Владимир Леви - MEMENTO, книга перехода

• Название: MEMENTO, книга перехода
• Автор: Владимир Леви
• Жанр: Самосовершенствование
• Год: 2014

Это книга для каждого. О труднейшем для каждого. О вечном вопросе жизни – ее завершении. Страх смерти. Горе потери.

Как уберечь от непоправимого. Как говорить о самом трудном с ребенком и взрослым. Как помогать уходящим. Как принимать неизбежное и делать возможное. Кончается ли жизнь смертью или переходит в другое состояние?

Как и обычно для Владимира Леви, писателя, доктора и психолога, общение с читателем ведется соединенными средствами прозы, поэзии, публицистики, психологической аналитики, врачебных бесед и писем, авторской графики. Ирония и юмор, при всей серьезности разговора, присутствуют тоже.

Книга пронизана верой в человека и бессмертие духа.

Книга на жизнь.

---

– Как думаете, если бы ваше общение с Таней не прервалось, она бы осталась жить?

– Да, уверен, осталась бы. Я, ребенком будучи, хоть и не понимал ее, как и другие, как и она себя, – но принимал без внутреннего заслона, без отчуждающей самозащиты от ее неадекватности. Был живым мостиком между жестоким миром ее болезни и жестоким здоровым миром. Клял себя и сейчас кляну, что из-за детской робости и внушаемости не решился тогда отстоять свое право общаться с Таней, а потом погрузился в свою мутную юную жизнь и позволил нити нашей душевной связи в себе ослабнуть, а в ней оборваться. Уверен, связь эта и дальше не дала бы ей чувствовать себя одинокой. Знать бы, к чему шло… Уверен и в том, что при настоящем, проникновенном врачебном подходе, при точном подборе лекарственной помощи в сочетании с поддержкой душевной, Таня прошла бы через болезнь к новому здоровью. Смогла бы, повзрослев, жить полной жизнью и дожить до сегодня.

– Как родные перенесли случившееся?

– Все были страшно потрясены, всех придавило. У дяди Юры вскоре началась полоса тяжелых неладов со здоровьем, было несколько инфарктов, чуть не отправился на тот свет, но выдержал и дожил до глубокой старости. И тетя Лена выдержала – у нее оставалось, для кого жить: еще двое детей и любимый муж. Но через несколько лет и она отправилась вслед за Танюшкой.

С первого дня знакомства эта красивая сильная женщина бурно ревновала своего супруга по пустяковым поводам и совсем без. Дядя Юра не был ни красавцем, ни ходоком-бабником, но был блестящим доминантным мужчиной, самоуверенным, остроумным, отлично сложенным, с могучим голосом. Дамы от него восторженно млели, ему это нравилось. И вот – когда тете Лене подошло к пятидесяти, а незаживающая рана потери дочки горела все той же болью, вскрылся повод не пустяковый: любовница. Связь неглубокая, быстро прекратившаяся, но для тети Лены более чем достаточная, чтобы низвергнуться в пучину невыносимого ада.

С мольбой о помощи пришла, даже можно сказать, приползла ко мне. «Болит душа, Володечка, ужасно болит… Понимаю, не стоит оно того, но болит, болит… черно все внутри…. жить невозможно…»

Я в то время был аспирантом на кафедре психиатрии, уже занимался врачебным гипнозом. Несколькими сеансами удалось взять эту адскую черноту в кольцо мощных внушений, окружить защитной стеной. Но провал в глубину остался.

Прошло несколько месяцев, и вдруг в жаркий летний день (опять время разъездов, опять я был далеко) бывшая Юрина любовница позвонила. По домашнему телефону. Просто так – взяла и позвонила. Трубку сняла Лена. Что-то невнятное, но голос ее… Трубку бросила. Несколько дней мучений, а потом все. Утопилась на даче, в той самой речке, где утонула Таня.

– Общение с Таней стало вашим первым опытом психотерапии…

– …и побуждением делать то, что всю жизнь делаю. После потери Тани я оставил занятия в студенческом кружке физиологии; два года думал и выбрал психиатрию: единственную (кроме реаниматологии и патоанатомии) медицинскую специальность, где самоубийцами приходится заниматься по долгу службы. После прощания с тетей Леной написал первую книгу.

Еще через несколько лет начал работу в первом в стране центре (вначале исследовательской группе) изучения и предупреждения самоубийств. Научно-теоретическая сторона того, чем мы там занимались, официально называется суицидологией (суицид=самоубийство). Практическая сторона официального названия не имеет. По идее она, именно она должна называться реанимацией (анима=душа), буквально – оживлением души. Но слово «реанимация» давно и прочно занято под оживление исключительно тела, душа осталась как бы ни при чем. Как же называть тех, кто возвращает к жизни душу, возвращает желание жить, ощущение смыслоценности жизни, душевную, а не только физическую возможность жить дальше?..

