Леонид Корнюшин - Полынь

• Название: Полынь
• Автор: Леонид Корнюшин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1973

В настоящий сборник вошли повести и рассказы Леонида Корнюшина о людях советской деревни, написанные в разные годы. Все эти произведения уже известны читателям, они включались в авторские сборники и публиковались в периодической печати.

---

Наконец-то он кончил эту проклятую стропилину. Майка и штаны, насквозь пропотелые, липли к телу, жгли. В глаза и в рот затекали соленые струйки, щипали в горле. Воробьев тоже спрыгнул на землю, вытираясь рукавом.

— Фу, печет, язви его в душу! — как ослепший, полез под куст, зачерпнул из ведра кружку воды, выпил.

Игнат, не признающий жару как помеху работе, хозяйственно примерился взглядом к бревну.

— Не худо бы еще балку обтесать, ребяты?

— Жар заморил, завтра обтешем, — сказал Воробьев, упреждая Лешку: за последнее время тот все чаще цеплялся к Игнату.

— Назавтра хоть бы с потолком уладились, — обиженным тоном проговорил Игнат.

— Молчал бы! — огрызнулся Лешка.

— Конфликтуем, — оскорбленно сказал Игнат. — А не я ли тебя, Пронин, к жизни вывел? На светлый путь?

Не он ли? Лешка резкостью не ответил, смолчал. Кое-что нажил — не по трудодням, а тут, в шабашниках…

— Омоемся, что ль? Она нас очистит! — Воробьев, собирая инструмент в ящик, нетерпеливо глянул на сельпо.

— Опосля, как сдадим работу, да и жарко больно. — Игнат посмотрел в спину удаляющемуся Лешке. — Долго не спи, поране начнем завтра.

Лешка не ответил, размахивая руками, пошел прямиком, через картофельные огороды к Угре.

II

Под обрывистым берегом, обросшим редким лозняком, дремала вода. Над нею — желтый, удушающий зной. В стороне от видневшейся Анютиной рощи, справа, морщинистым ситцем желтела отмель. В небе, далекая, стороной, не проронив ни капли, спешно уходила чернеющая туча.

…Лопунов гонял в губах пустой мундштук, напряженно смотрел на тропинку, сбегающую к Угре.

Он мстительно ждал Лешку, знал: придет после работы купаться. Ревность, как жажда, пекла его душу с тех пор, как Маша с вечеринки ушла с Лешкой. С тех пор и надломилась его жизнь.

Днем, на работе, ревность как-то притуплялась, а вечером под стон гармошки около клуба готов был проткнуть землю.

Увел ее средь бела дня, вероломно, ни с того ни с сего — скрипи зубами или вой. Хрустнули кусты, шаги…

Сжал рукой увесистый голыш, но пересилил себя — встал с земли навстречу Лешке без камня.

— Здорово!

— Здравствуй.

— Ты чего же? А?

Лешка, насвистывая, пошел по ископыченному козами песку к воде, на ходу снял рубашку, не ответил.

Лопунов на плохо слушающихся ногах двинулся следом туда же. Попытался всунуть папиросу в мундштук — сломалась.

— Ее задурил, а еще прикидываешься?

— Этого не касайся. С тобой она не жаждет.

— Брешешь! Ты ее на женитьбе попутал.

— Осенью женюсь. — Лешка с издевкой, безжалостно глянул в помутненные от боли и ненависти глаза Лопунова, отшвырнул ногой камешек, засмеялся, полез в воду. Коричневая от загара спина скользнула, словно ракета, вздыбился фонтан воды.

У ревности, как и у любви, нет законов…

Саженками достиг середины реки, на стремнинном течении, где сильно крутило, нырнул. Лопунов поплыл ему навстречу, разрезая грудью воду. Тот, вынырнув, забирал к светлеющей отмели.

— Не пугайся! — крикнул Лопунов.

Лешка, оглянувшись, сверкал белыми зубами.

— Кого бы?

Поплыли рядом.

— Давай наперегонки, — неожиданно запросто, как раньше, озорно предложил Лешка.

Но Лопунов в изломе мокрых бровей таил непримиримую вражду. Руки его плохо слушались, он с усилием двигал ими и, поймав дно ногами, полез из воды.

Минут через десять сидели на расстоянии друг от друга в траве, молчали. На суку ольхи, подергивая хвостом, смеялась над ними сорока… Когда-то они дружили, но то было давно — в детстве. Когда-то их вместе застукали в яблоках, надрали уши, обоим наложили в штанишки крапивы; снесли мужественно, только у Лопунова выкатилась на нос слезинка — и та не от слабости, а от злости. Сейчас Лешка видел на лице Лопунова застывшее, непроходящее страдание, но ему не было жаль его. Наоборот, все больше и больше в нем разрасталась враждебность; он лежал, растирая в ладонях жесткий песок, отчего-то боялся глянуть в оголенно-голубые глаза Дмитрия.

— Все спутал. Залез как вор! Хорошо у нас было… И знай: с тобой она жить тоже не будет. Ты привык на чужом горбу в рай ехать. Не такой ей нужен!

