Андрей Румянцев - Валентин Распутин

• Название: Валентин Распутин
• Автор: Андрей Румянцев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-235-03894-3

Проза Валентина Распутина (1937–2015), начиная с первых его произведений — «Василий и Василиса», «Рудольфио», «Деньги для Марии», — пользуется неизменной любовью читателей. Знаменитые его рассказы и повести — «Уроки французского», «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матёрой» и др. — переведены на многие языки мира, экранизированы, поставлены на театральной сцене. Известный поэт Андрей Румянцев, знавший Валентина Распутина со времени их общей учёбы в Иркутском университете и сохранивший с ним дружеские отношения на всю жизнь, предпринял первую попытку полного его жизнеописания. Автор рассказывает о Валентине Распутине как художнике, публицисте (чьи выступления подчас звучат много смелее и злободневнее нынешних «манифестов»), общественном деятеле, повествует о его человеческой судьбе, используя личные письма, записи бесед, редкие архивные материалы и другие документы.

знак информационной продукции 16+

---

Впрочем, возвысили голос против самовольщиков не «какие-то», а самые сведущие и авторитетные. Против строительства комбинатов выступили сибирские академики М. Лаврентьев, А. Трофимук, В. Сукачёв, С. Соболев, их московские коллеги П. Капица, Б. Ласкорин, А. Яншин. Из писательских протестов в печати запомнились статьи Владимира Чивилихина, Олега Волкова. Не смог промолчать автор «Русского леса» Леонид Леонов. На очередном партийном съезде в 1965 году к здравому смыслу воззвал Михаил Шолохов.

Тут уж высшее руководство страны не могло отмолчаться.

«Госплан весной 1966 года создаёт правительственную экспертную комиссию с широкими правами и полномочиями, вплоть до вето на комбинаты, — рассказывает Распутин в очерке „Байкал“[23]. — Но… Госплан знает, кому поручить руководство комиссией». И продолжает: комиссию «возглавил академик Н. Жаворонков, в помощники ему дали академика С. Вольфковича. Комиссия, не покладая умов и рук, трудилась три месяца и пришла к единодушному заключению: преступно затягивать окончание строительства целлюлозных комбинатов на Байкале. На совместном заседании коллегии Госплана, коллегии Госкомитета по науке и технике и президиума Академии наук Жаворонков, докладывая, поставил перед собой на стол три колбы — с водою из Байкала и с искусственно полученными сточными водами от двух комбинатов и предложил высокому собранию испробовать и отличить на вкус, где какая. Охотников не нашлось. Жаворонкову поверили на слово». И, конечно, вынесли вердикт: стройки продолжать.

Комедию с дегустацией «чистейшей воды» из промстоков после первого представления играли в последующие десятилетия много раз. Но на «премьере» был ещё один «акт» этого фарса. Тот же Жаворонков высказал своё высокое мнение и о байкальском омуле: «…рыбохозяйственное значение Байкала относительно невелико и имеет лишь местное значение. Максимальные выловы омуля достигали 6–8 тысяч тонн. Сейчас они снизились втрое. В то же время Байкальский целлюлозный завод будет давать 15 тысяч тонн кормовых дрожжей в качестве побочного продукта с содержанием белка 50 процентов. Если перевести на стандартный белок, то это более 30 тысяч тонн. Этого количества хватит для откорма свиней с получением 6 тысяч тонн мяса. А в птицеводстве это может дать ещё больший эффект». Приведя расчёты учёного советчика, писатель воскликнул: «Молчи, убогая мысля, и признай величие умов: когда бы не свет науки, гонять бы Байкалу до скончания света омулей, а тут и свиньям, курам повышение выходило».

Блефом оказалась и сама цель, преследовавшаяся при строительстве БЦБК, — получать высококачественный корд для производства шин. Время произнесло своё «хи-хи» очень скоро. Во-первых, ткнуло носом «деловых людей» в то обстоятельство, что магистральное направление технического прогресса в шинной промышленности лежит не там, где они думали. При производстве шин для скоростной авиации передовые страны начали использовать высокопрочный синтетический корд и металлокорд. Продукция из них намного дешевле и долговечнее. К тому же совершенной технологии на БЦБК достичь не удалось, поэтому качественной получалась только малая часть выпускаемой целлюлозы. С первых же лет возникли трудности с древесиной: окрестную тайгу основательно вырубили, сырья для комбината поблизости не оказалось. Его собирали со всех волостей огромного края.

И во-вторых, вред Байкалу. Он был явным для всех и угрожающим. По подсчётам научных сотрудников Лимнологического института, со сточными водами БЦБК в Байкал ежегодно попадали десятки тысяч тонн минеральных и трудно разлагаемых органических веществ. Воздушные выбросы — а они оседали на снегу, земле, траве тоже тысячами тонн — вместе с талыми и дождевыми водами попадали в Байкал; по сути дела, их можно было приравнять к сбросам неочищенных вод комбината.