Есть латинское слово revivisco – оживать, воскресать. Оживителей тела правильно было бы называть ревиваторами, а оживителей души – реаниматорами. Но раз уж закрепилась подмена, возьмем слово, оставшееся свободным: пусть работа, направленная на оживление души, на воскрешение духа в человеке, называется по-научному ревивацией.

– То есть, я могу считать, что разговариваю сейчас с ревиватором?

– Можете, но не в названии дело.

Убийца убивает человека, самоубийца – человечество.

Гилберт Честертон

Выписка из истории пациента пометка на карточке: «кризисное состояние»

Каждый обход в больничном отделении, каждый звонок в приемный покой или в кабинет ночного дежурного психиатра – первая мысль: не попытался ли кто-то очередной улизнуть в самоволку. Совершить это технически легко, слишком легко – даже будучи пациентом со всех сторон ежемгновенно просматриваемой наблюдательной палаты психушки.

Самая большая опасность по сей части у пограничников – так в психиатрическом междусобое зовут тех, кто не настолько болен, чтобы не казаться здоровым, и не настолько здоров, чтобы жить не мучаясь и\или не мучая других. Таких, если приглядеться, чуть ли не все население, с себя начиная. А как много живущих на грани вне стен больничных, вне всякого наблюдения – свободных в решении быть или не быть, или думающих, что свободны…

Во время психиатрического дежурства, между вызовами, чтобы не предаваться тоске, нужно либо спать, либо что-нибудь делать – читать, слушать музыку, играть в шахматы, если есть с кем, строчить что-то, хоть просто так… Ну и вот – извините за стихи, прозой дальше труднее – в дежурке как-то, глядя в потолок, я записал последний монолог перед попыткой. Опыт в духе Сартра. Так было и вчера, так будет завтра: одна и та же боль, как номерок, и крик, застрявший горла поперек. Дадим картинку методом стоп-кадра, и рамку рифмы заготовим впрок.

Молчи, молчи, несдержанный сурок,
учи, учи затверженный урок,
цепляйся за хвосты двуглавых истин
подпольно.
Как этот мир ничтожен и таинствен,
как больно.

Имело б смысл сверхчеловеком стать,
когда бы ты носил другую стать.
К тому же холода. Поглубже в нору
зарыться.
Сегодня жить нельзя, сегодня впору
забыться.

…Ну вот и все. Этаж девятый.
Достаточно. Запрем-ка дверь.
Но этот странный, сладковатый
сумбур во рту. И этот зверь
пониже – голоден, бесстыжий…
Уймись, источник правоты,
и вечным сном усни под грыжей.
(Когда-то ЭТО было – ты.)

…Ну что ж. Окно. Прости, мамаша…
Постой… А пуркуа не па?
Котенок с крыши лапкой машет,
кого-то ждет внизу толпа –
кого? Узнать бы, сколько метров
лететь и почему трясет.
Твой вариант: подхватит ветром
и как всегда не повезет,
застрянешь между проводами,
в сияющей голубизне
порвешь штаны, и каждой даме
понятен станет твой размер.

…Открой замок. Еще не поздно,
попробуй что-нибудь принять.
Не относись к себе серьезно,
ты не эксперт, пора понять,
хоть интеллектом обеспечен
не хуже этих образин,
твоих врачей. О человече,
проспись и сбегай в магазин!
Что смерть? Родиться – вот оплошность.
Но как исправить? Опоздал.
Вся жизнь – самоубийство. Пошлость –
вопить в окно, что ты устал.
Болтать, на проводах повиснув,
ногами – не велик резон,
а главное, подвергнешь риску
детей, собачек и газон.

…Так что, живем? Нет, невозможно.
Летим? Нет, страшно вниз лететь.
Нельзя ни жить, ни умереть,
осталось лишь воткнуть подкожно.
Ей, Господи! Все врут безбожно.
Я выхожу, любезный,
встреть!..

Тот конкретный, о ком это написано, персонаж с типичной для многих самоубийц двойственностью побуждений – и жить жутко, и умереть – какая жуть победит? – алкоголик, совершив прыжок с девятого этажа, казуистически выжил, помогли упругие ветки стоявшего внизу дерева. Несколько переломов, изрядное сотрясение мозга, и все. За полгода оклемался и продолжил свое затяжное химическое самоубийство. А вот дерево, мне рассказали, не выдержало – стало сохнуть и на следующий год погибло, хотя веток сломалось совсем не много. Похоже, и жизнь деревьев не только биологией определяется.

Пара слов от сантехника человеческих душ из беседы с корреспондентом газеты «Новые известия» О. Масловой

– Владимир Львович, вы пишете сейчас книгу о депрессии. Если я правильно понимаю, это уже клиническая область. Почему именно сейчас вы решили акцентировать внимание на подобной теме? И в каком ключе собираетесь ее раскрыть?