Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома

• Название: Святой Илья из Мурома
• Автор: Борис Алмазов
• Издательство: Яуза-пресс, Эксмо, Лепта Книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903339-66-2

В Киево-Печерской лавре покоятся мощи святого Илии.

Народная молва утверждает, что это тот самый Илья, известный под прозванием Муромец, — величайший богатырь Русской земли, герой былин и сказаний, па склоне лет принявший постриг и закончивший дни в Печерском монастыре.

Так ли это? Был ли Илья Муромец реальным историческим лицом, отличавшимся невиданной силой и прославившимся воинскими подвигами, или героем легенд, наделённым народной молвой сказочными способностями?

Увлекательная, основанная на реальных литературно-исторических документах реконструкция судьбы былинного героя возвращает читателя на несколько веков назад — во времена становления Русского государства, обескровленного набегами и усобицами; времена, когда открытая для всех народов, принимавшая всех равно вера православная бескровно и неспешно завоёвывала души и скрепляла разные племена Руси в единый народ.

---

Илья медленно, по крошке съел хлеб, чтобы не умереть; по глотку за весь вечер медленно выпил молоко. И впервые за много дней уснул крепким сном выздоравливающего.

Глава 10 Добрыня древлянский

Добрыня ехал в Новгород охотою. Потому что не Киев, а Новгород считал родным городом. Киев для него был городом княгини Ольги, которую он не любил — слишком памятен ему горящий Искоростень, дружина варяжская, рубившая всех мужчин, и сама Ольга-мстительница во вдовьем повойнике, в княжеской шапке, с бездонными синими глазами, где отражался пылающий славянский город...

Добрыня и до сего дня считал, что Игоря — мужа её — древляне, его родичи, убили по правде и по совести. Справедливо. Да и убили-то они его, принеся в жертву богам, так что, может быть, в мире мёртвых он и сейчас княжит.

А потом вон как вышло: Малуша — старшая сестра Добрыни — мать князя киевского, а он — воевода набольший. Вот небось Ольга в могиле переворачивается! А может, и нет! Под старость, когда стала она христианкою, сильно переменилась! Куда девалась лютая варяжка — стала в старости тихая да добрая. Во внучонке своём души не чаяла — словно видела его будущее. Князем его растила, у Малуши отобрав. Изредка мать Владимира видела. А перед смертью призвала Ольга ключницу свою и прощения у неё попросила.

Потому, когда Святослав отдал Владимира в Новгород князем, поехали с ним и Добрыня, и Малуша, и вся их древлянская родова. Сильно Добрыне Новгород глянулся. И город хорош, и люди в нём лучше, чем в Киеве. Нету в них спеси — не стольный ведь город, потому и дышится в нём легче. И хоть варягов в городе полно, и руси, а не такие они, как в Киеве. Здесь у них дома да семьи! Потому делится город на пять концов: русский, варяжский и три славянских. А ещё проще: варяжский и русский, потому что уже не понять, кто рус, а кто славянин ильменский. Русы все только по-славянски говорили. Да и варяги давно в Новегороде ославянились. Жизнь в Новгороде ключом бьёт! Не то что в каком-нибудь Муроме или другом пограничном месте. Здесь торжище шумит, на пристанях товары многоразличные грузятся. В ремесленных мастерских да в кузнях работа кипит, а пуще всего — топоры стучат, потому что новгородцы — прирождённые плотники — и ложку и лодку одним топором смастерить могут.

Здесь в Новегороде, куда прислал их Святослав, высмотрел. Добрыня себе жену. Туг на Ярилин день и женился. Тут и детей родил. Жил не как богатые славяне, по нескольку жён имея, а вроде христианина — одну жену имел. Её одну почитал, на других жёнок и не заглядывался. Потому сейчас хоть и староват стал и жена поседела, а любви Добрыня к ней не утратил. Рвалась душа его домой, в Новгород, к жене, к детишкам. А Киев был для него службой нежеланной. С лёгкой душой поспешал он... Да только из Киева сюда быстро не доедешь! Скачи не скачи, а всё дней сорок-пятьдесят дорога занимает.

Ехали встречь осени. Когда к Чернигову подходили, деревья чуть золотом тронуло, а уж под Новгородом на лужах ледок хрустел. Много за дальнюю дорогу передумал Добрыня. Много прошедшего за последние годы в памяти перебрал. Помнил, как по этой дороге ехал он с княжичем Владимиром, совсем ещё юношей, в места дальние, незнаемые. Шагали по тропам, гребли на стругах суровые варяги. Теперь таких мало — те все в сечах полегли да за моря уехали. Счастье-добычу искать. И видел Добрыня тогда, как злобится молодой князь на братьев своих сводных:

   — Меня отец в Новагород послал, а не Ярополка с Олегом! Они отцовы дети законные, а я так — сбоку припёка!

Напрасно утешал его Добрыня: мол, погоди, княжич! Ещё неизвестно, как повернётся. Сказывают, Новгород не хуже Киева! Не то что Овруч или ещё какое ближнее селище-городище! Но княжич стоял на своём: «Усылают, с глаз долой — из сердца вон!»

