Алексей Югов - Шатровы

• Название: Шатровы
• Автор: Алексей Югов
• Жанр: Историческая проза

«ШАТРОВЫ» — это первый роман историко-революционной эпопеи Алексея Югова, которая в целом охватывает время от конца первой мировой войны до 1921 года.

Второй роман — «СТРАШНЫЙ СУД» — посвящен событиям гражданской войны, в горниле которой окончательно разрешаются судьбы героев первой книги.

---

И все ж таки не виделось, нет, не виделось Арсению Тихоновичу хотя бы мало-мальски достойного исхода из того положения, в котором он почувствовал себя сейчас! Позволить ему застрелить себя? Так ведь не смерть страшна — тут-то уж он знает себя! — а нелепость, какая-то недостойность этой смерти, людская молва о ней: «Вы слыхали, слыхали, будут говорить, — Шатрова-то, у него же в кабинете, муж застрелил, из-за жены! Вот тебе и Арсений наш Тихонович, кто бы мог подумать?!»

А убей он лесничего, опереди — еще хуже, еще позорнее: он, Арсений Шатров, убил в своем доме своего гостя, да еще и человека, им же тяжко оскорбленного! «О, будь же они прокляты, и тот майский знойный день в бору, и то синее озерко на поляне, и… Нет, нет, хвататься за свой пистолет не стану ни в коем случае. Буду только наготове: перехвачу его руку, не дам выстрелить».

Так он решил про себя, да и как будто вовремя: лесничий решительно опустил руку в правый карман.

Шатров был весь начеку.

Семен Андреевич вынул портсигар — серебряный, с витиеватой накладной, золоченой монограммой, так хорошо знакомой Шатрову, — раскрыл его, взял папиросу, защелкнул и неторопливо спрятал в карман.

Хозяин быстрым движением вынул спички из коробка, зажатого в медной спичечнице письменного прибора, зажег и любезнейше поднес гостю.

Гость, поблагодарив безмолвным кивком, закурил, пуская дымок через обе ноздри.

Так вот почему, оказывается, оглянулся он на дверь: заперта ли:

— Арсений Тихонович, я к вам с большой-большой просьбой.

И замолчал.

— Слушаю вас, Семен Андреевич. Вы знаете, что я всегда…

Лесничий, кривя губы не то от горечи дымка, не то от горечи просьбы, стараясь прикрыть смущение легкой усмешкой, отвел в сторону папиросу и, понизив голос чуть не до шепота, сказал:

— Наличных, наличных, Арсений Тихонович! За тем только и приехал в такую рань: чтобы Елка моя не узнала. Если сможете — выручите! Я тотчас бы и домой вернулся, пока она спит… А мне вот так!

И лесничий провел краем ладони поперек горла.

У Шатрова отлегло от сердца. Даже голова закружилась от счастья. Так было с ним однажды, еще в молодости, когда из молодечества, где-то возле Златоуста, он полез почти на отвесную скалу за цветами для своих барышень, у них на глазах конечно, а там, у самой крыши утеса, уж близ цветочков этих проклятых, оказалось, что ему надо прямо-таки распластаться по скале, распялив руки, чтобы добраться до них, до цветочков, и чтобы не сорваться в пропасть, на острые каменья. На всю жизнь запомнился ему этот миг. На одних ногтях держался! А спутницы его оттуда, снизу, так-таки ничего и не заметили. Вот так же и тогда радостно, легко закружилась у него голова, когда он всей наконец подошвой надежно ступил на камень.

«Нет, видно, не знает ничего…»

А вслух, с готовностью, со сдержанной добрососедской благожелательностью спросил:

— Сколько же вам прикажете? Понимаю, понимаю: дело житейское, ну что там!

Он встал, готовый подойти к стальному сейфу в стене.

Лесничий, видимо смущаясь величиною суммы, наморщил лоб, развел руками и неуверенно вымолвил:

— Если бы, Арсений Тихонович, нашлось у вас для меня… тыщонки две, две с половиной…

Чуть было не сказал ему: «А может быть, вам больше требуется, Семен Андреевич?» Но вовремя удержал готовое сорваться слово: не возбудило бы в нем это подозрений — такая готовность дать денег!

Отперев сейф набором условного слова, Шатров извлек из него двадцать пять шелковисто-шуршащих новеньких сотенных и положил их перед лесничим.

Куриленков привстал и растроганно потряс его руку.

— Выручили, вот как выручили, дорогой Арсений Тихонович! У меня ведь все мои капиталы в недвижимом. Спасибо!

— Ну, что вы!

Лесничий вознамерился было писать расписку. Шатров остановил его укоризненно:

— Оставьте, оставьте это!..

— Как же, все-таки?.. Деньги, да и большие! И я же еще вам должен.

Арсений Тихонович шутливо заткнул пальцами уши.

Семен Андреевич отложил перо и отодвинул бумагу.

— Ну, еще раз спасибо!

А потом добавил:

— Да вы бы хоть спросили, Арсений Тихонович, куда, для чего мне такие деньги в пожарном порядке понадобились!

— Что вы, что вы, да разве я посмею вторгаться… — И запнулся, хотел сказать… в вашу семейную жизнь, но устыдился и закончил обычной деловой любезностью: — Рад, что могу оказать вам эту услугу.

Но лесничему трудно было удержать напор умиленной благодарности.

— Нет, нет, Арсений Тихонович… я знаю вашу деликатность. Но позвольте мне самому… Знаю, что вам ехать, но не задержу, не задержу… Это — в двух словах…

Придвинулся со своим креслом еще ближе к рабочему столу Шатрова и даже слегка перегнулся над столом и в полушепот заговорил — лицом к лицу:

— Помните — я как-то пошутил у вас: вот, говорил, одну-единственную Елочку вывез к нам, на Тобол, но ничего, погодите, разведем целый ельничек… Помните?

Арсений Тихонович только молча кивнул головой.

— И вот: уж семь месяцев…

Со счастливой и смущенной улыбкой первого и желанного отцовства он лукаво и доверительно глянул в глаза Шатрову. Убедился, что тот понял его, и продолжал:

— Семь месяцев… А она, вы сами понимаете… Словом, всякие там страхи… Хочет, чтобы я ее без промедления отправил в Екатеринбург: у нее там старшая сестра ее, замужем за податным инспектором… Там чтобы и рожать… Вы сами понимаете: первая беременность. Она у меня трусиха ужасная. Они уже списались… Отправлю, говорю, отправлю, не волнуйся. Успокоил. Хвать — а энтих-то у меня… — Тут Семен Андреевич как бы потер нечто в щепоти левой руки. — Все мои капиталишки, как знаете, в недвижимости. А надо же ее там, в Екатеринбурге, хоть на первое время прилично обеспечить. Сестра сестрой, а все же…

Шатров молча слушал.

Куриленков заторопился, боясь, что уж очень задерживает хозяина:

— Сейчас кончу, сейчас кончу, Арсений Тихонович, дорогой мой! Вы видите сами: я с вами — как на духу, вы для меня все равно, что отец родной. — Поправился: — Все равно, что брат старший! Так выслушайте уж до конца исповедь-то мою…

— Пожалуйста, пожалуйста, Семен Андреевич!

— Я бы с радостью продал вам, если только это для вас возможно, свою половину… компанейской мельницы нашей… Сами посудите: Елена моя Федоровна — теперь… какая она теперь мельничиха будет! А я — человек казенный: донесут — могу места лишиться…

Он воззрился в тревожном ожидании на хозяина. Ответ Шатрова, спокойно-деловой и в то же время исполненный сочувственного понимания старшего и опытного к младшему и неопытному, был немногословен и прост:

— Я согласен. Вы помните, конечно, что я согласился принять вас в компанию единственно из уважения к вашему давнему желанию. Сейчас вам это в тягость. Что ж, я согласен. Сегодня же в городе я скажу Кошанскому, чтобы он все оформил. Я немедленно дам вам знать. Но если вам срочно нужен задаток — скажите, не стесняйтесь.

Шатров сделал движение, как бы готовясь встать.

Встал и лесничий.

Хозяин вышел из-за стола и ждал, когда гость протянет ему руку для прощального рукопожатия. И тот не замедлил. Но вдруг, не прекращая крепкого и длительного пожатия руки, он, прежде чем Шатров успел отшатнуться, растроганно, с невыразимой благодарностью поцеловал его.

Потом стремительным шагом рванулся к двери.

Арсений Тихонович, опомнившись, шагнул было вслед за ним, проводить, но лесничий, не оборачиваясь, лишь отмахнулся рукой и набухшим от готовых прорваться «слез, срывающимся фальцетом выкрикнул:

— Нет, нет, не надо… не провожайте!

Захлопнулась дверь…

Слышно было, как гость пробежал в прихожую, к вешалке.

Шатров секунду, две, три стоял, словно остолбеневший. Лицо вдруг побагровело. Он рванул наотмашь ворот дорожной косоворотки, и оторванные пуговицы горохом запрыгали по полу.

Потом, в приступе полного изнеможения, сам не замечая, что стонет, опустился-рухнул в кресло, только что оставленное гостем. Тылом руки отер крупный пот, выступивший на лбу, и то сжимая кулаки, то схватывая себя за кудри, сквозь зубы выстонал:

— У-ф… у-ф!.. Да лучше бы ты, проклятый, вкатил мне пулю в затылок!

Он долго сидел так, захлестнутый внезапным и неотвратимым накатом чувств, дум, воспоминаний.

А там, у крыльца, гнедая ретивая тройка нетерпеливо переступала копытами, погромыхивая бубенцами; кучер в тулупе уж в который раз оглядывал и обхаживал лошадей, вел свою особую кучерскую, ямщицкую беседу с ними, и уж успели заиндеветь усы у него, а хозяин все не выходил и не выходил.

И ни одна душа не смела напомнить ему о выезде: так заведено было!

Арсений Тихонович Шатров снова и снова пытал свое чувство к жене ближнего.

Как все почти мужчины его круга и воспитания, он в чувственном обладании женой другого, пускай даже товарища, друга, не видел не только что преступления, а и какого-либо особого, совестью не простимого проступка. Было бы только все по ее доброй воле! Так смотрели на это все, кто его окружал, с кем ему приходилось общаться. Одни исповедовали такие взгляды, не таясь, другие — втайне. Этим был полон свет; об этом говорилось обычно с некой лукаво-умудренной усмешкой: дескать, дело вам всем понятное, само собой разумеющееся — мы люди взрослые! — но только бы мужчина, вступая в связь с женой другого, вел себя благородно, достойно, ну, словом, так, как должен вести себя порядочный человек!