Владимир Югов - Человек в круге

• Название: Человек в круге
• Автор: Владимир Югов
• Издательство: Альтерпресс
• Жанр: Детектив
• Год: 1996

Детективные произведения В. Югова отличаются не только динамичным, лихо закрученным сюжетом, но и правдивыми, узнаваемыми образами героев с их неоднозначным отношением, к общечеловеческим ценностям. В эту книгу вошли роман «Человек в круге» и повести «Одиночество волка», «Место, которого нет», «Сорт вечности».

---

— Я знаю, тебе сказал или Железновский, или…

— Или сам Ковалев.

— Ковалев?

— Не знаю.

— Теперь все то, что было передано, зачеркнуто.

— И что говорил Н.? — не выдержал я ее отступлений от главного.

— Ты сам можешь догадаться. Ковалев буквально заставил уйти Шугова туда. Или тюрьма за эти листики из Боевого устава, или туда. Главное, тюрьма и мне. Разве я была бы первой и последней?.. Ну скажи, лжет Н.? Или, узнав, что я… живу с Ковалевым, хочет расстроить нашу связь? Я ведь тогда и с пистолетом не лягу с ним в одну постель!

— Ты и Н.? — спросил я напрямик. — Что это?

Лена помолчала, взялась за мою руку, показала на часы, что мне надо идти. Мы пошли. Она стала рассказывать, что было с Н. Ничегошеньки не было!

— Я могла бы выйти за Н. И, может, была бы спокойной жизнь. Там, при допросе, Н. выкрутил меня от наказания. Он оказался порядочным человеком. Я не думаю, что ради Шугова и меня он выкручивал Лену Мещерскую от наказания, от тюрьмы. Просто он знал тогда то, что я не знала и никто не знал, кроме Ковалева. Ковалев плел сеть Шугову и заодно мне…

— Ты всегда не была точна во флиртах.

— Моралист! Да знаешь ли ты женщин, чтобы судить о них таким образом?

— Кое-что знаю и о них.

— Напечатал роман и хвастаешься… Подмечено, ничего не скажешь! Она, передразнивая меня, прочитала выдержку из этого романа: «Страсть и чувствительность есть дар божий. Без этого нет женщины». — Мальчик, зеленый огурчик! Подмечено, но далеко от женской сути. Чтобы, зеленый огурчик, суметь посочувствовать похоронившему, надо самому похоронить. Чтобы писать о чувствах женщины, надо побыть в ее шкуре.

Мы подошли к известинскому дому, она сунула мне на прощание руку.

— Советую тебе, — Лена не глядела на меня, — не выступать против Ковалева. Боже тебя упаси!

— Ты дашь мне координаты Н.?

— Нет. Он уже улетел. И, думаю, ему будет жарковато жить. У Ковалева хватка.

— Кто теперь Н.?

— Всего-то полковничек. Дальше — никак. Теперь и подавно.

После совещания я позвонил от своего товарища по вертушке снова Ковалеву.

— Вячеслав Максимович, я подумал над вашим предложением… А что, ежели и вправду создать вам книжку? Я отложу, пожалуй, свою рукопись о подполье украинского комсомола в войну… Только, Вячеслав Максимович, вы знаете… Я дорого ныне стою. При заключении договора я назначу цену. Конечно, по авторскому праву. Отсебятиной заниматься тут не стоит.

— И юрист не позволит, — проворчал Ковалев. — Когда ты хочешь приехать к нам?

— Давайте договоримся на завтра. Совещание уже сегодня завершится. У меня три дня свободных… Правда, покупки надо совершить.

— Ну об этом ты не беспокойся. Я скажу Шаруйке, он это оформит у нас. Ты только список предоставь, что тебе нужно.

— Спасибо, Вячеслав Максимович. Время назначайте. Я-то подстраиваться буду. У вас масштабы.

— И иронией, что ли?

— Ну уж не знал, что искренность мою так толкуете!

— Не взвивайся, не взвивайся! В десять устроит?

— Вполне.

— Я знаю, куда машину посылать. Приедет за тобой, без двадцати — будь готов.

— Всегда готов! — улыбнулся я. — Видите, хотя по телефону и не видно, вскидываю, как пионер, руку!

— Это дело! Когда так все отвечали, и жизнь была нормальной.

Где-то, уже за двенадцать ночи, в номер ко мне настойчиво постучали. Я накинул на себя спортивку, всунул ноги в тапочки и, подойдя к двери, чуть отсунувшись в сторонку от нее, как учил Железновский, спросил:

— Кто?

— Я. Шаруйко.

Голос был знакомый. Я открыл. Шаруйко стоял перед дверью один, за пазухой у него что-то выпирало. Я кивнул туда, спросил, что это у него?

— Бутылка, — ответил он.

Я засмеялся.

— Зачем? Да в такое позднее время?

Шаруйко извинился, сказал, что только закончил свое дежурство.

— Не обижай, одевайся, да посидим там, в холле.

Я оделся на быструю руку, взял ключ и захлопнул дверь. Я понимал, зачем меня зовет туда Шаруйко. У него мания преследования. А, может, и не мания, просто он знает, как все это теперь делается.

Мы сели в мягкие кресла, потихонечку подвинув и низкий письменный столик, и эти кресла, чтобы никому не мешать. В этой престижной гостинице не было случайных людей, и стояла уже в это время тишина. Шаруйко распечатал бутылку — вино было высшего качества. Здесь же, на столике, мы позаимствовали стаканы: они стояли возле графина.

Наполнили стаканы и молча выпили.

— Я не видел вас ни сегодня, ни вчера. — Шаруйко повертел бутылку и решительно снова наполнил стаканы. — Думаю, вас пасут не из ревности. И я говорю вам это серьезно… Знаете, я тогда сказал правду единственную. Ну в тот раз, когда мы встретились с вами. Я сказал о Павликове и его жене. Скорее, я сказал о ней. Это забыли все, что она есть на свете. Единственный человек не забыл — Елена Зиновьевна. О чем это говорит? О человечности. Вы, может, не знаете, но Елена Зиновьевна дружила с Павликовой и тогда. Она к нам приезжала на заставу несколько раз. И когда Павликова ехала за покупками какими в городок, то всегда заходила к Елене Зиновьевне, или просто поговорить, или еще по каким делам. Мне об этом рассказывал Смирнов, которого…

— Уже нет в живых, — сказал я с какой-то ненавистью.

— Что верно, то верно. Что он не насексотил, не связал Павликову и Елену Зиновьевну, ему честь и хвала. И одна бы, и другая покатили бы, поехали по этапу. Де-сговор уж заранее! А они — по-бабски. Знаете или нет об этом, но у Елены Зиновьевны детей не было никогда. И она спрашивала у Павликовой: может, что и как по-другому у них? То есть у Павликовых? Вот о чем и толковали женщины!

— И где теперь Павликова? — спросил я, быстро хмелея. — Вы же спросили тогда… Я понял, что вы знаете.

— Не догадались? На даче у Елены Зиновьевны живут. Ребятишки уже подросли, в школе учатся. Там село рядом. Они в сельской школе и учатся. А Елена Зиновьевна их музыке наставляет. Там клоп такой, Олег, уже пиликает, как взрослый, на скрипке. Одна умора!

Я спросил, как попал Шаруйко к Ковалеву и почему он, Шаруйко, думает, что нас пасут с Еленой Зиновьевной по-другому, не по ревности?

— Как я попал, сперва отвечу. Сразу после тюрьмы мне предложили поехать сюда. Да, досрочно освободили. У меня мать померла, сестры тоже. Один я на свете остался. А товарищ генерал предложил работу и стол. Я не мог отказаться. А в благодарность за ваше старание по нашему освобождению я вам сообщаю, что вас пасут. Меня не обманешь! Я прошел и холерные бараки, и синел от холода. Теперь вот живу, но холопствую. После пограничной жизни, после того, как Павликов нас сделал людьми, которые себя увидели со стороны и возгордились, тоже поучительно жить. «Умеешь жить — вертухайся!» И я вертухаюсь. Жизни честной на этой земле не жду. За себя же всегда постою. И за вас постою. Если уж так, то вот…

Шаруйко неожиданно повалился на колени. Я запротестовал, но он меня не слушал.

— Бог тебе немало грехов снимет за наше освобождение! — забормотал Шаруйко. — Верно, верно, мужик! Когда-нибудь соберемся и купим тебе что-либо ценное… А то дом поставим!

— Встань, сержант! Ну встань! — взмолился я.

— Нет, хоть убей. Ты меня живым из петли вытащил. Я же не знал… Хотя так мельком объяснили. А теперь все узнал…

— Встань, ты же пограничник! — взбеленился я.

Шаруйко осоловело поглядел на меня и уже осмысленно проговорил:

— А верно, мужик!

Он встал, повертел в руках бутылку.

— Отсюда-то я выйду… Ну из гостиницы. Если добавить?

Я кивнул головой. Мы зашли ко мне, я достал вино, выпили.

— Страшно! — прошептал Шаруйко. Мне кажется, он уже говорил так.

Я показал на койку, которая была в моем номере лишней для меня.

— Ложись?

— Дойду. Трошки посижу и дойду… Это там, поле дикое… После верной службы и — в пасть!.. Я хлебником вдруг устроился, верите! И спас Бог! А Матанцев… Он был всегда заводной… Он… Детишек как любил нашего заставного! Как любил! За что?! Ну за что, ты мне скажи? И хотят еще, чтобы по-ихнему было! Чтобы эти, там, наверху, плясали под дудку ихнюю! Слышите, вы? За что меня тогда на заставе? Ну видел и я, как уходил… Но издалека… В бинокль! Темно уже к тому же было!

— Успокойся, — просил я. — Пожалуйста, успокойся!

— Они холостильщики, коновалы! Они сделали из мужиков… Не хочу! Не хочу и все…

Я уложил Шаруйко на свободную койку — ведь заплатил за двойной номер, был его хозяином. Что-то беспокоило меня в выкриках Шаруйко. Он не может мне помешать. Нет! Если они мой номер прослушивают, если Н. раскрылся, то тогда книжка моя, которую я согласился написать Ковалеву, лопнет. И я не соберу материал о самом Ковалеве. Я знаю, как мне легче «расколоть» его. Я попробую льстить. Я узнаю его душу. Я проверю, как он мог запугать полковника Шугова, как он мог отправить его, по собственному желанию, в иной мир…