И только Малуша, ехавшая с сыном и тосковавшая по Святославу, сказала тогда:

   — Отец тебя путце прочих сыновей любит. Уводит тебя от греха, а может, и от смерти! И вотчину тебе даёт самую богатую! Попомни: из этих краёв и Хельги-старая, и пращур твой конунг Рюрик. Отсюда Олег деда твоего, Игоря, в Киев повёз. Здесь — страна Гардарика, здесь всей руси начало, здесь, а не в Киеве!

Так оно и сталося. Но тогда даже Добрыня этого не понимал. Тогда о другом думалось: замыслят братья Владимира убить, а он — далеко. Чуть что — в лёгкий струг и по Волхову в Нево-озеро, а там — по проливу либо реке широкой к другому берегу — вот она и страна русов. А уж тут никто его не достанет! Здесь края князьям киевским неподвластные. Здесь русь живёт да варяги. Пришлось и такой судьбы хлебнуть, когда после смерти Святослава началась меж братьями усобица. Сильно тогда Владимир старшего брата Ярополка боялся. И было чего!

Всю жизнь Владимир красивому, сильному, внешне на отца похожему Ярополку завидовал. И гадил ему, как мог! Мыслимо ли? Про красоту жены его, гречанки, только слышал, а Ярополку досадить решил. Послал варягов — они её и выкрали! Да привезли в Новгород, а вскоре объявилось, что она беременна неизвестно от кого: не то от Ярополка, не то от Владимира.

Сильный тогда в Новгороде переполох был. Кричали люди новгородские, что, ежели придёт Ярополк за жену свою мстить, они защищать князя не станут! А выдадут его, охальника, оскорблённому мужу!

   — Верни ты её! Пропади она пропадом! — долдонил тогда Добрыня.

И Малуша укоряла, говорила сыну о мести варяжской, родовой.

А Владимир только ногти грыз да злобно шипел: мол, лучше сдохнет, как собака, чем первенцу Святославову уступит! Варягов при себе держал днём и ночью, струги изготовленные — летом, а зимою — коней да сани, за море бежать!

А волоокая греческая монахиня только слёзы роняла — она и языка-то не понимала, ни варяжского, ни славянского. Умела бы говорить — объяснила бы, что и Ярополк женой её не считал! И при ней, как бы только наложнице, решил взять другую жену — Рогнеду полоцкую. И та согласилась, потому что родство высокое, древнее, от Рюрика прямая линия: Рюрик — Игорь — Святослав — Ярополк. И хотя у Ярополка и другие жёны есть — так что?! У многих князей по нескольку жён. Главной считается самая родовитая. И Рогнеда считала себя таковой, когда дала согласие на брак с Ярополком.

Тут словно нечистый дух вселился во Владимира! Ни о чём другом он и не говорил, как о том, что нужно ему жениться на Рогнеде! Приплетал он и то, что Полоцк всегда на север глядел, а он — князь новгородский, от страны полунощной! И что варяги все на полночи живут! И чего только не толковал! Что хватит, мол, полоцким князьям, нерюриковичам, вольно жить! Пора в державу общую! Но Добрыня видел и ужасался, что пуще всего хочет Владимир Ярополку досадить. Он ведь и не видал Рогнеды до той поры никогда! И оскорбила она Владимира отказом неучтивым: мол, не хочу разути рабычича!

Какая была резня в Полоцке! Что творил в тереме княжеском Владимир!

И повалил Рогнеду, как пленницу, не разуваясь и не сбрасывая доспеха окровавленного... Тогда Добрыне страшно сделалось — кого он вырастил! Страшно и оттого, что сделает с ним Святослав, когда вернётся из похода. Но Святослав не вернулся.

И стало ещё страшнее — на киевский высокий стол взошёл Ярополк! Вот и пригодились струги быстроходные — побежал Владимир за море, за озеро Нево... Потому что, наглядевшись на княжеские дела, ужасались его новгородцы и уж вовсе защищать не собирались...

— Ох уж эти новгородцы! — вздыхал Добрыня, поспешая в Новгород, пересаживаясь с коня на ладью, с ладьи на коня...

Новгородцы были народом особым, сильно непохожим на киевлян. Непохожесть эта даже внешняя: сказывалась во многих русская и варяжская кровь — были новгородцы голубоглазы, беловолосы, а то и рыжие, как викинги. Сноровисты и ловки, как киевляне, а вот крикливы и драчливы — только как новгородцы. Рыбаки и корабельщики в большинстве своём, привыкшие к борьбе со стихиями водными, скорые на ногу, выносливые, готовые постоянно, подобно варягам, сбиться в ватагу молодецкую и не имеющие киевского страха и почитания перед властью, были они упрямы и непокорны. Истинного почитания власти, как, скажем, в племенах восточных, где каган или старейшина был полубогом, здесь и быть не могло! Князей они себе призывали и выгоняли, если князь не по нраву. Могли дать князю воев, а могли и не дать! Всё решало горластое и непредсказуемое новгородское вече, где, сойдясь по зову колокола, они орать могли сутками, пока не принимали общее и потому обязательное для всех решение.

Но Добрыня-то знал, что решения эти, выкрикиваемые на народе, долго и тщательно обсуждаются людьми лучшими, людьми денежными и властными. Поэтому в Новгороде, где одни узнавали Добрыню, лезли обниматься, а другие косились: мол, явились козлы княжеские опивать-объедать казну новгородскую, пошёл Добрыня в городище княжеское, а не в детинец — главную крепость Новгорода, воевода и гарнизон постоянный.