— А как ты? — тихо спросил Лешка.

Он легко встал, посмотрел сверху зло, насмешливо.

Втыкая каблуки ботинок в глинистый берег, он продрался сквозь кусты, поднялся наверх. Лопунов, встав с земли, проводил его долгим немигающим взглядом. За рекой часто и насмешливо стрекотала сорока. Он подогнул ноги, сел, согнулся чуть не до земли. Нет законов у любви.

III

Маша стояла около клуба. Щеки ее горели, она то и дело поправляла прическу в шестимесячном перманенте, который сделала впервые специально для него. Около клуба ей назначил Лешка свидание. Она замирала от восторга перед таинственной, не испытанной еще силой любви, неожиданно родившейся в ее сердце. Ей шел девятнадцатый год. А Лопунов… с ним она так… изредка встречалась, и он был теперь для нее уже далекий-далекий и ненужный.

С темной улицы в освещенные окна клуба было видно, словно в кино, как текут, шевелятся в зале танцующие пары. Она размечталась о том, как Лешка возьмет ее за руку и пойдет с ней расписываться, и ей почудилось, что она летит куда-то в голубую пропасть…

«Что это со мной? — испугалась она. — А вдруг не придет?» — и услыхала шаги. Она узнала их — эти широкие, сильные шаги: так ходить мог только он.

В электрическом свете Лешка выглядел картинно: он был в новом пиджаке, в сапогах с сильно напущенными брюками и в красной, огненной, как солнце, рубахе. От него пахло одеколоном «Сирень». Привычно, ничего не говоря, как делал с другими девушками, он увлек в полутьму Машу, обнял властными, железными руками, сжал ее до ломоты и впился губами в упругий, пахнущий парным молоком Машин рот.

— Одурел ты, — прошептала она, возмущенно, наконец освободившись от его цепких рук, отпихивая и в то же время удерживая его, стыдливо оглядываясь по сторонам. Вокруг никого не виднелось; фонарь на столбе почему-то качался, словно часовой маятник. — Давно уже стою! Где ты был?

Пиджак купил, не видишь, что ли?

За крыльцом тонким девичьим голосом запели:

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…

Лешка еще раз поцеловал Машу, и они пошли в клуб.

Играл Игорь Черемухин, подросток, вальс «Амурские волны». А Сивуков, настоящий гармонист, уморившийся, с баяном на коленях, дремал рядом.

Танцевали почти все — и ребята и девушки, % углам лишь жались, шушукаясь, юные девчонки и совсем еще пацаны.

— Привет, — небрежно сказал Лешка кому-то, а вернее, всем, с целью, чтобы заметили его приход и его новый пиджак.

Когда баян умолк, говор усилился, волны качнулись к стенам. Около порога виднелось несколько удивленных, с ироническими улыбками лиц: это были приехавшие на практику столичные студенты из Тимирязевки; они постепенно осваивались в деревне.

Игорь неожиданно резанул «Барыню», кто-то пьяно крикнул: «Оторви, Федя!», и Федор Крапивин, выгнув грудь, мелко постукивая каблуками, пошел выщелкивать первым. Он вприсядку обошел круг и начал выплясывать чечетку около Маши, делая отходы и вызывающие подходы.

Маша зачем-то оглянулась на Лешку: тот поднял брови, но не мигнул, то есть не разрешил, и она почувствовала, что подчиняется ему, как маленькая, которую ведут куда-то в неведомое с завязанными глазами, но ей не страшно, а хорошо.

Игорь уплыл, а Вера отвела Машу в угол.

— Митя про тебя спрашивал.

— А мне все равно.

— Жаль. Парень хороший. — Вера улыбнулась, что-то вспоминая.

— А у тебя как с Василием? — спросила Маша, снова оглянувшись на Лешку: он, окруженный ребятами, громко смеялся.

— Ну их всех, Машка, к бесу! Разве это кавалеры?

Вера кивнула на окно: задним стоял, смутный, как тень, Лопунов. Он вглядывался внутрь клуба.

— Пусть ходит, мне-то что, — Маша торопливо спряталась за стену.

В круг в это время впорхнула Наталья Ивлева, разведенная, доцветающая, никогда не пропускавшая ни одной вечеринки; ее не любили все женщины колхоза при молодых мужьях: она опытно умела разбивать семьи.

Наталья прошла несколько кругов, подрагивая крутыми бедрами, плотно обтянутыми клетчатой юбкой.

Я миленочка любила,
Я миленка тешила.
Безопаской его брила,
Целовала бешено.

Круг сузился еще тесней, и Наталья, раскрасневшись, кинула Вере платок.

Я девчонка боевая,
Я девчонка хоть куда, —
Что на целования
Иль соревнования…

Плясали до первых петухов. Расходились из клуба, когда по деревне из конца в конец колыхалась их бодрящая перекличка. От плетней веяло стомленной, захоронившейся со дня духотой. Над дубом, одиноко темнеющим на бугре, висела белая луна. У переулков, удаляясь, некоторое время слышалась гармонь, затем совсем угасла, и стало очень тихо, тихо, лишь булькала и шипела в речке под мостом вода.