Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

• Название: Портрет незнакомца. Сочинения
• Автор: Борис Вахтин
• Издательство: Журнал «Звезда»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7439-0149-4

В книге представлена художественная проза и публицистика петербургского писателя Бориса Вахтина (1930–1981). Ученый, переводчик, общественный деятель, он не дожил до публикации своих книг; небольшие сборники прозы и публицистики вышли только в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Тем не менее Борис Вахтин был заметной фигурой культурной и литературной жизни в 1960–1970-е годы, одним из лидеров молодых ленинградских писателей. Вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым, В. Губиным, позднее — С. Довлатовым создал литературную группу «Горожане». Его повесть «Дубленка» вошла в знаменитый альманах «МетрОполь» (1979). По киносценарию, написанному им в соавторстве с Петром Фоменко, был снят один из самых щемящих фильмов о войне — телефильм «На всю оставшуюся жизнь» (1975). Уже в 1990-е годы повесть «Одна абсолютно счастливая деревня» легла в основу знаменитого спектакля Мастерской Петра Фоменко.

---

— А что такое Каинов цвет, знаешь?

— Нет, не знаю.

— Говорят, это черное с белым в полоску, — сказал Каин. — Вот как у березы. По-твоему, я в России главный. А кто в мире?

— Я, — сказал я.

— А это почему? — удивился Каин.

— Никто не знает, что будет, а я знаю, что будет, — сказал я.

— А что будет?

— Звезда будет, и в пламени мы все отдохнем.

— Это ты точно знаешь? — спросил Каин с насмешкой.

— Точно, — сказал я.

— А если точно, что ж молчишь?

— Бесполезно, — сказал я. — Бесполезно говорить.

Каин посмотрел на меня презрительно и удивленно и сказал, подумав:

— А ты, парень, может, больше Каин, чем сам Каин, если не врешь. А с виду такой тихий, надо же, как притаился.

10. Тоска зеленая, как глаза

Идет Каин с компанией по широкой улице, это идет вся компания с гиканьем и свистом, с топотом и грохотом, с горем и бедой, сквозь автобусы и трамваи, сметая столбы и прохожих, поднимая пыль до небес, выворачивая дома наизнанку. Словно крыльями, машут они руками, настоящие люди, невыдуманные, тоже герои второй половины двадцатого века.

Нет, не так они идут, а тихо и неприметно, и впереди Каин, и это только заурядному прохожему покажется, что идет он без никого. А сзади наискось, поближе к мостовой, Календра с рыжим приятелем, а за ними — Борька Псевдоним и тоже не один. Ну, какие их ждут дела на фоне подсолнуха с синими листьями? Смех и стыд, грех и стыд.

Идет Каин и думает свою думу, какая кругом одна мразь и падаль и желатин, что трудно двигаться, а ты вот король, и прежде всего — по нутру, ты поняла ведь, Мария? И пальцем не двинет Каин, чтобы выручить дружка, если тот попал в беду, потому что зачем выручать, если мразь и падаль, а кругом желающие поближе к королю.

Вот Календра, в душе прямой и недалекий, вломился в чужое жилье, чтобы взять кое-что без стука, но наделал шума и погорел, так мне-то что? Бери его, начальник, тащи его, начальник, дурака без подсолнуха, кому он нужен.

Странно Борьке, что горят дружки, а Каину хоть бы что. Но и сказать ничего нельзя — все видит зеленый Каинов глаз. Только хмыкнет Каин углом рта, и перемрут у тебя слова в глотке, как рыба на песке.

Ну, какие это дела? Смех и стыд для такого человека, и одним женщинам дано его раскусить, да и то с двух сторон.

А как хочется с гиканьем и свистом, с горем — не бедой, да вот почему-то все не выходит, и ползет где-то неуловимый шепот, что не Каин ли закладывает дружков, не в нем ли причина, что люди вокруг него огнем горят и жизни ломаются, как ничто.

11. Отец Борьки Псевдонима

Отец у Борьки Псевдонима далек от изящной словесности, и не понять ему противоречий этого дела, как это сын его сочиняет стихи, а водится с темными личностями и не боится гулять по ночам в Парке культуры и отдыха, где все может случиться. Особенно удивляется отец, когда приходит Календра, стуча сапогами, и здоровается с отцом и жмет ему руку не рукой, а как будто тисками.

— Нет, вы подумайте, — говорит отец. — Куда идет мир, если красивый молодой человек из хорошей семьи имеет друзьями неизвестно кого, сочиняя стихи.

Борькина мать начинает тихонько плакать и идет в кухню мыть посуду или стирать, чтобы скрыть свои слезы за этим занятием.

— Хорошие люди, — говорит Борька, а Календра слушает с интересом, не понимая намека в своей душевной простоте. — Настоящие люди, не выдуманные, отец.

— А мы что же — ненастоящие? — спрашивает отец с горечью в тоне, но Борька уходит, не объясняя.

И отец идет каждое утро на работу, где он строго занимается бухгалтерией, и считает там целый день напролет, и сердито смотрит на людей, для которых считает, сердито — за то, что они не настоящие, и каждый вечер идет домой, неся свое тяжелое тело, в котором сердце занимает все больше и больше места, разрастаясь от непонимания.

12. Объяснение

Профессор боялся Каина.

— Хотите, профессор, — сказал Каин, — я объясню вам, что есть я?

— Очень, — сказал профессор.

— У кого-то не получается кто-то, — сказал Каин, — и он делает такое вот. Я у него почти, одно только почти. Понимаете, профессор, что значит быть вдоль и поперек почти, с головы до пят?

— Успокойтесь, это от водки, — сказал профессор.

— Это значит убегать, — сказал Каин. — Как колдун убегал.

— Понимаю, — сказал профессор.

— Заткнись, — сказал Каин. — Колдун убивал и убегал, и опять, и опять, чтобы не стало вчера и была новая жизнь каждый день, потому что он тоже был почти.

— Возьмите себя в руки, выпейте, — сказал профессор.

— Страшная месть была ему в виде всадника на белом коне; а мне нет исхода, потому что нет такого дела, чтобы вышла мне через него остановка. Все будет не то, а только похожее на то, потому что не выхожу я у него, не получаюсь, кишка тонкая в корне, понимаешь, очкастое рыло?

— Что это вы, — сказал профессор.

— И не поймешь, — сказал Каин. — Труха ты, штамповка. По голове тебе дать, что ли.

— Что это вы совсем, — сказал профессор и сделал вид, что обиделся.

— Не сопи, — сказал Каин, — не трону.

Он задумался и сидел не то чтобы усталый, а просто крепко замолчавший.

— Вам была бы очень к лицу борода, — сказал профессор.

Каин поднял голову и посмотрел на профессора без внимания.

— Конечно, — сказал он. — Конечно, борода. В самую точку.

— Вы сегодня как-то не того, — сказал профессор.

— Конечно, — сказал Каин. — Конечно, не того. Золотые слова.

— Я имею свой собственный взгляд, — сказал профессор деликатно. — С вашего разрешения.

— Давайте, — тихо сказал Каин. — Давайте сюда и ваш взгляд.

13. Легион на Невском проспекте

По невской слякоти, по серому асфальту шли голоногие, розовые, в шлемах, с неподвижными лицами — римляне шли, легион.

Мимо витрин и машин, мимо пятиэтажных домов и милиционеров шли голенастые, со щитами, остолбенелые.

— Кино снимают, — сказал Календра.

— А может, цирк, — сказал Борька Псевдоним. Каин стоял с Марией и смотрел на легион. Римляне шли неторопливо, мерно, словно пришли издалека, а идти им еще миллион лет — через неизвестные города, мимо чужих домов и людей, одетых не по-ихнему, шли обомлевшие, однако же уверенные, привычные идти.

Разлетались голуби у них из-под ног. Трепетали в воздухе.

Из репродуктора раздалось:

— Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!

Каин смотрел и смотрел молча, а Мария взяла его руку в свою, взяла и держит, а он не отдернул.

Далеко от лугов Тибра, от синего неба, белой тоги до серого асфальта, усталых троллейбусов, ввысь уходящей Думы и ярких одежд из синтетиков.

Дернулся Каин, отнял руку.

— Может, кино, — согласился Борька Псевдоним.

— Или цирк, — уступил Календра.

14. Аутодафе

Слева была Стелла, справа Мария, и камнем между ними — Каин.

Пламя белое, пламя черное. Зов с двух сторон.

И метался между ними Каин неторопливо, с ухмылкой, по случайному капризу, необъяснимый, как порывы бабочки в полете, как пути падающего листа.

— Каин, иди сюда, — звала Стелла, но в голосе была звонкость чуть-чуть сверх, от молодости, от нетерпения, и спиной поворачивался Каин.

— Каин, иди сюда, — звала Мария, но в голосе была хрипотца чуть больше, от зрелости, от нетерпения, и готовый к ней, совсем готовый, вот он, тут, отворачивался Каин, и победно стонала Стелла, взлетая навстречу, как с трамплина в воду, только вверх.

А когда он уставал и лежал пластом, то мирились над ним обе и принимались за него вдвоем, и возвращали в строй.

И только и слышно было:

— Каин, иди сюда.

— Каин, иди сюда.

Пламя белое, пламя черное, аутодафе надеждам на ясность и правду.

15. Щемилов

— Хоу! Хоу! — кричал он вдруг ни с того ни с чего, шел ли по Невскому или здесь, в Упраздненном переулке. И масса народа вздрагивала и оборачивалась, а он шел себе дальше, независимый, как самолет.

Черные волосы падали ему на плечи, и голова сидела на орлиной шее, пылая черными глазами.

Был он бездомным скульптором, человеком чистого искусства, и приходил в переулок ночевать к своему другу еще по гимназии в Царском Селе, Николаю Васильевичу Копейкину, который служил в научном месте и не имел в своем благоустройстве никаких моральных ценностей, кроме этого бездомного друга.

А Щемилов, выпив у верного друга крепкого чая, выходил в переулок и там, собрав ребятишек, повествовал им истории, со всех точек зрения бессмысленные.

— Когда жена пирожника из Севильи, — с гортанным пафосом начинал Щемилов, и дети слетались на его голос, как цыплята, — лунной ночью отправилась к Сатурну, чтобы похитить его кольцо и обручиться с черным монахом, крытая карета подъезжала к городу, и единственный странник был в ней — человек с многократно продырявленной шляпой на коленях. И пирожник, и вся Севилья безмятежно спали, не подозревая о надвигающихся событиях, и было тихо, — только стучали копыта арабских коней по булыжникам и погромыхивали колеса кареты.