Мордехай Рихлер - В этом году в Иерусалиме

• Название: В этом году в Иерусалиме
• Автор: Мордехай Рихлер
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Публицистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1117-0, 978-5-9953-0214-8

Замечательный канадский прозаик Мордехай Рихлер (1931–2001) (его книги «Кто твой враг», «Улица», «Всадник с улицы Сент-Урбан», «Версия Барни» переведены на русский) не менее замечательный эссеист. Темы эссе, собранных в этой книге, самые разные, но о чем бы ни рассказывал Рихлер: о своем послевоенном детстве, о гангстерах, о воротилах киноиндустрии и бизнеса, о времяпрепровождении среднего класса в Америке, везде он ищет, как пишут критики, ответ на еврейский вопрос, который задает себе каждое поколение.

Читать эссе Рихлера, в которых лиризм соседствует с сарказмом, обличение с состраданием, всегда увлекательно.

---

ББ стоит на улице Св. Урбана, в самом сердце бурлящего жизнью еврейского квартала Монреаля. В мое время улица Св. Урбана занимала нижнюю ступеньку лестницы, по которой все мы рвались подняться. Впрочем, нет, улица Св. Урбана занимала не нижнюю ступеньку, ниже ее была Кларк: на Кларк не было даже задних дворов, мусор там выбрасывали на улицу. У самого входа в дом. Прямо за Кларк тянулась пресловутая Главная, точнее, бульвар Св. Лаврентия. «Кулинария» Левитта. «Котлетная» Мойше. «Булочная» Ричстоуна. Издательство газеты «Канадиэн джуиш игл»[39]. «Канада», где за четвертак можно было посмотреть три фильма зараз. Правда, порой во время сеанса тебя покусывали за щиколотки серые скользкие тварюги. В «Рокси» и «Кристал-пэлэс» показывали всего два фильма, зато сеанс включал и шоу — жалкий парад раздобревших стриптизерш.

— А ну-ка, ребятки, быстренько наденьте очки, — призывал конферансье, — красотки грядут!

За стиляжными брючатами, модными коками и бесплатными рекламными календарями автозапчастей, на которых красовались длинноногие девчонки в задранных порывом ветра платьях, приходилось отправляться на Главную — куда ж еще. Если календарь был стоящий, то «блузка рельефно обрисовывала девичьи соски», как писали в лучших из тех рассказов, что печатал «Тру детектив»[40].

Мир наш в основном ограничивался пятью улицами, расположенными между Парк-авеню и Главной: улицами Жанны Манс, Эспленейд, Уэверли, Св. Урбана и Кларк. Подтянувшись что есть силы на предпоследней ступеньке — улице Св. Урбана, — можно было разглядеть поверх разделяющей нас Парк-авеню благословенный Утремон с его обсаженными деревьями улицами и парками, катками и (О, Боже!) цокольными этажами с шикарной меблировкой. Утремон, где девчонки носили не блескучие платьишки из уцененки с яркими — вырвиглаз — ракушечными бусами, а наряды, купленные в настоящих магазинах, с ниткой жемчуга, да, да, и жемчуг этот купили аж у Биркса[41], а не стибрили с развалов в Кресге, а утремонские папаши в тройках и щегольских шляпах продавали недвижимость, или свитера, или страховки, или (он тогда был в новинку) пластик. Учились играть в гольф. Им ничего не стоило проехаться в Нью-Йорк, чтобы «сходить на пару-тройку шоу», или снять на лето коттедж в Сент-Агат-де-Мон на берегу озера. Они приобретали для детей серию «Книги знаний» — их выставляли на видном месте в застекленных книжных шкафах. «Кингс-роу» или «Навеки Амбер»[42] — напротив, прятали в нижние ящики письменного стола. Под замок.

Утремон — предмет наших вожделений — не переставал нас изумлять. Там наши ровесники не болтались по табачным лавкам или бильярдным, у них были свои комнаты. Игровые залы в цокольных этажах. Столы для пинг-понга. В ванных комнатах были горячие полотенцесушители. Буквально в каждой кухне — миксер. И не какой-то там ледник, а холодильник. В школе у меня был приятель из Утремона. Так его мать носила пенсне, а чтобы открывать дверь и отвечать на телефонные звонки они держали горничную.

Столпившись у телефона, мы названивали им, только, чтобы услышать, как горничная прощебечет: «Вы позвонили в резиденцию Фейгельбаумов».

Отцы же с улицы Св. Урбана работали закройщиками, гладильщиками или мусорщиками, после работы расходились по квартирам, где и горячей воды-то не было, садились ужинать в длинном не первой свежести исподнем, за столом стригли ногти. Матери организовывали благотворительные базары, вырученные на них деньги шли Еврейскому национальному фонду, люто соперничали за места в попечительских комитетах талмуд-торы или «Фольксшуле», обеих приходских школ. Тетки наведывались к нам, запасшись лотерейными билетами по десять центов за штуку. Выигрыш — RCA Victor radio[43]. Выигрыш — трехтомная «История евреев» с футляром в придачу. Дамы, все как одна, обожали «Синюю птицу счастья»[44] Яна Пирса (он был из наших) и вечно крутили эту пластинку.

