Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

• Название: Планета матери моей (Трилогия)
• Автор: Джамиль Алибеков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00764-4

Мудрость народа, его лучшие жизнелюбивые черты воплощены в образе матери главного героя трилогии Джамиля Алибекова «Планета матери моей», женщины необыкновенно доброй и чуткой. Таким же она воспитала и своего сына Замина. Он борется против чуждой ему морали — стяжательской и накопительской.

---

Не знаю, откуда появилась Халлы. Она с удивлением оттащила обломившийся сук.

— Вот незадача, дерево покалечил, — смущенно пробормотал я.

— При чем тут дерево! Сам не расшибся?

— Конечно нет. Неужели испугалась?

Я заметил, что она побледнела — щеки приняли желтоватый, шафрановый оттенок.

— Господи, у меня сердце упало…

— Сразу видно, что ты всю войну провела в тылу, — неловко пошутил я. — От пустяков дрожишь. А мы там в пропасти кидались, и ваты нам не подкладывали!

— Оставь ребячество, — вспылила она и вдруг стала так похожа на прежнюю, не терпевшую возражений Халлы. — Покажи руку. Кровь капает.

— Пустое, сейчас уймется. — Я хотел залепить царапину зеленым листком.

Халлы проворно достала белейший платочек.

— Не надо, — проговорил я со стеснившимся дыханием, ощущая тепло ее руки и легкий запах волос. — Мне нравятся эти красные капельки. Они тебе ничего не напоминают? Какие-нибудь старые бусы?

Она виновато промолчала. Тонкие пальцы мяли тутовые листья, комкали и отбрасывали их прочь. Я не мог уловить выражение опущенного взгляда.

— Селим в первую брачную ночь сорвал бусы с моей шеи и выкинул их за окно, — сказала она наконец с видимым усилием. — Я подобрала всего лишь несколько бусинок. Если хочешь, покажу. Они завязаны в платок.

— Откуда он узнал, что это подарок?

— Я сама ему сказала. Признаваясь, что это как бы обручальные бусы.

— А что же он?

— Рассердился на тебя, почему промолчал, не открылся ему вовремя. «Я бы мог жениться и на другой», — сказал он в гневе.

— Должно быть, он сразу разлюбил тебя?

Халлы усмехнулась со странным выражением ожесточения и жалости.

— Нет, стал любить еще крепче. Просто с ума сходил от любви.

— Но меня-то он наверняка возненавидел?

Она вздохнула.

— Как ты еще по-детски рассуждаешь, Замин. Не было дня, чтобы он не говорил о тебе. Мучил и меня и себя. Чувства в нем смешались. Он и беспокоился за тебя, и ревновал, и был в душе благодарен. Он ведь в самом деле любил тебя!

— И я любил его. В детстве просто обожал. Мать научила меня почитать дядю Селима.

— Я никогда не носила тот перстенек, что принесла на свадьбу твоя мать. Однажды муж спросил: «Почему ты брезгуешь подарком Зохры? Обижаешь достойную женщину?» Я не выдержала и призналась, что ты через мать возвратил мне залог нашей клятвы и что сердце мое все равно разбито. Он очень расстроился. «Пойми, я вовсе не хотел вас разлучить. Всему виной проклятые старые обычаи, которые запрещают откровенно поговорить с девушкой до свадьбы. Поддался чувству, мы все у него на привязи. Но я искренне верил, что мы с тобою полюбим друг друга и будем счастливы!»

— Возможно, с годами так оно и случилось бы, — тускло проговорил я, отвернувшись в сторону.

Халлы покачала головой.

— Привычка со счастьем рознится, Замин. У кого нет голода, тот глотает кусок через силу. Впрочем, я не считаю себя несчастной, — в ее голосе неожиданно прозвучал вызов. — Наша любовь была детской и немного надуманной. Иначе ты не уступил бы меня безропотно другому и не промолчал всю войну. Ты, конечно, любил меня, но слишком ровно, больше в себе. Я не очень ценю такую любовь!

Издали донесся голос моей матери:

— Эй, Замин, не холодно ли? Накинь рубашку. Когда придешь завтракать? Все готово.

Я поспешно обернулся, чтобы не видеть, как у Халлы дрожит от рыданий подбородок.

— Уже встала, нене?

Глупый вопрос! Рассвет никогда не заставал мою мать в постели. Это она будила нас всех.

— Эй, Мензер! — долетело с другой стороны. — Не видишь, что ли, как куры испоганили кастрюлю? Не можешь вымыть посуду по-человечески, так не берись.

Сгорбленная Гюльгяз стояла на пороге и буравила нас подозрительным взглядом.

21

Разговор с Халлы остался неоконченным. Прервался на полуслове, хотя мы и так достаточно наговорили друг другу. Ко мне подошла мать, сказала с укором и растерянностью:

— Что же ты, сынок, совсем позабыл дедовские обычаи? Прилично ли стоять возле чужой женщины раздетым? Мензер могут ославить в селении! Злых языков достаточно. Если есть нужда с нею поговорить, пригласи в дом. Или сам к ним зайди, попросив разрешения. Она женщина разумная, плохого не посоветует. Да вернет ей аллах мужа!

