Юрий Васильев - Право на легенду

• Название: Право на легенду
• Автор: Юрий Васильев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В книгу писателя Юрия Васильева включены повести: «Ветер в твои паруса», «Дом Варга» и повесть, давшая название сборнику.

Герои произведений Ю. Васильева — люди высокого нравственного начала, творчески увлеченные любимым делом, бескорыстно служащие ему. Это и полярный летчик Вениамин Строев (повесть «Ветер в твои паруса»), архитектор Егор Коростылев, охотник Вутыльхин («Дом Варга»), токарь Петр Жернаков (повесть «Право на легенду»). Всех их — людей разных поколений, характеров, профессий — объединяет не только любовь к Северу, но и высокое стремление найти свое место среди героев нашего времени.

Писатель Юрий Васильев тридцать лет прожил на Колыме и Чукотке. Вот почему в его произведениях так зримо запечатлен этот удивительный край.

---

Потом он вспомнил старую секретаршу Екатерину Сергеевну, ту, что ушла недавно на пенсию, а села за этот стол она еще до приезда Жернакова. Катюша знала всех на заводе по имени-отчеству, и Казаков всерьез называл ее своим первым заместителем по всем вопросам, вплоть до производственных.

Жернаков ткнулся в одну дверь, в другую — все заперто, даже плановый отдел, который, случалось, и по субботам работал, и тот закрыт.

— Слушай, что это у вас, коллективный отгул, что ли? — спросил он у Лены. — Куда все подевались? Что случилось?

— У нас ничего не случилось, Петр Семенович, — вежливо сказала Леночка. — Просто все уехали на картошку согласно разнарядке горисполкома. Я тоже просилась, но мне сказали, что кто-то должен остаться хозяйничать. Вот я и хозяйничаю. Садитесь, пожалуйста. У вас какое-нибудь дело?

— Ты моему делу не поможешь. Так одна и сидишь во всем доме?

— Одна… Петр Семенович, это правда, что Женя пересдавать будет? Или он придумал все, чтобы меня успокоить.

— Тебя успокоить? — переспросил Жернаков и вдруг почувствовал знакомый запах сирени. Вот оно как? Вот, значит, какими духами от Женьки пахнет, когда он среди ночи возвращается.

— Правда, — сказал он. — Будет пересдавать. Если тебя это интересует, могла бы знать, что Женя врать не приучен. Ну, я пошел, хозяйствуй дальше.

— Тимофей Петрович здесь. Он в профкоме с Ильиным сидит, квартиры вроде распределяли.

Лена сказала это и потупилась, уткнувшись в бумаги. «Застеснялась, — решил Жернаков. — Сболтнула и спохватилась. Ты смотри, в одном доме живем, все годы на виду, а я и думать не думал. Или — просто так? Мало ли кто сирень любит?»

Жернаков спустился вниз и еще издалека услышал густой голос Тимофея. Кроме него, в профкоме были Ильин, член заводского бюро, и Николай Рыбалко, которого он, Жернаков, десять лет назад впервые поставил к станку. Сейчас Рыбалко сам кого хочешь обучит. Все сумеет.

— Сидим, бумаги пишем, — сказал Тимофей. — Вчера жилищная комиссия заседала. Между прочим, могу порадовать: Замятину в связи с ожидаемым прибавлением трехкомнатную квартиру выделили.

— Да, — подтвердил Ильин. — Очень дружно поддержали. Хотя твой сын, Петр Семенович, — он кивнул на Тимофея, — имел преимущество.

— А еще кто получил? — спросил Жернаков.

— Да много… Двадцать пять квартир, как-никак.

— Вот видите. Двадцать пять семей, — это просто так, а Замятину — одолжение. Или я не так понял? — Он обернулся к Ильину. — Помнишь, лет пять назад у нас один товарищ был, фамилию, его запамятовал, спортивную работу вел? Мы последнее место в городе заняли, а товарища взяли и не пустили за это в туристическую поездку. Было такое дело… Ну, вы молодцы. Вы люди не мелочные.

Наступило молчание. Жернаков курил и смотрел в окно, чувствуя, как в нем нарастает глухое раздражение. Все к одному. Идешь и спотыкаешься об эту историю с Замятиным. История… Никакой истории нет, а есть равнодушие и убежденность, что человека сегодня можно заставить в хоре участвовать, завтра, спортом командовать, а послезавтра ВОИРом руководить.

— Что-то ты не то говоришь, — нарушил молчание Ильин. — Не то, Петр Семенович. Мы, что, бюрократы какие-нибудь? А Замятин… Что хотел, то и получил. Понимаю, он твой ученик, можно даже сказать — твой воспитанник, только поступили с ним по полной справедливости. Когда его выбирали, ему люди свое доверие выразили, так ведь? А на проверку что получилось?

— На проверку получилось то, что вы сами себя высекли, — сказал Жернаков. — Хочешь, я тебе нарисую, как его выбирали? Замятин — хороший производственник, человек дисциплинированный, это раз. Второе — он изобретатель, член горкома профсоюза, заместитель председателя ВОИР. Так? Авторитетом в коллективе пользуется? Пользуется, люди его уважают. Вот посидели товарищи, подумали и решили — а почему бы и нет? По всем статьям передовик. Краснеть не придется. И предложили кандидатуру.

— Ну и что? — угрюмо сказал Ильин. — Не понимаю, что ты в этом плохого видишь? Так оно и было. А он зазнался, растерял свои качества.