Мы отдавали предпочтение «Звездной пыли» Арти Шоу[45]: под нее можно было танцевать, обнявшись, или любое буги-вуги — тут уж можно было откалывать разные коленца. В мои обязанности входило после ужина, перед тем как заложить на ночь уголь в топку, отсеять золу, так что из сарая я выходил, до времени поседев. Я посещал приходскую школу (учил там английский, иврит, французский), после школы три дня в неделю корпел в задней комнате синагоги «Молодой Израиль» над Талмудом под руководством мистера Ялофского.

— Если человек падает с крыши восьмиэтажного дома, а четырьмя этажами ниже другой человек высунет из окна меч и меч вонзится в первого, виноват ли второй в убийстве? Или нет?

— Рабби Менаше спрашивает: он упал с крыши или его столкнули?

— Рабби Йегуда спрашивает: не разорвалось ли у него сердце до того, как в него вонзился меч?

— Приходятся ли эти двое друг другу родственниками?

— Врагами?

— Друзьями?

— Меч просто торчал из окна или его вонзили в падающего?

— Умер бы тот человек, упав с крыши, и так?

Нам бы их заботы. На коленях под партой мы, с риском получить взбучку от мистера Ялофского, прятали развернутую на спортивной странице «Геральд». А заботило нас, детей нового мира, вот что: займет ли Ударная тройка (Морис «Ракета» Ришар, Элмер Лач, Ту Блейк[46]) первое-второе-третье место по числу заброшенных шайб и расколошматят ли «Монреаль канадиэн» грозных торонтских «Мэпл ливз» в финальных играх на Кубок Стэнли?

Наши родители рассчитывали, что мы, та еще бражка, но как-никак первое поколение, родившееся в Канаде, прорвемся в Макгилл, университет при этом они понимали вовсе не так, как кардинал Ньюман[47]: они смотрели на него как на тали, которые вознесут нас в благословенный Утремон. Многие из нас, не все, разумеется, пробрались не только в Утремон — Утремон оказался не более чем пересадочной станцией, — а в некогда judenfrei[48] Маунт-Ройял и даже Уэстмаунт[49]. Повыше Бульвара.

Полное счастье, что да, то да, но чего оно стоило.

En route[50] Шнейдер, англизируясь, превращался в Тейлора, Паттершнит в Паттерсона, Крашинский в Кейна. Детей называли уже не Гиршлами или Муттелями, Малками или Циппорами, а Стюартами, Байронами, Мелиндами или Ванессами. После школы они больше не играли в камешки под винтовыми лестницами: девчонок в лифчиках-нулевках, купленных аж в Нью-Йорке, возили в мамочкином «мерседесе» к пластическим хирургам — подправлять носы, в балетные школы, к ортодонтам. Мальчишки больше не подрабатывали после школы в аптеке разноской лекарств, чтобы купить себе велосипед, а брали уроки тенниса: на них можно было завести нужные знакомства.

Ну а потом наш исходный рубеж стал (вот уж чего не ожидали, того не ожидали) модным. И кое-кто из детей, неблагодарных всезнаек, вытесняя новых его обитателей — греков, итальянцев, португальцев, — вернулся на улицу Св. Урбана в паршивые жалкие квартирёшки без горячей воды. На улицу Св. Урбана, где распускали слухи, что они курят марихуану и кувыркаются с девчонками на своих замызганных простынях, даже не стянув ковбойских сапожек, а в окнах выставляют не фикусы, как заведено было в добрые старые времена, а возмутительные плакаты. Эти канающие под бедняков ребятишки в дизайнерских джинсах борются против атомных электростанций, кислотных дождей и герпеса, за выращенные без удобрений овощи, качественные многократные оргазмы и Parti Québécois[51].

— Parti Québécois?

— Вы угнетали французов, — поучали они дедов, которые гнули спины над швейными машинками, еле-еле сводя концы с концами, отцов, которые еще не забыли, как им приходилось отбиваться от вооруженных обрезками свинцовых труб сторонников Адриана Аркана[52].

— Пора бы вам уподобиться настоящим Québécois, — поучали они.

— Это что же — мне в мои годы пристраститься к шоколадным тортам с кремом, сахарным пирогам и жареной картошке с уксусом?[53]

— Говоришь, как расист.

— Послушай, малый, я же не требую, чтобы они постились со мной на Йом Кипур, ну а раз так, и я не обязан ходить с ними на парад в День Иоанна Крестителя[54].

Красные дни календаря на улице Св. Урбана.

Регулярно раз в месяц, зажав в ладошке четвертак, я отправлялся в парикмахерскую на углу Парк-авеню и Лорье и со временем привык, как это ни унизительно, что Mo приступая к стрижке, клал на подлокотник кресла доску, чтобы поднять меня повыше. Но в тот счастливый день Mo только мотнул головой и буркнул: «Садись». Доску класть не стал. Я подрос и теперь мог — не хуже других — сидеть в кресле. Стал по мерками улицы Св. Урбана мужчиной. С того дня мне все по плечу.

А в еще один счастливый день я, на этот раз в «Барон Бинг», дозрел политически.

Старший сын Рамсея Макдональда[55] Малкольм, британский министр по делам колоний, пришел поприветствовать нас в спортивный зал, но те из нас, кто были членами Рабочей сионистской партии, наотрез отказались встать и пропеть «Боже, храни короля». Враждебное молчание — вот что встретило Макдональда. О чем говорить: этот гад перекрыл иммиграцию в Палестину. Дырявые посудины, битком набитые еле-еле душа в теле узниками концлагерей, которым посчастливилось выжить, поворачивали восвояси или отводили в Кипр.