Александр Морозов - Неведомый груз

• Название: Неведомый груз
• Автор: Александр Морозов
• Издательство: Leo
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

Фантастические и приключенческие рассказы из журнала «Вокруг света».

---

Вначале Кириллов плохо переносил качку, но упорно боролся с собою. И примерно через месяц после выхода в море его высокую, чуть сгорбленную фигуру можно было увидеть на палубе даже в сильный шторм.

Всегда и со всеми он был очень предупредителен, даже приветлив. И тем не менее на окружающих Кириллов производил мрачное впечатление. Однажды, когда «Отважный» пробивался сквозь клочья тумана, повисшие над океаном, первый помощник капитана оказал, поглядывая на черную печальную фигуру на носу корабля:

— Похож на больного баклана.

Капитан Петров, любивший абсолютную точность не только действий, но и выражений, недовольно хмыкнул:

— А вы когда-нибудь видели больного баклана?

— Да где же его увидишь? Дичайшая птица. Так представляю себе.

— А если никогда не видели, то не к чему и говорить. Что, ежели ваши слова услышал бы кто-нибудь из матросов? Разве вам до сих пор неизвестно, что баклан садится на корабль перед несчастьем? Уместен ли подобный разговор, когда буря гонится за нами?

В обычное время капитан Петров не обратил бы внимания на замечание своего помощника, но в последние дни трудно было сохранять ровное настроение. Бури, словно сговорившись, одна за другой обрушивались на бриг, заставляя его все дальше и дальше уклоняться от намеченного курса и уходить от мыса Доброй Надежды к Южной Америке.

Меланхолия

Причудливая линия, которую выводил на карте капитан Петров, отмечая движение «Отважного», оборвалась у 20° южной широты и 25° западной долготы. Здесь бриг застыл на месте.

Первое время штиль был как будто заслуженной наградой после перенесенных бурь. Но дни шли за днями, а паруса висели по-прежнему безжизненно, и офицерам невольно вспомнились слова «Лоции», предупреждавшей, что не бури, не штиль страшнее всего в этих местах. Океан выглядел жидкой пустыней: ни птиц, ни рыб.

— Хотя бы акулы появились, — говорили матросы.

Редко-редко высоко в небе проплывал альбатрос. С тоской следили за ним моряки, прикованные к маленькому бригу, заброшенному непонятно зачем в самый центр океана. Поддаваясь гипнотическому действию полной неподвижности и тишины, люди и сами начали двигаться медленнее, тише говорить. Резкий стук или внезапный окрик заставлял их болезненно вздрагивать. Тогда капитан Петров приказал производить по утрам артиллерийское ученье. Когда по команде «Орудия зарядить ядрами! Прицел пять кабельтовых… Огонь!» загремели выстрелы, «Отважный» словно начал бой с тишиной, с самим штилем, окружившим его кольцом блокады… Но выстрелы: замолкали, дым пороха медленно рассеивался, и тишина воцарялась снова. Только еще более гнетущая…

Бури расшатали весь корпус «Отважного». Морская вода проникла и в винный трюм для мокрой провизии и в брот-камеру, где хранились сухари. Грибки накинулись на запасы. С оглушительным шумом взрывались бочки с кислой капустой — средством против цинги. Началось новое бедствие, грозил голод.

Приходилось урезывать ежедневный рацион.

И всякий раз Петров обязательно делал в корабельном журнале запись об этих вынужденных изменениях рациона и об их причинах. Это был отчет перед кем-то еще неизвестным, отчет, который капитан считал важнейшим делом чести. Каждое новое уменьшение порций производилось после изучения всех запасов и было плодом сложных математических расчетов со многими неизвестными. Самым важным неизвестным было время.

Появились в корабельном журнале и записи о болезни, которую Петров весьма произвольно назвал меланхолией. Так меланхолией можно было бы назвать и чахотку, и холеру…

Пришел день, и перед капитаном лег маленький листок разлинованной бумаги, на котором было написано: «солонины три пуда, вина две бочки», и как будто в насмешку: «перцу четыре мешка». Больше ничего. Для пятидесяти человек экипажа — на десять-пятнадцать суток провизии, подсчитал капитан.

В этот именно день капитан вызвал к себе в каюту Сидорова. Он протянул лейтенанту листок со своими расчетами.

— Что скажете, Василий Сергеевич? Вы, пожалуй, лучше всех других на корабле разбираетесь в этих делах. Выскакивал кто-нибудь отсюда с таким запасом провизии?

Лейтенант посмотрел на изможденное, совсем больное лицо капитана. Его глаза, обведенные черными кругами, как будто сами подсказывали ответ.

— Не один раз! Фрегат «Мария», шлюп «Немезида», корвет «Зеленый мыс» имели при выходе из штилевой полосы даже меньший запас провизии.

