Эрик-Эмманюэль Шмитт - Евангелие от Пилата

• Название: Евангелие от Пилата
• Автор: Эрик-Эмманюэль Шмитт
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-389-12502-5

Эрик-Эмманюэль Шмитт – мировая знаменитость, пожалуй, самый читаемый и играемый на сцене французский автор. Это блестящий и вместе с тем глубокий писатель, которого волнуют фундаментальные вопросы морали и смысла жизни, темы смерти, религии. Вниманию читателя предлагается его роман «Евангелие от Пилата» в варианте, существенно переработанном автором. «Через несколько часов они придут за мной. Они уже готовятся… Плотник ласково поглаживает крест, на котором завтра мне суждено пролить кровь. Они думают захватить меня врасплох… а я их жду». Три дня спустя, пасхальным утром, Понтий Пилат начинает самое странное расследование в истории человечества. Он пытается установить, куда делось тело распятого Иешуа, ибо поверить, что труп бесследно исчез и люди видели покойного живым, невозможно.

---

– Но почему ты говоришь «мой отец»?

– Потому что Он мой Отец, как и твой. Он Отец всех нас.

– Ты говоришь общими словами. Ты даешь общие советы. Ты утверждаешь, что надо любить всех, но ты-то любишь свою мать?

– Совсем нетрудно любить любящих тебя людей.

– Ответь.

– Да. Я люблю тебя, мама. И сестер, и братьев. Но еще больше надо любить тех, кто нас не любит. Даже врагов.

– Тогда наберись сил, поскольку врагов у тебя будет множество! Ты понимаешь, куда идешь? Какую жизнь уготовил себе?

– Моя жизнь меня не тревожит. Я не хочу жить ради себя и умирать ради себя.

– Как! У тебя нет своей мечты?

– Никакой. Я только свидетельствую. Я сообщаю другим то, что нахожу в своих размышлениях.

– Другие! Другие! Подумай вначале о себе! Ты приводишь в отчаяние свою мать. Я хочу, чтобы тебе удалась твоя собственная жизнь!

– Мама, моя жизнь принадлежит Отцу.

Она снова заплакала. Но то были слезы не отчаяния, но примирения.

– Ты безумен, Иисус.

– Какую же судьбу мне выбрать? Прославиться благим безумием или дурным плотничеством? Я предпочитаю быть благим безумцем.

Она рассмеялась сквозь рыдания. Страдания матери надломили мои силы. И я поспешил покинуть Назарет.

Невзгоды начались с моими первыми чудесными исцелениями.

Я не знал, какие из дел моей жизни сохранит будущее, но не хотел, чтобы распространился слух, который уже мешает мне, путается под ногами: мне не нужна слава колдуна.

Вначале я не осознавал своих чудотворений. Взгляд, слово могут лечить. Об этом известно всем, и я не первый целитель, появившийся на земле Палестины. Врачевание требует времени, усилия воли, требует всецело посвятить себя страждущему. Иногда даже впитать в себя его боль. Любой может научиться исцелять, и мне пришлось овладеть этим искусством. Да, я касался ран, да, я выдерживал полный боли взгляд. Да, я проводил ночи у ложа умирающих. Я садился рядом с увечными и пытался руками передать им часть силы, что кипит внутри меня; я разговаривал с ними, я пытался отыскать выход их страданиям и призывал их молиться, искать колодезь любви в себе самом. Те, кому это удавалось, чувствовали себя лучше. Другие терпели неудачу. Конечно, я видел вставших паралитиков, прозревших слепцов, пошедших хромых, переставших гнить прокаженных, излечившихся от кровотечений женщин, заговоривших немых, очистившихся от демонов безумцев. Именно они остались в памяти. Но были забыты те, кто остался прикованным к ложу, ибо ни я, ни они не сумели победить недуги. У меня нет никакой силы, кроме той, что помогает распахнуть дверь, ведущую к Богу в душе каждого человека. И даже эту дверь я не в силах распахнуть в одиночку, мне требуется помощь.

Я был вынужден спрашивать каждого больного:

– У тебя есть вера? Спасает только вера.

Вскоре все перестали обращать внимание на мой вопрос. В нем видели лишь формальность. Ко мне бросались, как коровы на водопой, ослепленные жаждой.

– Вы лечите от чесотки?

– А от облысения?

– А женские болезни?

Мне задавали медицинские вопросы, словно торговцу лекарствами: а у вас есть такое-то снадобье? Я отвечал:

– У тебя есть вера? Спасает только вера.

Тщетно. Меня превращали в кудесника. Мне не удавалось им объяснить, что чудеса многотрудны, что в них заложен духовный смысл, что они требуют двойной веры, веры больного и веры целителя. Мне посылали бездельников, неверующих, но, даже при неудаче с девятью болящими, десятый раздувал мою славу до невиданных размеров.

Я не хотел заниматься целительством. Я запретил ученикам приводить ко мне больных. Но как устоять перед истинным страданием? Когда хилый ребенок или бесплодная женщина лили передо мной слезы, я все же пытался им помочь.

