Виктор Мамченко - Певчий час

• Название: Певчий час
• Автор: Виктор Мамченко
• Жанр: Поэзия
• Год: 1957

Виктор Андреевич Мамченко (1901–1982) — русский поэт «первой волны» эмиграции, участник ряда литературных объединений. В стихах скрещивается влияние эстетики «парижской ноты» и авангардистской поэтики. Автор семи стихотворных сборников. Данное издание — пятый сборник стихов Виктора Мамченко «Певчий час» (Париж, 1957). Оцифровщик Андрей Никитин-Перенский.

---

ВИКТОР МАМЧЕНКО. ПЕВЧИЙ ЧАС (Париж, 1957)

Свидание («Пришли друзья, ушли, и снова — тишина…»)

Пришли друзья, ушли, и снова — тишина.
Вдали Париж ночной — в сиянии багровом.
Умолкли шумы дня как бы с последним словом,
И только ночь — в цветах и звездная — слышна.

И в тишине светло. До полной глубины
Открыла влажные глаза мечта земная,
И я люблю, люблю, любовной болью зная,
Что так и надо мне, — и нет моей вины.

И новый день я жду как день свиданья с ней,
Она в глазах людей, ее я в них увижу:
Пройдет она по светлому Парижу
Как утро тихое смеющихся детей.

«Светла зеленая тропа…»

Светла зеленая тропа
Среди кустов и в птичьих взлетах,
На золотых высоких нотах
Шумит пчелиная толпа.

Сижу на вереске лесном —
Почти потерянный, без боли,
Без тяжести борьбы и воли, —
Как бы пред счастьем или сном.

Как бы в забвеньи темных дней —
И сердце вдруг совсем не бьется,
Но знаю, знаю, — отзовется
На тихий зов и крик людей…

От них уйти никак нельзя,
И только с ними воскресенье
И совершенство и спасенье, —
Срываясь, падая, скользя.

«Беглянка неба ледяного…»

Беглянка неба ледяного
Иль звезд вечерних, может быть,
Мечта весенняя летит
Виденьем образа земного.

В свиданьи будет вновь она
Любимой, любящей, высокой,
И пристально зеленоокой,
И светлой нежности полна.

Прохладой легкого мгновенья
Коснется сердца, как всегда.
Чтоб в нем распались без следа
Судьбою кованные звенья.

И поспешит она, как ты,
Как ты на зов пойдет, печальной
К жестокости необычайной,
Земной, обычной простоты.

SANCTA SIMPLICITAS

Бывают день и час лесной —
Когда у сердца птицей бьется,
Высоким воздухом, весной,
Вся жизнь, и вот — не оборвется.

Когда она легка, ясна,
Как смех колдующей подруги;
Когда ее рукой весна
Ведет магические круги, —

Чтоб солнце тучкой небольшой,
В тумане розовом, недвижно,
Стояло тихо над душой.
Чтоб не было и небу слышно;

Чтоб рук прохладных, дорогих
Судьба не отняла как счастье,
Чтоб не отстало от других
В сияньи детское участье.

В тишине

Близким счастьем захотела
Поделиться ты со мной.
Теплой пчелкой пела, пела
Над весеннею землей.

И зеленый воздух светом
Так высок был, и тобой
Так звенел он в свете этом
Над мерцающей травой,

Что я верил в росной роще:
Будет радость на века,
Будет трепетней и проще
И, как песнь твоя, легка.

Встреча

Всегда, неведомо любя.
Им радостно самозабвенье. —
Там вечности равно мгновенье.
Чтоб потерять в другом себя.

В его руке — ее рука,
Как если б мир был светом славы
Как будто эти дети правы
И правда встречная легка.

Легка земля! — Так это вы,
Высоким поднятые светом.
Живете счастьем в мире этом
Среди огромной синевы? —

Прошли как в солнечном венце…
Неправые не знают силы
Как у нее: со словом «милый» —
От счастья слезы на лице.

«Дорога в ночь. Пустынно и тепло…»

Дорога в ночь. Пустынно и тепло.
И толпы звездные — как сон в природе
Молчит мечта в просторном небосводе,
Или разбилась птицей о стекло,
Когда на волю, за окно, летела? —
Его собой разбила, как хотела…

Молчать нельзя, — слепой я без тебя,
И ни к чему пустынная свобода,
И в смертной красоте страшит природа
Бесцельная, рассеянно блестя,
Когда не собрана рукою строгой, —
Моей любовью и твоей тревогой.

Признанье

Порой, мой друг, и я кричу во сне.
Как бы в тюрьме, во сне, как плачут дети…
О чем печаль моя, — о звездной ли весне,
О счастье ли, где вечны звезды эти.

