Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

• Название: Колымский котлован. Из записок гидростроителя
• Автор: Леонид Кокоулин
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Большая трудовая жизнь автора нашла правдивое отражение в первой крупной его книге. В ней в художественной форме рассказывается о первопроходцах сибирской тайги, строителях линии электропередачи на Алдане, самой северной в нашей стране ГЭС — Колымской. Поэтично изображая трудовые будни людей, автор вместе с тем ставит злободневные вопросы организации труда, методов управления.

За книгу «Колымский котлован» Леонид Кокоулин удостоен премии Всесоюзного конкурса ВЦСПС и СП СССР на лучшее произведение художественной прозы о современном советском рабочем классе.

---

Виктор Иванович снова закурил.

— Вернулась жена с учебы. Вроде все ладно, опять вместе.

У Виктора Ивановича растаяла в руке сигарета. Сквозь сон я слышал, как плясала вьюшка, когда он закрывал трубу.

Очень рано, потемну, пришла сторожиха. Пахло подгоревшей картошкой и паленой шерстью. Неужто кошку сожгли? Открыл глаза. Нет, кошка сидела у самой топки и щурила светло-желтые глаза. Уши, словно листочки мореного табака, сникли и блестели росинками.

У меня ломило поясницу и между лопатками.

Я знал, что день, начинающийся с ночи, обычно бывает бесконечно длинным, и хорошо, если неожиданно удачным.

День действительно оказался удачным — достал сварочный аппарат, два комплекта слесарного инструмента, кабели.

— И везет же людям, — сказал подруливший на базу Славка. — И у меня все в порядке, дед.

— Вижу по твоему виду — сто тысяч выиграл?

— Выиграл, с тебя двадцать пять тонн металлолома.

— Это можно. Только как его из-под снега выручить?

— Копытить будем, — с готовностью отозвался Славка.

Провозились дня три, пока откопали и свезли лом.

После уж поехали за буровым станком.

Дорога тянулась ущельями и косогорами. Укачивало, клонило в сон. Чтобы как-то отогнать дремоту, заговариваю со Славкой.

— Слушай! — Никакой реакции. Подтолкнул — замычал.

— Неужто дрыхнешь?

— Целые сутки, дед, гонял, — признался Славка, — хоть подпорку к глазам ставь. Слипаются, и баста.

— Так вот, я собираюсь прямую дорогу, ну дорогу не дорогу, а лаз между бригадами пробить. Как ты на это смотришь? А то мотаемся вкруговую за сотни верст.

— Только сороки да вороны прямо летают, — буркнул Славка. Подумал. — А между прочим, давай, дед, рванем! Интересно по этой каменной стране полазить. Только ориентир какой-то надо. Наобум не попрешь — свернешь шею.

— На интуиции.

— Интуиция, брат, не карта… Вот в тундре, дед, когда я жил на Диксоне, был такой момент. Собрались мы как-то одного парня — Гришку женить. Невеста на ферме жила: в ясную погоду огни видать что с Диксона на ферме, что с фермы на Диксоне. Жених и говорит: до свадьбы времени еще много, да что тянуть, махнем, братва, с невестой познакомлю, с тещей, с тестем.

Ребята для храбрости предварительно по стаканчику дернули, с собой две торбы набили. Приезжаем, все из торб на стол. «Садись, парни», — приглашает жених. Уселись на длинную, покрытую пестрой дорожкой лавку. Жених вышел в другую комнату. Слышим, о чем-то толкуют. Входит с невестой. А она, фу-ты, ну-ты, принаряженная, но надутая какая-то. Ни здравствуйте, ни прощайте. Жених неловко переминается. И вдруг она, вскинув голову, жестом на лавку:

— А это кто такие? Мы никого не звали…

Наш парень побледнел, засуетился…

— Да ты чего, это же свои ребята, работаем мы…

У нее глаза, как у жабы, холодные.

— Хороши друзья — алкаши, рюмки сшибать! — рыкнула.

Гришка сладил с собой и говорит:

— Братцы, свадьба не состоится…

Вывалились из избы, и жених с нами.

А тем временем метель разыгралась, белого свету не видно. Переждать бы, да настолько гадко!

— Режь, — говорят, — Славка, напрямую!

Режу. Час, другой — сбились. Остановился. Заглушил мотор — вслушиваюсь. А метель еще пуще, как на похоронах, голосит. Бывает такая завируха по неделям, кто ей указ. Как быть? Кончится горючка — дубаря врежем. А ребята выфрантились: в нейлоновых сорочках, один паренек в штиблетиках. Снял меховые рукавицы: на, говорю, суй ноги… К счастью, эта мурцовка скоро улеглась. Осмотрелись — в другую сторону сгоряча ушпарили. Вот тебе и свадьба, и любовь, интуиция-композиция, — заключил Славка.

— Ну, так как же, понадеемся на интуицию?

— Да нет, дед, я не к этому, — перебивает Славка, — надо по уму: пару бочек горючки в запас, пилу, подлиннее тросы.

— Ну давай, экипируйся.

— Может, где-нибудь окуньков в озере, в проруби, а дед? Знаешь, когда я жил на Диксоне, всех обставлял насчет рыбалки. Не веришь? Приедем, жетон покажу — победителям давали.

— Да все вы, рыбаки — звонари.

— Но это ты не скажи, — горячится Славка. Подергивает рычаги, глазом — на приборы. Машина надсадно берет крутяк, и мотор облегченно вздыхает.

Славка поддает газу и продолжает:

— Был у меня окунь — по имени Лоцман, в аквариуме жил. Так ты знаешь, дед, по нему я всегда узнавал поклевку. Если Лоцман не берет еду — хоть на нос вешай — значит, поклевки не будет. Выйду, бывало, на крыльцо: «Ну куда, вы, хлопцы, тащитесь зазря?» Как скажу, так и есть. Со мной даже встречаться боялись: «накаркаю». Но уж если Лоцман клюнул — значит, жор начался. Тут уж меня никакая сила не удержит — рюкзак на плечи, спиннинг, наживку — и айда. Богатые у нас там были озера! И вот на материке на сома ходил!

Славку уж не унять, пусть травит, веселее.

— Страшное дело, дед, ушлая рыбина сом. Его надо прежде выследить в речке. Беру на мясокомбинате кости, рога, копыта. Всю эту снедь заворачиваю в металлическую сетку и на костер — поджарю. Сетку на проволоку — и в воду. Дня через два прихожу, вынимаю рога и копыта, снова обжариваю и опять в воду. Тут уж сомы слюнки глотают! Так целую неделю духом морю, аппетит нагуливаю. Потом наживляю крючки: лучше куриными потрохами. А крючок с добрую подкову, немного разве поменьше, и ставлю закидушки-колокольчики. Был у меня один колокольчик — голос из тысячи узнаешь — симфония. Сом наживу заглатывает жадно, глубоко, а у меня и рукавицы за поясом — леску тянуть. Поклевка у сома резкая, дернул раз — и стоит. Идешь по берегу, трогаешь леску: если которая натянута, значит, сидит. Раз даже пришлось балериной вертеться: на себя леску выматывать. Сом попался — верзила, еле выволок! Мама из него кашу готовила, знал бы ты! Берет из-под плавников вырезку и в латку, слой пшена, слой вырезки и в вольный жар. Ну и каша, дед… — Славка глотает слюнки.

— Может, закусим, а? — предлагаю.

Славка стопорит машину. Достаем из-под сиденья тушенку. Славка ныряет под капот и ставит банку на коллектор. Хлеб перемерз — крошится. Все до крошки подбираю. Стол — сиденье. Тушенка кипит и брызжет на коллектор, почему-то пахнет блинами.

— Вот тебе и каша с плавниками! — Славка мычит и уплетает за обе щеки тушенку.

Станок перевезли, и Славка экипирует вездеход в новый поисковый рейс: прокладывать лаз между бригадами. Прикинули трассу по карте и с рассветом в путь-дорогу.

Весь короткий зимний день резали на вездеходе перевалы и распадки, а к вечеру забрались в такую каменную глушь — только в небо зияла дыра.

Заночевали.

Поднялся я рано, задолго до рассвета маяли бессонница и неизвестность. Нащупал шапку, куда же девались рукавицы?

Поднялся Славка.

— Рукавицы? Вот. Я их под голову положил. Куда в такую рань?

— Спи. Да следующий раз кувалду под голову клади. Чтобы не беспокоить вашу особу.

— Ладно, — Славка виновато сопит. Закуривает. Ох, этот Славка, как паровоз, всю ночь табаком пыхтит.

В распадке туманом повис мороз. Прибавил темноте гущины. Звезд не видно. Спотыкаюсь. Карабкаюсь с уступа на уступ. Чем выше, тем слабее темень — синеет и бледнеет воздух. Подбираюсь к гольцу и приваливаюсь спиной к валуну. Каменный шпиль маячит в небе. Вот качнулся, начинает кривиться из стороны в сторону — это облака. Вот-вот эта заснеженная громадина сорвется и хряпнет. Зажмуриваю глаза крепко — жду, пока уляжется подступившая тошнота.

Открываю глаза: совсем светло. В глубоком распадке курится дымок. Но палатки пока не видно. Далеко. Может, костер? Иду на дымок. Трудно идти по валуннику — ноги заплетаются, скользят.

Ясно вижу в расщелине скалы палатку. «Посторонним вход воспрещен». Смешно. Разве что медведи посторонние.

Я постоял у палатки, смахнул веткой с унтов снег. Открыл дверь. Вот так встреча! Седой! Обнялись. У Седого с плеча свалился полушубок.

В палатке тесно: клетка со зверушками, кайло, лопата, ломы, лоток для промывки золота.

— Ты как сюда попал?

— Да вот так и попал. Вначале будем харчевать, по таежному обычаю, потом всякого рода расспросы. Раздевайся и садись за стол.

Седой нарезал шпик, колбасу, бруснику принес. Хотел угостить как следует — даже подал малосольного хариуса, вяленых карасей.

— Спокойно! — Он наливает из кастрюли в кружки фиолетовую жидкость и поет: — «Лучше гор могут быть только горы…» Патентованный напиток «Сам трескаю» изобретаю из сахара в дрожжей.

Седой подвигает к столу пень.

— Давай для сугреву, — он откидывает кивком головы со лба волосы, и мы чокаемся кружками. Свою отставляю в сторону. — Это как же, не употребляешь? Правильно, дед, не пей, ну ее к лешему. Зло. А я вчера шатуна на дуэль вызвал! А результат — вот он. — Седой встает, выходит на улицу. Приносит кусок медвежатины, строгает.