Слишком бойкий ответ Сидорова не понравился капитану: чувствовалось, что лейтенанту ничего не стоит назвать еще с десяток никогда не существовавших кораблей.

— Ну, раз вы так уверены в благополучном исходе плавания, я поручаю вам вести корабельный журнал. Сам я чувствую, что свалюсь не сегодня-завтра. Никакого уныния не должно быть в журнале до самого последнего дня. Понимаете? До выхода из полосы штиля, конечно. А может быть, вы напишете и историю нашего плавания? Воспользуйтесь для этого моими записями в журнале, поговорите с каждым человеком из команды. «Отважный» заслужил, чтобы его не забыли. Какие люди, черт меня побери! Ни ропота, ни стона… Жаль только одного: гибнем не в бою, а оттого, что нет сухарей, кислой капусты… Но это между нами. Так, случайно вырвалось. Болен я все-таки.

Лейтенант почтительно принял из дрожащих рук толстую книгу в плотном холщовом переплете. Красный шелковый шнур прошивал страницы журнала вверху и внизу. Сургучные печати намертво прикрепили концы шнура к переплету: не вырвать ни листа.

Так лейтенант Сидоров начал писать последнюю главу своей «Истории» — «Плавание „Отважного“».

Прямые обязанности лейтенанта Сидоров выполнял, стараясь, где можно, применить опыт людей, терпевших штилевые бедствия в разных частях океана. Перебирая в памяти бесчисленные случаи кораблекрушений, он выискивал среди них то, что могло пригодиться команде «Отважного». В корабельном журнале появились новые записи:

«Сегодня все матросы и офицеры в полдень обливались морской водой. Потом было легкое, неутомительное ученье. Вечером вызвали песенников».

Лейтенант не написал, как жидко и печально звучали голоса еще недавно лихих песенников, затянувших любимую песню матросов «Плакала, рыдала».

— Что завели панихиду! — крикнул первый помощник капитана. — Давай плясовую!

Но плясовая оказалась еще страшнее. И когда лучший плясун, боцман Латышев, выполняя трудное колено, упал и не сразу поднялся, помощник поторопился отдать приказ:

— Команде отдыхать!

Очень многое написано о бурях, о ветрах. Сидоров великолепно знал, как следует убегать от центра тайфуна, увлекающего корабль к гибели, словно сквозной ветер пушинку. Ему было известно, когда и как надо в шторм уменьшать поверхность парусов, зарифливая их. И многое еще знал лейтенант Сидоров. Но никто не научил его, что делать в штиль, в такой проклятый штиль, в какой попал «Отважный».

Единственное, что еще было в распоряжении команды, — это морская вода. И матросы по нескольку раз в день полоскали рты для укрепления десен, промывали воспаленные глаза. Окатывали водой палубы «Отважного» и трюмы. Тяжелый запах разлагавшейся воды, попавшей в бриг во время бурь, наполнял корабль, словно сам он медленно гнил.

Работа над журналом была для Сидорова совсем легкой и помогала ему убивать свободное время, которого было на бриге гораздо больше, чем нужно. Иначе обстояло дело с «Плаванием „Отважного“».

Лейтенант скоро понял, почему так мало попадалось ему дневников, оставленных людьми, повествующими об истории собственной гибели. Описания кораблекрушений, всякого рода несчастий на море многим неплохо удаются на берегу, в удобном, тихом кабинете.

Сидоров не относился к таким людям. Не раз он хладнокровно продолжал писать в сильнейший шторм, в мучительные часы приближения тайфуна. Но когда без всякой надежды сидишь на бриге, застрявшем в океане вдали от всех корабельных путей, — это уже совсем другое дело. Весьма трудно спокойно говорить о страданиях, которые с каждым днем будут страшнее.

Сидоров сумел справиться с собою. Но с тех пор как он углубился в последнюю главу своей рукописи, он чувствовал себя как будто другим человеком. Жил-был лейтенант Василий Сидоров, плавал по морям и океанам, много перенес, бывал счастлив, выпадало на его долю и горе. Потом погиб. С честью, мужественно выполнив все, что считал своим долгом. А теперь его теле живет, вернее доживает, кто-то другой, и единственной связью двух этих людей служит рукопись, в которой имя Сидорова, впрочем, упоминается только на титульном листе.

Порою, забывшись, Василий Сергеевич обдумывал планы будущих книг. Работы над ними хватило бы на несколько лет. Надо, например, написать о том, почему, отправляясь в плавание, моряки рассчитывают обязательно на благополучный исход. В бедствии на море люди так беспомощны, как будто это происходит в первый раз на земном шаре. В недрах моря кишит жизнь, во всех водах есть живые твари, растения. Разве они не годятся в пищу? Надо только заранее задумываться об этом, идя в плавание, запастись особыми удочками, может быть сетями.