Я поспешно натянул на себя рубашку. В самом деле, получилось нескромно. Стоял чуть не нагишом. А мы с нею даже не заметили.

Завтракать с нами вместе села соседка Пакиза-хала, которая принесла к чаю горшочек свежих сливок. Цвет сливок был нежный, как у весенних нарциссов.

Мать подала на стол горячие лепешки и миску вареных яиц. Но скорлупа у меня никак не сдиралась. Крышка самовара оказалась прикрытой неплотно: из-под нее вылетали струйки пара, капли пятнали скатерть.

— Какая неряшливость, — с раздражением пробурчал я.

— Ай, что за беда? Зохра мигом отстирает скатерть, — примирительно сказала Пакиза.

— Чужих рук, конечно, не жалко! И так все на нашей матери. Даже мешки с зерном для колхозных кур таскает из амбара на своем горбу. Не-ет, как только встану на ноги, заберу ее с фермы. Пусть отдыхает.

— Какие у нее годы? Шестьдесят? Да вовсе нет, только идет к пятидесяти. Вы переехали сюда в год моей свадьбы, двадцать лет назад, ты на палочке верхом скакал. Считай сам.

Вошла мать с отчаянно кудахтающей курицей.

— Обещанный подарок от тетушки Гюльгяз. Только сама заходить не хочет. Позови ее, сынок.

Я вышел на крыльцо.

— Гюльгяз-хала, пожалуйте в дом. Хотите, на руках внесу?

Она отозвалась полушутя-полусердито:

— Свою мать носи, если ей уж такое счастье выпало. А я по два раза на дню не завтракаю. У вас и без меня гости спозаранку…

Она говорила, напрягая голос, словно хотела кого-то уязвить. Двор был общим и раньше тесным мне не казался. Но вдруг стал душить, как петля вокруг горла. Почему старуха стала такой злой, словцо я виноват в гибели дяди Салима? Раньше все повторяла, что я ему названый младший брат. Неужели и тогда кривила душой?..

Расстроенный, я вернулся в дом. Пакиза продолжала обсуждать возраст моей матери. Мать усмехалась:

— В школу, что ли, собрались меня записывать? Тогда я живо годочки убавлю. Жаль, не пришлось учиться. Кладовщику сдаю яйца и большой палец в чернила окунаю. Он смеется: это, говорит, твоя персональная печать?

Я исподтишка, но пристально разглядывал мать. Перед войной у нее были густые черные волосы, а сейчас остался седой пучок. Голова почти сплошь побелела. Когда соседка ушла, я спросил о путанице с возрастом.

— Никто, кроме меня, в этом не виноват, сынок. Когда овдовела, сама приписала в сельсовете десять лет. Я подумала: вдруг кто сватать захочет? На пожилую женщину внимания меньше. Обещай, что никому об этом не расскажешь. Ты, наверное, в город собираешься? Уже пора…

Когда я свернул с проселочной дороги на тракт, с Эргюнеша потянуло ледяным ветром. Озябшие за ночь горы подставляли бока солнцу. Они терпеливы, наши горы. Почти как моя мать.

22

Я все-таки увиделся в этот день с Халлы, но уже после того, как уладил свои дела.

Алы-киши встретил меня в конторе автобазы.

— Принес документы? — И, не дождавшись ответа, потащил в отдел кадров. — Пусть готовят приказ. Только незадача: говорят, нельзя работать в две смены, некому будет разгружать. Грузчиков не хватает. Не горюй, уладим. Садись пиши заявление: «Прошу оформить помощником водителя…»

— Как помощником?!

— Ты пиши: «пока не освободится место».

— А когда это будет?

— Скоро. Из Баку обещали прислать несколько новых машин. Сначала бумага придет, а потом и машины.

— А если пока податься на другую работу?

— Бросить золотую специальность? Нет уж, не советую. Вот послушай. У меня восемь дочерей и один сын…

— Поздравляю! Что же раньше молчал о сыне?

Алы-киши хитро ухмыльнулся, обнажив прокуренные зубы.

— Не спеши. Мой сын появился на свет не сейчас, а пятнадцать лет назад; дочек тогда в помине не было, жена едва заневестилась. Удивляешься? — Он хлопнул по кузову. — Вот мой сынок, мой первенец! И жену себе в его кабине привез, и дочек одну за другой сажал рядом. Чем бы иначе я кормил их своими-то искалеченными руками?

Он поднял пятерню с уродливо укороченными пальцами. Я все думал: как же он руль держит? А он наловчился, аварий за ним не числилось ни одной.

Алы-киши поспешил с моим заявлением к начальнику, получил положительную резолюцию и с победным видом отдал листок в отдел кадров. Его проворные ноги словно не по земле ступали, а летали над нею. Недаром шутили, что Алы-киши сам свою машину запросто обгонит. Он отвечал беззлобно: тайны никакой нет, все зависит от моторчика, который в сердце. Он всем интересовался, во все встревал. Ни одно событие на автобазе не проходило мимо него. Записался в политкружок, вел практические занятия на шоферских курсах, свирепствовал на выпускных экзаменах. «Нельзя же так резать, — сказали ему. — План по количеству выпускников горит». «Так, по-вашему, пусть лучше потом парни на машинах разбиваются с вашими липовыми дипломами?» — огрызнулся он.