Самуил Гордон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Самуил Гордон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01154-1

В избранное известного советского еврейского писателя Самуила Гордона вошли его романы «Весна», «Наследники», повесть «Прощение» и рассказы в которых отразилась жизнь еврейского народа на большом отрезке исторического времени, начиная с Великой Отечественной войны и кончая нашей современностью.

---

Разрумянившийся от холода, Аншин вбежал в дом, и первое, о чем спросил Меру, выскочившую к нему из кухни с укором, что он так задержался, — не звонил ли кто-нибудь, пока его не было. Он поменялся местами за столом с младшей дочерью, чтобы быть ближе к телефону.

Наконец Уриэль дождался — телефон зазвонил. Уриэль подскочил к нему, затаив дыхание, и снял трубку. Кто-то, видно, ошибся номером — спросил какую-то Татьяну Андреевну.

Мера с сестрой, которые, едва дотерпев, пока гости разойдутся, начали перебирать наваленную кучу подарков, попутно прикидывая, сколько что может стоить, и, как показалось Уриэлю, соответственно оценивая каждого гостя, не могли понять, с чего он так огорчается, почему так раздражен, что даже не хочет взглянуть на подношения.

— Господи боже, — недовольно сказала Мера, отыскивая в комнате место для четвертых по счету настольных часов, — ну что такого случилось? Ты же пригласил его. Что особенного, если на послезавтра?

— Но я же приглашал его на сегодня. На сегодня! Еще почти год назад! И он запомнил и приехал. Притащился из такой дали.

— Я не понимаю, на кого ты теперь обижаешься?

— На кого? На себя.

— Нет, все-таки к кому ты теперь предъявляешь претензии? Разве ты предупреждал меня, что к тебе должен приехать гость, а я возразила? Скажи лучше, что ты просто забыл.

Нет, Уриэль не забыл. Он попросту не рассчитывал, что Лесов приедет. Какой же был смысл предупреждать Меру, когда она чуть не микрометром размеряла скамейки, — чтобы на всякий случай оставила место еще для одного человека?

— Но ведь он приехал! — Уриэль едва сдерживал свой гнев.

— А куда мне было ее посадить? И так было достаточно тесно. Счастье еще, что не все пришли.

— А что бы ты делала, если бы пришли все?

— Такого никогда не бывает, — вмешалась Ада своим заспанным голосом. — На это и рассчитывают, когда приглашают гостей больше, чем могут принять. Вы разве не знаете?

— Я же не могла накрыть для твоего гостя отдельный стол в отдельной комнате. А если он такой, что ему все равно, то не беда, если ты пригласил его на послезавтра. Поверь мне.

Утром, почти за час до отправления поезда на Север, Аншин уже снова был на вокзале, вертелся на занеженной платформе, все глаза проглядел — не видать ли где Ильи Савельевича. А когдса поезд исчез в туманной дали, Уриэль вернулся на вокзал и, как вчера вечером, прошелся раза два мимо скамей в большом шумном зале с высокими окнами, опять немного задержался у касс, заглянул в буфет и наконец позвонил домой — лишний раз удостовериться, что Мера никуда не ушла, сидит и ждет, не даст ли все-таки о себе знать Илья Савельевич.

Этот уговор с Мерой, чтобы она оба дня, сегодня и завтра, ни на минуту не оставляла дома, пока он, Уриэль, не вернется из института, был его единственной местью жене — ее он, как и себя, считал виноватой в том, что произошло вчера вечером.

Аншин пришел и к вечернему поезду, не выпуская из поля зрения на вокзале и на перроне ни одного человека, чем-либо похожего издали на Лесова. И хотя Уриэль был почти уверен, что и завтра не встретит здесь Лесова ни среди пассажиров утреннего, ни вечернего северного поезда, ибо Илья Савельевич уже очень далеко отсюда, все же Уриэль не пропустил эти два поезда, пришел оба раза даже значительно раньше, а вернувшись домой, обзвонил чуть не все гостиницы города — не остановился ли у них Илья Савельевич Лесов.

— Нет, вы только посмотрите, что творится с человеком! Можно подумать не знаю что. Нашел отчего переживать, — выговаривала ему Мера своим ясным звучным голосом. — Да кто он такой, этот Лесов, чтобы ему кланяться? Вчера прождал его целый день, сегодня целый день. Жуть! Что, кто, кому… Право, не понимаю тебя, Урий.

— Кажется, ты давно уже меня не понимаешь. — И чтобы не слышать того, что она ответит, Уриэль оставил ее в большой, ярко освещенной комнате, которую она называла и залом, и гостиной и где она оба дня расставляла и переставляла принесенные подарки, и заперся в маленьком неприбранном кабинетике.