Недоразумения множились. Я ни с чем не мог справиться. Мне приписывали все новые чудеса. Кто-то видел, как я умножал хлеба в порожних корзинах, наполнял вином пустые кувшины, загонял рыб в сети. Все это случилось, я сам тому свидетель, но не по естественным ли причинам? Не раз я подозревал в мистификации даже своих учеников… Ослепленные страстью, они были склонны, как и все евреи, к преувеличениям; но они приукрашивали, даже рассказывая об обычных делах. Не они ли заговорили первыми обо всех этих чудесах? Не сами ли наполнили кувшины вином? Не приписали ли мне счастливое появление косяка рыб в Тивериадском озере? Я не могу доказать, но подозреваю их. Однако в чем их упрекать? Они – простые люди, рабы земных забот, они восхищены мною, они обожают меня и должны защищаться от наших противников, оправдываться перед своими семьями. Они читают нашу историю глазами своей страсти. Они хотят убеждать, а когда кто-то хочет убеждать, истинная вера и обман идут рука об руку. К некоторым истинам в моих речах они добавляют мелкую ложь: почему бы не воспользоваться ложью, когда не действует правда? Разве важно, что одно чудо подлинное, а другое вымышленное! Виноваты легковерные, те, кто хочет быть обманутыми.

Наша жизнь изменилась. Когда нас не преследовали несчастные, страждущие чуда, нас изводили фарисеи, жрецы и учители закона, считавшие, что отныне меня слышит слишком много ушей. Священники отторгали мою привычку уходить в глубины души, чтобы встретиться там с моим Отцом, источником животворящей любви. Они верили лишь в писаные законы и подмечали все, что мне диктовала моя вера, вера, восставшая против формального соблюдения обычаев. Несколько раз я исцелял в субботу, я ел в субботу, я работал в субботу. Эка важность! Суббота создана для человека, а не человек для субботы. Я оправдывал себя и оправдывал своих близких, но усилия мои пропадали втуне: я говорил только о любви, а плодил тысячи врагов.

– Как ты осмеливаешься говорить от имени Бога?

Новая мысль вначале кажется ложной. Фарисеи отказывались понимать меня. Они обвиняли меня в тщеславии.

– Как ты осмеливаешься говорить от имени Бога?

– Бог в моем сердце.

– Богохульство! Бог живет отдельно от нас, Бог един и недостижим. Тебя от Бога отделяют пропасти.

– Уверяю вас, нет. Достаточно углубиться в себя самого, как в колодезь, и…

– Святотатство!

Они следили за мной, гнали меня. Их свора неслась по следу моих сандалий. Они хулили меня, хотели вернуть меня к слову Писания. Я не хотел раздражать их, бросать им вызов, но не мог замалчивать истину.

После путешествия в Иерусалим на Пасху они больше не оставляли меня в покое. Они ежедневно расставляли мне новые сети. Бо́льшую часть ловушек я обходил благодаря знанию текстов. Но однажды утром фарисеи загнали меня в тупик.

– Шлюха! Потаскуха! Блудница!

Они приволокли ко мне женщину, совершившую прелюбодеяние. Они тащили ее полуголую за руки, не обращая внимания на ее страх и стыд, даже не замечая ее слез. Они тащили ее для ярмарочного развлечения, чтобы узнать, смогу ли я выйти из затруднительного положения.

Я попал в западню. Закон Израиля категоричен: невест, повинных в измене, надо побивать камнями, тем более это касается жен, уличенных в супружеской неверности. Фарисеи и учители закона схватили ее на месте преступления, дав самцу удрать, а теперь собирались забить несчастную камнями на моих глазах. Они знали, что я не потерплю насилия. Им было важнее уличить меня в богоотступничестве, чем ее в измене. Грех блуда их не тревожил.

Дрожащая, жалкая жертва, красавица в разодранных одеждах и с растрепанными волосами, стояла между нами, помертвев от страха.

Я присел на корточки и принялся рисовать на песке. Мое странное поведение обескуражило фарисеев, а мне дало несколько мгновений на размышления. Затем свора вновь завопила:

– Прикончим ее! Побьем ее камнями! Слышишь, назареянин! Мы прикончим ее на твоих глазах!

Странная сцена: они угрожали мне, а не ей. Они угрожали мне ее смертью.

Я продолжал рисовать. Я дал им выблевать свою ненависть, опустошить запасы злобы; я расчищал поле битвы. Но когда они решили, что я не собираюсь вмешиваться, я выпрямился и спокойно сказал:

– Кто из вас без греха, первый брось в нее камень.

Мы стояли около Храма.

Я в упор смотрел на каждого по очереди, во взгляде моем не было любви, мои глаза горели яростью, потрясшей их жестокие сердца. Я задавал безмолвный вопрос:

– Ты, ты никогда не грешил? Я видел тебя на той неделе в харчевне! А ты, как ты смеешь притворяться безгрешным, когда я видел, как ты хватал за грудь водоноску! А ты, ты считаешь, что я не знаю, какой проступок ты совершил позавчера?

Старики отступились первыми. Они бросили камни на землю и отвернулись.

Но молодые, слишком жаждавшие крови, не желали прислушаться к своей совести.

И я насмешливо посмотрел на них. Моя улыбка угрожала им обличением. Глаза мои говорили:

– Я знаю всех распутников Иудеи и Галилеи: вы не можете разыгрывать праведников передо мной. У меня все имена. Я знаю всё. И могу вас изобличить.