В угрюмом утре, — зимний тускл рассвет,
И в нищете, — поэтам лишь пристойной, —
Вдруг слышу крик и боль себе в ответ
На всей земле, для всех людей престольной.

И жизнь, восставшая не знаю как, тогда
На крыльях вдруг, в нетронутой надежде,
Звенит грозой и солнцем, чтоб всегда
Не знать покорности, привычной прежде.

В траурной рамке

За нее, должно быть, силой
Бились солнце и душа,
Время медлило, скользило,
Темнотой в углах шурша.

По снегам и неурочью.
Через горы и леса
Ей сияли днем и ночью
Жизни звездные глаза.

И ее хмельное тело
Белой птицей в тихий свет
Так летело, так летело,
Будто миллионы лет
Будет так лететь со светом,
Не устанет никогда…

Как ее, в полете этом,
Сшибла смертная беда!

Возмущение

Как хорошо доверчиво смотреть
На страшный мир, и детскою улыбкой
Принять свой день легко, и жизнь, и смерть.
Кружиться в свете бабочкою гибкой, —
Чтоб первой боли первая слеза
Раскрыла совести огромные глаза.

Не знать что ждет тебя в любви твоей,
Как преступления не знают дети;
Цвести бы лилией среди полей,
Или — как в певчей сказке люди эти.
Когда их радости уж нечего хотеть,
Как птицам некуда от солнца улететь.

И что же ум, к чему стремится он,
Упрямый враг стихийного движенья, —
Весь собранный, мечтательный как сон.
Дух гордости, без права униженья,
Стальная кузница творящих рук,
Очаг чудес, огонь борьбы и мук?

Но не было с ним сердца моего,
Когда, напрасно мертвых губ касаясь,
Ответа ждал, улыбки и всего.
Что жизнь дает, на сердце опираясь.
И сердце, строгое к себе и своему,
Бессильному не верило уму.

«Река гранитная в тумане…»

Река гранитная в тумане,
Париж в огнях, зима и ночь,
И я, как во враждебном стане,
Спешу уйти куда-то прочь.

Куда? Вокруг чужие люди.
Глаза их холодно глядят,
И фонарей из шумной мути
Какой-то миллионный ряд.

И этот блеск зеркальной двери:
Войти бы мне в толпу, в тепло…
Ну, как ее. — Жаклина? Мэри? —
Чтобы от сердца отлегло.

«Я болен, кажется. Уроды…»

Я болен, кажется. Уроды
Со всех сторон теснят меня,
Чтоб я признал лицо свободы,
Ключом тюремщика звеня.

Она со мной: среди неволи,
Среди железа и камней, —
Люблю ее до светлой боли
И болью жалуюсь я ей.

Сюита литературного вечера

Когда бы не была уже воспета —
Воспел бы я природы красоту,
И женщин всех, как «та и эта»,
Подняв свой взор в пустую высоту,
И лгал бы так, как этот франт бывалый, —
Любитель светских муз публичной залы.

Невесело. Смотрю вокруг себя,
На лицах вижу сдержанную скуку,
Зевает мой сосед, склонясь на руку…
Но вот поэт, всего себя любя,
Вдруг проклял мир, его стихам ненужный
Тяжелый мир, к поэту равнодушный.

Я вышел вон. Париж огнями ночи
Как будто поднят весь в крутую высоту:
Весенние уже открыли очи
И звезды чудные, и люди на мосту,
И Сена темная мерцает влажным светом, —
Как порт морской в ночных огнях и летом.

А вот квартал: рабочая семья
Давно уснула; подвигом работы —
Был черствый хлеб, обиды и заботы;
Для многих дом — холодная скамья, —
Бездомность дикая создателям богатства,
Мечты высокой, равенства и братства.

Мне кажется, наперекор всему,
Что счастье будет здесь, в борьбе и славе,
Что этот дом, похожий на тюрьму,
Дворцом восстанет в солнечной оправе,
Сады и рощи — вместо улиц узких,
И много соловьев — как наши, русских.

Вот молодость: Латинский здесь квартал,
Здесь вечные глаза прекрасной правды;
Как пред отплытием когда-то аргонавты —
Шумит народ: последний час настал,
Пора, пора, — наука клад открыла,
Пусть разум сердца будет у правила!

Довольно мне. Мне б донести домой
Нетронутым легчайшее терпенье:
И небо тихое, и сердца зной,
И счастья трудного мгновенье…
О, пусть ведут от гибели и муки
Все те же, человеческие, руки!

«Взволнованы враждебным бытием…»