От всей этой отравы погибал рачок-эпишура. Известно, что, поглощая микроорганизмы, он «фильтрует» воду Байкала, содействуя её необычайной чистоте. Пробы, которые брали учёные в зоне стоков БЦБК, неизменно показывали: бо́льшая часть рачков — мертва.

Казалось бы, укорот промышленному лобби, обслуживающей его науке, местным трубадурам технического прогресса мог быть один: оставьте Байкал в покое. Вместо этого верховная власть принялась создавать видимость защиты «священного моря», выпекая одно за другим правительственные постановления: первое в 1969 году, второе — в 1971-м, третье — в 1977-м, четвёртое — в 1987-м. Названия они имели благие: «О сохранении и рациональном использовании природных богатств Байкала», но неизменно оставляли гибельные производства на его берегах в неприкосновенности.

Упомянув последний по времени документ, Валентин Григорьевич признался:

«За несколько лет до того и меня угораздило ввязаться в затянувшуюся байкальскую эпопею… Да и как не ввязаться? Досталось Байкалу к тому времени с лихвой — от целлюлозных предприятий, от воздушных выбросов густо насаженной, как морковка на грядке, промышленности Приангарья, от вырубки лесов и лесных пожаров, от разливанной ядовитой жижи, приносимой Селенгой, от стекающих с полей химических удобрений, от соседства с БАМом в северной части и от много ещё чего. Не требовалось никаких таких особых знаний и глаз, чтобы видеть, что, всё больше становясь популярной темой, превращается Байкал в бесхозное тело, от которого под разговоры о нём все хотят урвать и никто — помочь. Много ли могла дать убережительная работа в заповедниках и охранных инспекциях! — это всё равно, что из пипетки капать прозрачную, на слезе замешенную, влагу в надежде очистить море».

В первой половине 1980-х годов Распутин печатает в центральных и местных газетах и журналах очерки и статьи, заголовки которых говорят сами за себя: «Байкал», «В ответе перед потомками», «Сберечь байкальскую жемчужину», «Моя и твоя Сибирь», «Байкал, Байкал…». 3 ноября 1985 года в «Известиях» появилась статья «Послужить Отечеству Сибирью». В ней разговор о повсеместном варварском отношении к природе в стране, и в частности в заповедной Сибири, Валентин Григорьевич вёл в своей манере — откровенно, жёстко, правдиво:

«Человек незаметно сдвинулся со многих нравственных оснований и пример тому — подмена ценностей. Нам говорят: строительство природовредных предприятий вызвано необходимостью, и мы со вздохом соглашаемся — что же делать, коли так… Считается, что другого выхода нет. Но в том-то и штука, однако, что самая-то крайняя необходимость — сохранение жизнедающей воды, воздуха, земли. Числитель, первополагающая величина, перешёл у нас в знаменатель, и мы приняли это как должное. Фактор обеспечения жизни сделался зависимым от фактора повреждения жизни».

Невольно вспоминалась его повесть «Пожар», опубликованная тремя месяцами раньше, где были такие строки:

«Четыре подпорки у человека в жизни — дом с семьёй, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все четыре одна важней другой. Захромает какая — весь свет в наклон».

Как образумить «деловых людей»?

Редакция газеты «Известия» попросила писателя подготовить новую публикацию о тревожной судьбе Байкала и устроила ему встречу с министром лесной и целлюлозно-бумажной промышленности страны. Рассказ об этой встрече в высоком кабинете он поместил позже в книгу «Сибирь, Сибирь…». Читаешь строки Распутина («Байкальский дневник», 24 января 1986 года) и понимаешь удивление, непонимание человеческого равнодушия, возмущение писателя: как же в такой безучастной, полумёртвой чиновничьей среде могла решаться живая судьба нашего сокровища — «священного моря»?

Вот вопрос Распутина министру:

«Иркутские власти предлагают сейчас перепрофилировать Байкальский комбинат на другой, на безвредное производство, которое могло бы остаться в вашем ведомстве. В ряду других мероприятий, может быть, это стало бы решением байкальской проблемы? Как вы думаете?»

И вот ответ сановника:

«Это не в нашей компетенции. Скажут нам табуретки делать — примемся за табуретки. Любое изменение даже плановых заданий, не говоря о том, быть или не быть комбинату, зависит от Госплана».

Распутин в публичных выступлениях исходил не только из своих сыновних чувств к байкальскому краю, но и из нажитого опыта земляков, и из твёрдого убеждения специалистов — людей, как говорят, положивших жизнь на охрану сибирского «моря». В Иркутске его соратниками на природозащитном бастионе стали академик Григорий Галазий, директор Байкальского лимнологического института, членкор Рюрик Саляев, директор Института физиологии и ботаники растений, охотовед Семён Устинов, старейший сотрудник Байкало-Ленского заповедника. И в Москве твёрдо противостояло ретивым технократам несколько крупных учёных, с которыми писатель дружески сошёлся. Уже на следующий день после безрезультатного разговора с министром Валентин Григорьевич отправился на квартиру одного из них — испить, как говорится, глоток из родника надежды. В «Дневнике» появилась новая запись: