Кости — все в поле. Костя вот-вот должен придти, он эту неделю в первую смену работает.

Вскоре пришел Володя с Таней. Увидели ребята Аверьянова и кинулись к нему.

— С приездом, дядя Витя!

— Ну, как, поедем в Гонолулу? — спросил Аверьянов у Володи.

— Не могу, связь с Джеком Питтерсом потеряна. Тут, при школе, совсем слабый передатчик, придется повозиться с ним.

— Я их оставила с дедом сидеть, а они бросили все и убежали, — напустилась на ребят Галина.

— Мам, мы только на секундочку — искупаться, — стал оправдываться Володя.

— Если жарко, так налейте воды в корыто и плескайтесь.

Часа через полтора домой пришел сам Шмырин. Был он в комбинезоне, в пыли и мазуте. Когда умылся и сел к столу, то сразу, обращаясь к Аверьянову, сказал:

— Я, честное слово, рад, что ты приехал, только уж прости, но с разными путешествиями ничего не выйдет. Уборка хлеба в разгаре, и вообще я решил, что останусь в деревне и на Север не вернусь.

— А как же новая квартира и вещи? — спросил Аверьянов первое, что пришло на ум.

— Это детали, пошлю телеграмму соседям, так они вещи контейнером перешлют. Я еще до отпуска на всякий случай договорился с ними.

— Мне-то почему ничего не сказал? — И Аверьянову обидно стало, точно его обманули.

— У тебя ж внутренняя линия есть.

— А!.. — отмахнулся от сказанного Костей Аверьянов. — Сам ты внутренняя линия.

— Понимаешь, я как увидел родные поля, так во мне все оборвалось. Могила и та теперь не оторвет меня от этой земли. В жизни для меня главное открылось. Как те сказать, ты только не смейся. Я, в общем, вывел для себя формулу счастья. Просто все, понимаешь? Хлеб для народа и для государства — самое главное, вот и кумекай. Раньше, до армии, когда я трактористом работал — это одно было: труд приносит только физическое, так сказать, удовлетворение, позже, уж там, на Севере, когда землю долбил под сваи — интереса в работе больше видел; теперь-то совсем иное дело — счастливым меня делает труд хлебороба: вижу высокий смысл в этом труде.

— Ты говоришь так, будто выступаешь на собрании, — Аверьянов крякнул, однако слова бывшего напарника ему понравились.

Шмырин заулыбался тепло и открыто и ничего не ответил.

Галина усадила рядом с Костей деда. Тот взял из миски крупный спелый помидор и стал сосать его, причмокивая от удовольствия.

— Хороший ли хлеб уродился нонче? — спросил старик, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Хороший, дедуля, хороший!

— Ты, Костя, по садам людским больше не лазь. Мы в достатке теперь живем, потом же у Селезнева злая собака.

— Куда мне, дедуля, тяжел стал, через изгородь не перепрыгну, — весело смеясь, игриво подмигивая Аверьянову, отвечает Шмырин.

«Как две капли воды, — поглядывая на старика и на Шмырина, думал Аверьянов. — Крепкие мужики!»

В эту ночь плохо спалось Аверьянову. На новом месте всегда плохо спится, тут еще разные мысли лезли в голову.

Рано утром, когда еще и солнце не взошло, когда только-только просветлели окна, Аверьянов услышал, как в соседней комнате Костя и Галина стали собираться в поле. Он тоже поднялся и вышел во двор.

— Ты чего встал-то в такую рань? — удивился Шмырин.

— Что я, — гусь лапчатый, дрыхнуть? С вами пойду, не разучился еще баранку крутить.

Когда шли по улице к конторе, где обычно собирались все, кто работал в поле, деревня уже не спала. Люди гомонили на дороге, хлопали калитками, и где-то хрипло кричали молодые петухи, будто неумело произносили буквы какой-то формулы.

Женитьба Мануйлова

Когда Иван Мануйлов, совсем еще молодой, приехал на Север и пригляделся что к чему, то понял: несподручно зарабатывать рубль, копая землю, строя дома, работая на тракторе. Конечно, за все это хорошо платили, но надо было «пахать» изо всех сил. Длинный рубль можно, оказывается, и по-другому заработать.

Вот и пошел Мануйлов устраиваться в сторожа. Начальник военизированной охраны, седой майор с желтоватым, болезненным лицом, посмотрел исподлобья на Мануйлова и сказал: