Леонид Корнюшин - Полынь

• Название: Полынь
• Автор: Леонид Корнюшин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1973

В настоящий сборник вошли повести и рассказы Леонида Корнюшина о людях советской деревни, написанные в разные годы. Все эти произведения уже известны читателям, они включались в авторские сборники и публиковались в периодической печати.

---

— Мы добудем все! Иным и не снилось.

— Гробы, — бросаю я.

— Спи, Алексей! Тебе нужно спать, хорошо и много спать. Спи, детка! Спи, мой голубочек ненаглядный.

«Нужно?» — подозрение шевелится, точно паук: убьет он меня ночью или же нет?

XVII

…Она в розовом платье, тоненькая и легкая, точно ветер, а я лечу за ней, по ее следу. Далеко, в тумане, я слышу Асин голос: «Сюда, сюда!» Я разрываю кустарники, и мое сердце поет мне песни. Вот-вот настигну ее — я уже вижу косынку, вытягиваю руки, но она исчезает, откуда-то с неба, из пустоты, ветер доносит лишь серебряный смех девчонки…

Кто-то толкает в бок. Мне больно, но я продолжаю бежать, хотя уже чувствую, что напрасно, не на самом деле.

— Проснись! Не ори. Что ты орешь, идиот!

Надо мной целый мир звезд, они текут сквозь ветви березы, гаснут и светятся ярко, как электрические огни, обжигая мои глаза и лицо. Лучащиеся нити света, скрещиваясь, вонзаются в мою кожу.

— Нам пора, — Акимов смотрит на светящиеся часы и прилаживает ремень, чтобы приспособить чемодан за спиной.

Я мою росой лицо. Роса пахнет листьями, травой, жизнью. Смотрю в его немигающие, остановившиеся глаза.

— Ночью хотел убить меня?

— Хотел.

— В чем же дело?

— Живи. Наслаждайся.

— А деньги?

— Хватит обоим.

Тьма медленно утекает кверху. Солнце еще не взошло.

Глаза Акимова шарят вокруг, но лишь настолько, чтобы не выпустить из поля зрения меня, мои руки и лицо.

Шепчет едва слышно:

— Чего хочешь? Разделим поровну.

— Сундук нам не кинет счастья.

— Перестругался?

— Увидел другие горизонты.

Сейчас что-то сработает автоматически. Мы уже нажали кнопку.

— С огнем играешь, Тузов.

— Спрячь лапы, дерьмо!

Он бьет меня в грудь подбородком, что камнем, я отлетаю в сторону. Все решает один миг. Может быть, полсекунды. Успеваю вскочить, изогнуться, ударить ногой в поджарый живот и, не давая ему опомниться, бью в висок кулаком. Потом второй и третий раз.

Акимов рычит, длинные ноги его полусогнуты.

— Кат! Сыграешь в ящик!

Дикая боль пронзает голову. Все делается зеленым, и падают, падают кверху ногами, кружатся в небе березы как сумасшедшие. Горячее залепляет глаза. Очень липкое, оно течет из меня, точно из крана, — много и, вероятно, бесконечно…

Ударов в спину я уже не слышу, а скорей догадываюсь о них, и мне не больно. Я нащупываю рукой камень, его острые выступы и вздыхаю облегченно. Камень послушен моей силе. Обрушиваю на голову, на серый, похожий на этот камень затылок. Ноги Акимова подгибаются, он схватывает обеими руками голову, всхлипывает и становится на колени, как будто хочет молиться. Из-под его пальцев пенится кровь.

Тошнота и бессилие толкают меня к земле. А кругом тоже липко, тоскливо.

По-собачьи скуля, извиваясь на земле, мы уползаем друг от друга, дальше от чемодана, а над нами, над слепыми, над жалкими, рыдает и хохочет красная, чистая, умытая заря, затем все гаснет бесследно…

XVIII

— Человек — раб денег.

— Чуть полголовы не стесано.

— Разукрасили как бога.

— Тише, ему вреден шум.

Белые крылья проносятся надо мной, чьи-то теплые мягкие руки, как ветер, гладят лоб, шею, щеку…

— Температура?

— Тридцать девять и семь.

— Вчера?

— Сорок. Сорок и четыре.

— Никаких раздражителей. Меньше движений.

— Слушаю, слушаю, слушаю, слушаю…

Это уже опять полубред, который бьет в уши, в виски. Нарастающая тишина, затем в ней — что капли с сосульки:

— Другой-то живой?

— В седьмой палате. Череп пробит и четырех зубов нет.

— А чем били?

— Тупым: то ли железом, то ли камнем.

— Люди людей уродуют-то, господи! Человеку жить — глазом не мигнуть, того гляди заказывай оркестр.

— Рановато тебе, папаша. Рановато!

— Чужих болезней-то не видать. Чужое тьмой покрыто.

— Загадка: избили, а деньги что ж?

— Не успели, вероятно. Мильен старыми.

— Высмотрели их, что ли?

— Ясно. Говорят, как в банке получали. Группа одна их дожидалась.

— Нашли?

— Ищут.

Чье-то дыхание касается моего лица. В уши сквозь тугой клубок бинтов сочится басок:

— Не нравится мне его рожа.

— Лицо как лицо.

— Шрам на ухе.

— Во-во, и я говорю: меченый.

— Внешний вид не дает внутреннего содержания.

— Ты не видишь, а я вижу.

— И что же ты видишь?

— Темноват герой-то. Темен!..

— Мозоли на руках. Много работал.

Кто-то щупает мои руки — я охотно сую им свои растопыренные пальцы, наслаждаясь невиданным никогда ранее к себе вниманием.

— Окостенели, хоть ножом режь.

— Нарастил, бедняга.

— А ты — рожа!

— Мозоль мозолю — рознь.

— А его дружок?

— Крови много потерял, как и этот. Теперь плачет, жизнь ругает последними словами.

— Гимн не запоешь, когда обрядят вот так…

Белое крыло вспугивает разговоры. Оно наклоняется ко мне, нос щекочут мягкие надушенные волосы, я благодарно ищу руками, но ничего не нахожу и слышу мягкий девичий голос:

— Все хорошо, хорошо…

Куда-то везут. Но теперь я уже испытываю беспокойное, подмывающее чувство, я весь обострен и натянут, не так, как раньше, и я жду: что же будет?

XIX

— Человек не ангел: дорожка через рогатины.

— Согласен: один устоит, другой упадет.

— Этот устоял?

— Думаю. Сидел шесть лет. Деньги не соблазнили.

— Еще не доказано…

— Я хочу думать так. Сделайте укол.

— Мышцы у него крепкие.

— Рабочий!

— Темная, однако, история. Деньги целы… Почему? Вопрос!

— Не выносите вы своих поспешных выводов. Верить человеку нужно. Сломал силу денег. Ради бога, тише, он же в сознании. Слышит.

Солнце давит в зрачки; налитые тяжестью веки в узкие щели всасывают свет, и я поднимаю их. После мрака забытья, слепой тьмы я не могу освоиться. Я в белом тумане, как той ночью в лесу. Смолистая борода надвигается на меня и загораживает все. Человек упирается тяжелыми кулаками в колени:

— Как видишь?

— Кажется, нормально.

— Кажется?

— Где я?

— На Марсе. Ночью перелетели.

Зубы показываются в бороде — ровные, в линеечку.

— Сообразил?

Другой, высокий, бледнолицый, поджав губы, смотрит на меня в упор от стены. Мне становится плохо под его взглядом. Он уходит из чистой, залитой солнцем комнаты, прямой, похожий на памятник.

Борода все висит надо мной. Гудит басом:

— Отремонтировали. Живи! — И командует: — Иди в свою палату. Третий номер.

— Не могу я.

— Сможешь!

Усилием воли, сцепив зубы, поднимаюсь с деревянного топчана. Балансируя руками, вихляясь из стороны в сторону, иду. В коридоре, около раскрытого окна, я встречаюсь с Акимовым. Из оранжевых его «фонарей» глядит на меня мое прошлое, моя жизнь, моя проклятая тоска воровская.

— С боевым крещением! — шепчу я ему.

— Взаимно, — шепчет и он.

— Желаю улыбок.

— Чтоб ты сдох!

— Нас хвалят. Пока что.

— В каком понимании? — «Фонари» под глазами Акимова меняют цвет — лиловеют. Он, наверное, ничего не знает, он все еще, бедняга, ждет в гости товарища в сине-красной фуражке.

— За геройство.

— Да?.. — Акимов раздавленно юлит глазами, чешет шею пониже бинтов.

Все хочет что-то уяснить и все не может, только юлит глазами. Таким его и оставляю — скрюченным и униженным на подоконнике…

XX

— Ты должен правильно понять, Алеша. Дубенко о тебе сказал тогда много плохого. Я в человеке хочу видеть… — Ася лепечет все так же самозабвенно, мило, дробя слова, звуки слов своими красивыми, очень белыми зубами.

Значит, так оно и есть — пустили версию о нападении на нас. Будут распутывать.

— Между нами должна быть ясность. Я, знаешь, строго воспитана. В школе всегда была комсоргом. Я, конечно, допускаю отклонения, но у меня есть весьма строгая мера судить людей. Я отрицаю всякую распущенность. В человеке все, все должно быть прекрасно, замечательно, об этих словах Чехова нельзя забывать!

Она очень красивая, поразительно красивая. Она в зеленом платье и в серебряных сережках. Ее глаза горят святой чистотой. Своими, мутными и собачьими, я не могу в них смотреть. Боже мой, какая она чистая!

— Объясни, как это было? Шофер сказал, что в тот момент, как вам надо было выходить из банка, несколько подозрительных человек направились к входной двери… Они что — принудили вас и повели с деньгами через черный ход? Всех вызовут к следователю.

Я не хочу разрушать ее иллюзий; пусть она живет так, придумывая людей. Выдумав и меня, она постигнет радость. Ей, правильной, наверно, так очень легко жить.

Я хочу умолчать, но помимо воли моей рождается голос, а с губ срываются искренние слова: