Владимир Дудинцев - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Владимир Дудинцев
• Издательство: Профтехиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

---

И вдруг, взглянув в пропасть, Гришука закричал:

— Река-то! Мусакеев, смотри — была белая пена, а теперь что делается! Кровь!

Все поднялись. Внизу по дну ущелья летел красный, как сурик, поток. Снарский глянул вниз через край платформы и сразу же сел.

— Так и знал. Алешка тряхнул глыбовую осыпь. Молодец.

— А откуда краска взялась? — спросил Гришука.

— Горы видел у нас? Красные — глина. Как дождь — сразу с гор грязь летит. Там ее целое море заперто в горах. А закупорка слабая — из той же глины. Алешка, видно, всю окрестность с места тронул. Вот оно и пошло. — Снарский поднялся и еще раз посмотрел вниз через край платформы. — А много ведь ее, краски, а?

На них наплыло мутное мокрое облако, и все замолчали, подняли воротники, а Мусакеев и Гришука надели шапки. Облако становилось плотнее. Взрывники забрались под брезент, долго ехали в молчании, лежа на шпалах. Потом паровоз, шипя, выпустил пар и остановился. Дальше пути не было. Стал слышен тонкий свист дождя.

— Мелинит и шнур пусть остаются, — скомандовал Снарский. — Под брезентом им ничего не сделается.

Взрывники спрыгнули с платформы, пошли по скользким шпалам, уложенным без рельсов — вкривь и вкось. Прокопий Фомич быстро шагал впереди, невысокий, одного роста с Гришукой и Мусакеевым. Он торопился. Шпалы кончились, зажурчал под ногами мокрый гравий. Снарский налетел на тачку, брошенную рабочими, полную воды. Сразу за тачкой площадка обрывалась на краю затянутого пеленой дождя каменного оврага, выходящего к ущелью из гор, как из ворот. Взрывники спустились в овраг, на его покатое, убегающее к пропасти дно. В дождливом тумане запахло дымом. И, наконец, они увидели свою бревенчатую избушку, построенную на каменной плите, — «избушку Снарского».

Но, прежде чем войти, все четверо остановились у двери, прислушались. Под мелким дождем овраг звенел вокруг них, как луг, полный кузнечиков. И сквозь этот игольчатый шорох водяной пыли все ясно услышали новые звуки — жирный плеск, тяжелое хлюпающее движение.

— Так и знал! — резко сказал Снарский и, шлепая сапогами по воде, пошел за избу.

Взрывники услышали его протяжный, раздумчивый свист, толкаясь, побежали к нему. И сразу за избой, на метр ниже плиты, перед ними открылся широкий поток красной глины, быстро плывущей к обрыву. Посередине потока, поверх грязи, переплетаясь, неслись вниз красные водяные шлеи.

— Ишь ты, гвардеец, чего наворотил, — сказал Снарский, качая головой. — Придется завтра переселяться.

И пошел в избу. Следом за ним в темные сени ввалились и взрывники, громко топая сапогами, чтобы услышала жена Снарского Настя. Наклоняя головы, они вошли через низкую дверь в темную чистую избу, освещенную керосиновой лампой, до половины занятую двумя этажами нар, стали сбрасывать в углу мокрые сапоги, телогрейки. Стоя около нар, за ними наблюдала Настя — пожилая крупная женщина в нарядном платье — синем в голубую клетку. Она всегда надевала что-нибудь нарядное, ожидая мужа.

— Ну, приехали, наконец? — Она подошла к Снарскому, высокая, выше мужа на голову. — Садись! — толкнула его полной рукой. — Садись, говорю, дай сапоги хоть сниму.

И он послушно сел на лавку, вытирая кулаком усы, подчиняясь ее сильным рукам.

— Рад без памяти — домой добрался! Можно подумать — домосед, — приговаривала Настя, стаскивая с него мокрый комбинезон.

— Да где же у нас с тобой дом-то?

— Поговори у меня, — она потянула мужа за ухо, — где я, там и дом. Снарский, — сказала она вдруг. — Ты ничего не замечаешь? У нас ведь гости.

— Гости? — Прокопий Фомич ничего не хотел понимать — мягко улыбался, не сводя с нее глаз.

— Нет, ты посмотри, кто у нас.

Снарский обернулся к нарам и сразу встал — худенький, узкоплечий в своей черной сатиновой косоворотке. На нижней полке нар, на полосатых тюфяках, разбросав ноги, спали в ряд восемь рослых парней. Широкие, исцарапанные в скалах руки их, как и у Снарского, были лимонного цвета. У самой стены, положив на грудь большую желтую руку, запрокинув большую голову с черной прядью на потном лбу, спал бригадир взрывников Алексей Савельев, его любимец и воспитанник.

— Домой-то им не добраться теперь, — говорила Настя, гремя ложками. — Решили у нас заночевать по старой памяти. Обедать не стали — как один, свалились и храпят. Твоя школа: все дело, дело и дело. И во сне о деле болтают. Я уж с них, с сонных, сапоги стаскивала…

— Вот вам, хлопцы, и Савельев, — тихо сказал Снарский.

Все трое взрывников подошли к нарам.

— Тебя, Снарский, ругали, — продолжала Настя. — Савельев ругал. Взрывчатки ты мало им припас, а то сегодня две годовые нормы отпраздновали бы!

— Значит, ругал, — Снарский босиком прошелся по половицам, наклонив плешивую голову. — Снарского ругают!..

Он остановился против окна.

— Газетой заклеила? Что это?

— Стекло вылетело. Алексея работа. Как рванули, вся изба подпрыгнула.

Запахло борщом. Все сели к столу. Присутствие в избе знаменитого бригадира по-разному подействовало на каждого, и, пока шел обед, Мусакеев несколько раз взглянул на нары большими черными глазами, а Васька Ивантеев, покровительственно улыбаясь, все время экзаменовал Гришуку по взрывному делу. Гришука бойко отвечал на его вопросы, запальчиво, с вызовом глядя ему в глаза.

Теплота избы и плотный обед постепенно отнимали силы у взрывников. К концу обеда взгляды их стали тяжелее, голоса глуше.

— Спать, спать, отличник! — заторопил Снарский Гришуку. — Угрелся!

И тот послушно полез на нары, на вторую полку. Улеглись и Мусакеев с Васькой. Настя убрала посуду, убавила огонь в лампе и ушла за занавеску.

Наступила тишина. В этой тишине громче стали слышны тяжелые вздохи и всхрапывание. Снарский подошел к нарам. Перед ним лежал Алексей, откинув тяжелую руку на грудь соседа. «Взрослый человек стал!» — подумал Прокопий Фомич. Снарский уже давно понял, что Алеша — не просто бригадир лучшей бригады, а мастер, о котором скоро заговорят и в Москве, в министерстве. Как и Снарскому, Алеше поручали теперь самые ответственные работы. И если Алексей при встречах спрашивал иногда у Снарского совета, то это была только игра, ее подсказывала Алешина ласковая душа.

«И так каждый год, Снарский откашлялся и опустил голову. — Не успеешь привязаться к человеку, глядишь телеграмма. И уходит. И некогда ему старое помнить, поважнее дело есть. И на его место приходит другой…

Гришука! — он улыбнулся этой внезапной мысли. — Вот ведь еще талант открывается! Эх ты, — что год, что минута! — он уже слышал разговоры о переводе Гришуки на другой участок, как только сдаст экзамены. — Ничего не попишешь — кадры!»

— Снарский, — протянула Настя за занавеской, — всего не передумаешь.

— Да, — Снарский крякнул, и лицо его опять стало озабоченно-суровым. — Да. Да.

Глядя в стену, хмурясь, Прокопий Фомич надел мокрые сапоги, набросил плащ и вышел из избы.

Темнота по-прежнему тонко звенела вокруг избы, и по-прежнему за избой были слышны тяжелые шлепки и плеск потока. Снарский обошел избу и остановился, на краю плиты. Темная грязь все так же плыла под ним вниз — та самая грязь, которой так боялись путейцы.

Он вернулся в избу и, не раздеваясь, лег за занавеской.

— Ты что? — спросила Настя.

— Избу нашу не подмыло бы, вот что.

— Не подмоет. Спи. — Настя улыбнулась.

— В двадцать седьмом году ведь смыло геологов?

— Ну тебя, слушать не хочу.

— Ты говоришь, Алешка хорошо тряхнул?

— Сорок тонн заложил. Все так и заходило. Даже печка треснула.

— А там закупорка, думаешь, не заходила?

— Да ты что? Ну и иди сам на улицу, под дождь. Никуда не пойду. Избу нашу ведь люди строили? Знали, поди, куда сруб ставить?

— Утром схожу, посмотрю, что там с озером делается, — сказал Снарский миролюбиво.

Они замолчали.

— Слышь, Настя, — Снарский легонько толкнул жену. — Вот ведь еще талант открылся: Гришука-то! Да ты что?

— А ну тебя! Напугал, теперь не заснешь!

Но через полчаса он услышал ровное дыхание жены — она словно сдувала с губ легкую пушинку. Теперь Снарский был один. Широко открыв глаза, он смотрел в потолок и думал:

«Лет через десять всех растеряю. Пойду на пенсию. Будем с Настей с печки за ними следить. Писем, небось, не пришлют — некогда. Или нет, Алешка напишет. И Гришука — тоже. Вот ведь петух бесхвостый! Каков! Алешку, мастера, перегнать собрался!»

Потом он представил себе красное озеро, окруженное сбегающими из-под облаков красными склонами и оползнями, его маслянистую поверхность с лужей стоячей воды посредине. Он видел озеро летом — тогда оно спало, запертое в горах перемычкой из той же красной глины.

«Растрясло закупорку, — подумал он. — Да еще этот дождь. Утром надо будет подняться наверх, посмотреть».