Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома

• Название: Святой Илья из Мурома
• Автор: Борис Алмазов
• Издательство: Яуза-пресс, Эксмо, Лепта Книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903339-66-2

В Киево-Печерской лавре покоятся мощи святого Илии.

Народная молва утверждает, что это тот самый Илья, известный под прозванием Муромец, — величайший богатырь Русской земли, герой былин и сказаний, па склоне лет принявший постриг и закончивший дни в Печерском монастыре.

Так ли это? Был ли Илья Муромец реальным историческим лицом, отличавшимся невиданной силой и прославившимся воинскими подвигами, или героем легенд, наделённым народной молвой сказочными способностями?

Увлекательная, основанная на реальных литературно-исторических документах реконструкция судьбы былинного героя возвращает читателя на несколько веков назад — во времена становления Русского государства, обескровленного набегами и усобицами; времена, когда открытая для всех народов, принимавшая всех равно вера православная бескровно и неспешно завоёвывала души и скрепляла разные племена Руси в единый народ.

---

И вдруг стало ясно Илье: «А что нудиться? Что себя изводить? Калики перехожие, старцы, чудо исцеления со мной сотворившие, благословили князю служить. Что тут думать да смущаться?! Не воинское это дело, присягнувши да обетовавшись, решение менять!»

   — Хоть бы я и один у князя остался! — сказал вслух Илья. — А не предам, как варяги Ярополка, не побегу, как язычник!

   — Что, что? — вскинулся спавший рядом Соловей.

   — Подыматься пора! — сказал Илья. — Умываться, снаряжаться, ноне в Киеве будем...

«Собрался ты в пир... — подумал, глядя в спину спускавшемуся к реке умываться Илье, Одихмантьевич, — а не угодил бы ты в оковы. — И ещё подумал: — “Й таким тугодумом свяжешься — беды не миновать! А жалко! Повернуть бы в Киеве по-своему! Посадить своего князя да выйти при нём в воеводы набольшие! Кабы сидел в Киеве наместник Хазарии не то Болгарии Волжской, а хоть бы и кто иной, — можно было бы ему послужить. И не быть у Владимира пленником, а вернуться в городище своё княжеским человеком: огнищанином, а то и наместником. Только князь должен быть свой! — И ещё подумал и чуть не вслух сказал: — В Киеве ещё неизвестно как повернётся! Поживём — увидим».

Под высоким берегом, где они ночевали, Илья купал Бурушку в холодных водах реки. Конь фыркал, бил широким своим копытом, прыгал-играл вокруг полуобнажённого богатыря. Слепила вода, отражая солнечные лучи, драгоценными камнями сверкали брызги, лоснился мокрый круп коня, блестела мокрая спина муровлянина.

«Ох и здоровы! — подумал Одихмантьевич и о коне, и о рыцаре-богатыре. — Уродятся же такие! Век бы их не видать!»

А ещё думал он о том, что вынужден подчиняться этой силе. Он, потомок древнего и славного рода, главным предком считавшего птицу Сумь[10], ей поклонявшегося и приносившего жертвы — глаза и печень врагов.

Птица снилась ему то в облике женщины с крыльями, где перьями были горностаевые, драгоценные шкурки, а голова — совиная, и только грудь и торс — женские, многоплодные, благодетельные, желанные... Когда поили его жрецы-шаманы магическим питьём, падал Одихмантьевич в сладкое забытье, в котором совокуплялся с божественной птицей, пил из медовых сосков её силу и знание, храбрость и удачу. И не было его сильнее в лесных краях, в великой тайге-парме. Его род был славен по всем финским племенам, расселённым от Камня Великого до Ледяного моря и страны Роусти, откуда выходят викинги. И не вина Одихмантьевича, что со всех сторон тесним он врагами — варягами, болгарами волжскими, хазарами... И славянами. Но эти хоть не гнетут и в рабство не захватывают, только леса под пашню выжигают да ловы свои на родовых реках устраивают... Однако и хлеб — еду новую — дают, и железо. Поэтому мужики чёрные — что у славян, что у него — роднятся. Оставляют финские охотники семьи свои под защиту славянских городищ — неспокойно стало в парме... Слишком много людей бродит по лесным тропам. И только за стенами от них можно укрыться. Первые среди врагов — проклятые викинги! Они повсюду бродят и живут на севере близко. И приходится с викингами Одихмантьевичу в мире жить и воинов им давать, когда нападают они на славян или иных людей. Потому и — это твёрдо знал вождь муромы — в Киеве у князя Владимира, бастарда Святослава, ему нужно держаться варягов — они его союзники, а Владимир от них во всём зависит — дружина-то у князя варяжская. Вот если бы с такими, как этот Илья, соединиться, то можно было бы и с князем, и с варягами по-иному говорить. Отбиться от них в случае нужды в лесах и жить, как жили предки, никому не подчиняясь...

Думал над сказанным Соловым и Илья, едучи налегке, без доспехов, на заводной лошади, ведя в поводу Бурушку косматенького. Утомился богатырский конь на сече — нужно было ему отдых дать.

И карачаровский сидень, Илья-муровлянин, чувствовал себя меж многих огней. Ему в Киев, где никто сто не ждал и не звал, ехать было совсем не по душе. Припомнил он всё, что слышал о князе, и не нашёл в нём ничего хорошего! Ни одной черты или поступка. Как говорил отец Ильи, старый Иван-христианин: «Во всём Владимир — язычник закоснелый».

Привёл Святослав-язычник полонянку греческую, монахиню, и, не ведая страха Божия, отдал её ради красоты её сыну Ярополку; так Владимир двойной грех сотворил: умчал жену Ярополка, монахиню бывшую, и себе на ложе женою приволок! А сказывают, была она уже беременна, и родился Святополк — старший сын Владимира-князя! А какой он ему сын, неведомо. Иные скажут — «он сын Ярополка», другие — вовсе нелепицу: он-де сын двух отцов — Ярополка и Владимира.

А старый отец Ильи сказал, как припечатал: «Язычники не в браке, а во блуде живут! Ярополк монахиней натешился, да и не хранил жены своей, а Владимир всё доказать стремится, что он — княжич истинный, всё сыновьям отца своего навредить норовит. И с монахиней этой, и с Рогнедой! И неча думать, чей сын Святополк, яснее ясного, он — сын греха. И горя от него много в мир придёт. Помяните моё слово».

А Владимира этого сатана крутит да путает. Он, сказывают, так в Новегороде княжил, что, кабы не дружина варяжская, убили бы его мужи новгородские. До сих пор они на Владимира и родову его ножи вострят. А дружину свою варяжскую только тем и удержать может, что каждый день у него в терему пирование да столование идёт, да бражничание! А жён у него сразу несколько, и наложницы, блудницы искусные, и рабыни примеченные. И всё богатство, что в Киев рекой течёт, Владимир-князь проматывает. Слыханное ли дело? Хмельные варяги за брагою стали ругаться, что мы, дескать, деревянными ложками едим, так он взял всю казну киевскую, все дирхемы серебряные, да им на ложки и перелил!

   — Силы у него нет! — сказал отец Ильи. — Вот он перед дружиной и заискивает. Подкупом её берёт, таковая дружина — ненадёжная! Страну грабит почище деда своего Игоря и всё пропивает-проматывает! Язычник, одно слово — язычник.

Слушали тогда отца Ильи калики перехожие, монахи печорские, согласно и сокрушённо головами кивали, а всё же вывели по-иному:

   — Кроме как вокруг Киева, державе новой православной быть негде! А князь что... Князь — голова, а дружина — шея: куда шея повернёт, туда и голова смотрит. Аль не ведаете, как дружина жадная старого Игоря в лютую казнь от древлян предала?!

«А дружина и ныне варяжская! — думал Илья, покачиваясь в такт шагу конскому. — Правда, сказывают, варяги не те, что прежде, те вовсе по-славянски не говорили, а эти в Киеве от веку, а всё ж у волка ягнята не родятся! Их — много! Они все дела в Киеве вершат, легко с хазарами договариваясь... А вот православные-то христиане не видны. Есть, наверняка есть, да таятся». Теперь Илье надлежит открыто о себе сказать: «Я — сын христианский». Так заповедали калики и в том присягу с Ильи взяли — поворотить князя на хорошее. Отвадить от бесовского искушения. Да станет ли князь слушать? Илья-то не князь, не дружи} шик, не боярин знатный. Однако разница между тем, когда давал он обет в служение идти, и тем, что ныне, — есть. За спиной у Ильи — слава: очистил дорогу от разбойников Соловья да и самого его в Киев пленником везёт. С Чернигова-города осаду печенегскую снял, полон освободил. Таковая слава многого стоит! Тут и незнаемый знатным становится.

   — Слава-то позади, а Киев-то впереди! Никто меня там не знает и не ведает, и захочет ли знать — неведомо! — не замёл ил Илья, как вслух сказал.

   — Что? Что, Илья Иваныч? — спросил ехавший чуть впереди отрок.

   — Да это так! Ошалел маленько от сечи под Черниговом.

   — Страх! — согласился отрок.

   — Истинно! — вздохнул Илья. Не то что был он в бою небывалец, приходилось ему и меч кровавить, и со стен камни в супротивника да стрелы метать, а всё ж в такой резне не бывал, и столько людей кряду не рубил, и поля такого, человечьим мясом устланного, не видел. Есть с чего ошалеть!

И подумал Илья, что теперь вот это — его служение постоянное будет! К тому он идёт. Да ещё проситься к такому служению станет, хоть душа назад к дому родному рвётся. Да ещё возьмёт ли его князь, не побрезгует ли...

   — Киев! — взволнованно крикнул, оборотясь к ехавшим позади, дозорный отрок.

Илья поднял голову. Впереди, за широким разливом Днепра, на склоне холмистого берега, чернел Киев — мати городов русских, как велел называть его Хельги-старый, приведший сюда дружину сто лет назад.

На пути к Днепру их встретили три сторожи, во всех трёх воины были разные: и хазары, и варяги, и славяне... Хазары на Бурушку языками прищёлкивали, головами качали: мол, здоровенный какой, а славяне — на Соловья-разбойника, как узнавали, что это мучитель муромский!

Переправились через Днепр, уж когда солнце высоко стояло, через Подольские ворота и через весь Подол проехали невозбранно, поражаясь шуму-гаму и многолюдству.

Стучали в кузнях молоты, тяжко вздыхали мехи, пыхая жаром, дымились горны. Прилежно трудились мечники, лучники, копейщики, потому что первым делом испокон веку и, видать, до скончания веков будет промысел оружейный. А дале трудились ткачи, ювелиры, портные, меховщики-скорняки и прочего рукомесла люди. Народ тут всё был разноязыкий: славяне, хазары, евреи, торки заезжие. По мясным лавкам — ясы, касоги...