То ли потому что тень на стене от вазы с нейлоновыми цветами чем-то была похожа на самоварчик, то ли просто от усталости у него слипались глаза, но Уриэль ясно увидел перед собой Лесова, сидящего перед пустым окном в тускло освещенном вагоне. Внезапно Лесов поднялся, открыл окошко и бросил во тьму ночи узелок. Из летящего самоварчика посыпались в темноту тлеющие угли…

Стрелки всех часов на стене и на письменном столе приближались к полуночи. Теперь уже наверняка нечего было ждать и не на что рассчитывать. Значит, Лесов уехал. Он мог уехать обратно в тот же вечер. Тогда он, выходит, уже третьи сутки в дороге. Чего только Илья Савельевич, должно быть, не передумал, не перегадал за это время, мучаясь от неожиданного удара! Но как бы долго ни заживала рана, как бы ни была невыносима боль от полученного удара, Уриэль охотно поменялся бы с Лесовым. Ему, Уриэлю, не в пример тяжелее, хотя бы только потому, что Илья Савельевич не знает, как сейчас мучается он, Уриэль. Если бы он был уверен, что Илья Савельевич не захлопнет перед ним дверь, как по существу сделал он, Уриэль, то собрался бы и поехал туда.

Аншин чувствовал, что за прошедшие двое суток постарел на несколько лет, хотя внешне не изменился — все еще выглядит так, что при желании может выдать себя за человека средних лет. Но он чувствовал старость в себе, ощущал ее как предмет, который можно пощупать, который имеет вес и своей тяжестью может надломить его. Он должен сбросить ее с себя, эту нарастающую тяжесть, если не сразу, то постепенно. Сразу и совсем — Уриэль знал — он от нее не освободится, даже если съездит к Лесову.

Первое облегчение Уриэль испытал, отправив Лесову большое письмо, подробно рассказав в нем все происшедшее после того, как Лесов положил трубку. Уриэль подробно описал, как бросил гостей и побежал на вокзал, оттуда в гостиницы, как искал его в эти два дня среди пассажиров северных поездов, написал и о том, что Мера Аркадьевна, его жена, оба дня не выходила из дому — вдруг он позвонит. Что же касается их разговора по телефону, здесь просто получилось недоразумение. А изменить что-либо было уже поздно. Лесов слишком быстро положил трубку, а куда идти за ним, Уриэль не знал.

И все же он побежал искать его, а если Лесов не верит, он может ему доказать. У него есть чем доказать. Проводники поездов могут подтвердить.

Недоразумение состояло в том, писал Урий Гаврилович недели через две, не получив ответа на свое первое письмо, что в тот вечер — сказать ему это по телефону было неудобно — были приглашены только его коллеги по институту. Было что-то вроде закрытого собрания, где он, Лесов, чувствовал бы себя посторонним. Но все равно он, Уриэль, бросил гостей и побежал его искать. Он все отдал бы, если бы кто-нибудь сказал ему, где найти Лесова.

Это оправдание, как и все остальные, которые должны были смягчить его вину в глазах Лесова, придумала Мера, видя, как страдает Уриэль. В конце концов, она сама напишет Лесову, хотя и не знает его, и возьмет всю вину на себя.

Но и на ее письмо Илья Савельевич тоже не откликнулся.

— Надо потерять последние остатки самолюбия, — отчитывала Мера мужа, — чтобы после всего когда-нибудь еще писать ему, твоему Лесову.

Но Урий Гаврилович продолжал писать ему втайне от Меры и с каждым написанным письмом сбрасывал с себя частицу груза, так страшно давившего его. Он также решил про себя, скрыв и это от Меры, что следующее семнадцатое ноября, свой пятьдесят первый день рождения, он встретит у Лесова, даже зная, что Илья Савельевич не слишком-то охотно откроет ему дверь.

Последнее письмо Аншин отправил Лесову уже с новой квартиры, чтобы Илья Савельевич на всякий случай знал его новый адрес.

На том и кончились его оправдания уже не столько перед Лесовым, сколько перед самим собой, и так он понемногу освободился от тяжести, нежданно обрушившейся на него.

И вдруг оказалось, что облегчение, испытанное им после того, как он отослал все письма, похоже на облегчение, которое временно дает лекарство: через час все начинается сызнова. Так случилось и с ним. Он этими письмами не сбросил с себя тяжести, он только на короткое время загнал ее внутрь себя, а теперь она вновь напала на него, заменив собой нечеловеческие боли, ворвавшиеся к нему, когда он спал. Эта тяжесть вытащила его из-под пресса, когда он уже едва мог перевести дух, и тем, что произошло между ним и Лесовым в тот вечер глубокой осенью, заглушила в нем боль, созданную не для людей. Она выше человеческих сил.

VI

Цена, которую навалившаяся на Уриэля тяжесть потребовала за то, чтобы заглушить в нем еще на несколько минут мучительные боли, была слишком высока, чтобы Уриэль мог на нее согласиться. Он торопливо поднялся со стула, зная заранее, что тем самым снова кладет себя под пресс. Но с какой бы силой пресс ни сдавил его, он больше не прибегнет к той струне, которая, как он узнал сегодня, может заглушить в нем все остальные струны сразу. Уриэль, кажется, готов был призвать на себя все муки, превышающие человеческие силы, только бы отогнать ими воспоминания о том вечере, и был доволен, что боль снова пронзила его насквозь и так сдавила, что он с трудом опустился на стул у письменного стола. Она даже не дала ему подняться взглянуть, который час. С тех пор как он проснулся, должна была пройти уже масса времени, но в окно все еще глядела ночь, все еще качалась напротив молочно-голубая лампа на столбе.