— Какие же он качества растерял? — уже повышая голос, спросил Жернаков. — Те, которых у него не было? Вот ты, Тимофей, скажи: разве заслужил Замятин, чтобы его так оглоушили?

— Что значит — оглоушили? Критика не дубина, сам знаешь. И вообще, отец, ты в плену ложных представлений. Его избрали — это партийное поручение. И тут хоть как, а выполняй. Натура твоя — она для дома натура, для жены, и характер твой тоже для личного пользования, а когда ты должен — ты должен.

Молчавший до этого Рыбалко вдруг спросил:

— Слушай, Тимофей, а ты бы директором завода пошел?

— Пошел. Если бы это оказалось для пользы дела — пошел бы без колебаний.

«А ведь и вправду пошел бы, — подумал Жернаков. — И он бы справился, если подучить, конечно. Только с чем бы он справился? С планом, с продукцией? А вот с людьми как?»

— Ага, — сказал Рыбалко. — Для пользы дела! Давай тогда вспомним, какую пользу мы ждали. Я так, например, только и думал, чтобы собрание поскорее кончилось. Доклад Володя зачитал — ну доклад как доклад. Обычный, так сказать: мы к этим докладам привыкли. И резолюцию заготовили: признать удовлетворительной. Так ведь было? Потом ты выступил, все правильно сказал. Кроме того, что Замятин один не мог ни наладить работу, ни развалить ее.

— Вот-вот, — подхватил Ильин. — А это чья недоработка? Кто этому равнодушно потворствовал?

— Да, погодите! — перебил Рыбалко. — Петр Семенович на все сто прав; наша ошибка с самого начала была.

— Демагогию ты разводишь, Рыбалко, — сказал Ильин и, демонстративно обращаясь только к Жернакову, спросил;

— Как понимать тебя? Чего ты собственно хочешь?

— Конкретно? Хорошо, я тебя сейчас все по параграфам разложу. Я, прежде чем к вам идти, у начальника цеха был. Сидит Аркадий Сергеевич за столом и головой качает. «Ах, — говорит, — конфуз какой! И кто бы мог подумать?» — «О чем?» — спрашиваю. «Да вот, понимаешь, как гром среди ясного неба все это с Замятиным получилось. Голова даже кругом идет». Я ему говорю: «А раньше твоя голова где была, ты же член бюро?» — «Ну и что? — отвечает. — У меня цех на плечах». Понимаете? Цех у него на плечах! А надо бы, чтобы еще и голова была!

— Отец острит, — сказал Тимофей. — Это значит: отец сердится.

— Сержусь! — согласился Жернаков. — Я ведь недаром тот случай вспомнил, когда физоргу путевку не дали. А у Аркадия спрашиваю: ты о пушечном сверле как думаешь? Может, пора его в технологию ставить, Замятин и Рыбалко за него премию получили на конкурсе? А он только рукой махнул. Какое, мол, тут сверло, когда с Замятиным неувязка. Чувствуете логику? И статья у него на столе лежит, красным карандашом пометки сделаны. Ему, начальнику цеха, коммунисту, члену бюро, журналист, человек, можно сказать, посторонний, все о Замятине рассказал!

— Ну, о статье ты с автором говори.

— Да не в статье, если хочешь, дело! Ты вникни. Неделю назад Замятин был такой же, как сегодня, и вы все это знали, видели, только чего беспокоиться, раз собрания проходят вовремя, членские взносы уплачены. Сидели себе да равнодушно поглядывали. Вот и получается, что дело не в статье, а в том, как вы к ней отнеслись. И к Замятину как отнеслись после статьи. Вам что, глаза открыли? Ты не хмурься, выслушай, это я еще раз картину обрисовываю, чтобы совсем ясно стало… Теперь я тебе отвечу, чего я хочу. Я хочу, прежде всего, чтобы партком завода не забыл это собрание. Хочу и буду настаивать, чтобы итоги собрания были вынесены на партком, — думаю, там сумеют все назвать, как полагается. А еще — и это главное, товарищ Ильин, — не проглядеть Замятина, вот сейчас не проглядеть, когда ему плохо. Он человек… Ну, скажу так: не очень сильный. Даже слабый в ином случае. Он на своем месте сильный, в своем деле, а когда такое… Тут и посильнее кто растеряться может.

— М-да… Во многом ты нас обвиняешь, — сказал Ильин.

— Во многом. Я свои слова все взвесил, каждое продумал. Ты мне скажи, если я где не прав.

— А ты прав, — неожиданно согласился Ильин. — В чем-то ты прав, Петр Семенович. Вот не знаю даже, то ли это горячность твоя, то ли… убежденность, а слушал тебя сейчас и — соглашался.

— Быстро! — отозвался из угла Тимофей. — Ты, отец, оратор прирожденный, кого хочешь в свою веру обратишь.

— Не переживай, Тимофей, я вот сейчас уйду, ты опять верх возьмешь. Мне с тобой тягаться трудно. Опыт не тот.

— Отцы и дети, — рассмеялся Рыбалко. — Вы что, по-семейному договориться не можете?

— Да помолчи ты! — досадливо отмахнулся Ильин. — Серьезный человек вроде… А ты, Петр Семенович, напрасно так. Я, конечно, не во всем с тобой согласен, а вот насчет того, что Замятина поддержать сейчас надо, — это понимаю. Вполне понимаю.