Лев Копелев - Утоли моя печали

• Название: Утоли моя печали
• Автор: Лев Копелев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это заключительная книга автобиографической трилогии известного писателя, литературного критика, германиста Льва Копелева, вышедшей на Западе в издательстве «Ардис»: «И сотворил себе кумира», «Хранить вечно» и «Утоли моя печали». В последней описана та самая «шарашка», где вместе работали «зеки» — А. Солженицын, Л. Копелев, Дм. Панин, ставшие прототипами героев романа А. Солженицына «В круге первом».

---

Николай и Анатолий были первыми капиталистами, с которыми я познакомился.

…Доктор-инженер Вальтер Р. работал в, химической лаборатории: изготовлял радиокерамику. Начальница не могла им нахвалиться:

— Другого такого днем с фонарем не сыщешь… Он, кажется, и живет только работой. Придумывает все новые составы; сам конструирует печи и сам же ходит в механическую их делать. И все новые режимы испытывает. Каждый день что-нибудь улучшает… Капиталист ведь, а работяга — нашим стахановцам у него поучиться можно. Поглядеть на него: тощий старичок, ветром сдуть может, в чем только душа держится… А в работе двужильный. С утра как засядет — спины не разгибает. В обед ему иногда по десять раз напомнить надо, чтобы шел поесть. Мой второй старик, Фриц, тоже старательный — и ведь тоже капиталист. Но он у Вальтера вторая скрипка — подсобник, на подхвате. И слушается его беспрекословно. Тот и придумывает, и распоряжается, а этот знай «яволькает» — «яволь, яволь, герр доктор… зер гут, герр доктор».

Евгения Васильевна не слишком доверяла своему знанию немецкого и несколько раз вызывала меня переводить новые предложения доктора Р., когда обсуждала их в лаборатории. Так я познакомился с ним.

Он был очень худощав, поэтому казался выше. Удлиненное, тонкое, стариковски розовое лицо, но почти без морщин, седой ежик, светло-голубые пристальные глаза, тонкий, крепкий рот. Улыбался он редко, скупо. Но не выглядел ни угрюмо-насупленным, ни печальным, а только сосредоточенно-серьезным. Говорил он с легким, но заметным австрийским акцентом.

С 1945 года он по контракту работал в большой химической лаборатории под Москвой. О тамошних своих коллегах и начальниках отзывался приязненно.

— Профессор Ки-тай-го-родский очень хороший химик. Его пенное стекло весьма интересное изобретение. Представляет множество возможностей. На Западе он стал бы, конечно, миллионером. Хороший химик и хороший человек.

В 1946 году доктору Р. удалось по почте разыскать своих родственников: дочь с мужем и младший сын оказались в Вене, старший сын — в Швейцарии; через них он просил австрийское правительство считать его гражданином Австрии, — с 1919 по 1939 год он был гражданином Чехословакии, — получил утвердительный ответ. Срок его контракта истекал в 1950 году.

— Профессор Ки-тай-го-родский предлагал мне еще один контракт, еще на пять лет. Приходил другой начальник и приглашал к еще более высокому начальнику. Они предлагали больше жалованья — пять тысяч вместо трех тысяч, обещали новую большую квартиру, обещали посылать на курорт, в Крым, на Кавказ: за пять лет я только два раза был в отпуске по две недели. Жил в лесу в хорошем домике, называется дача. Хорошее питание, рыбная ловля… Но я не видел сыновей почти десять лет и дочь и внуков больше пяти лет. Я не хотел заключать новый контракт. Я — гражданин австрийской республики, суверенного, нейтрального государства. И в Москве уже было посольство. Я хотел уехать к семье. Нужно было решать и некоторые имущественные и финансовые проблемы. Профессор Китайгородский меня понимал. Он сожалел — мы хорошо работали вместе, ему нравились мои методы, но он мне сочувствовал. Самый главный шеф разговаривал со мной вежливо, но раздраженно. И все убеждал: «Подумайте, подумайте; вам нужно оставаться здесь, вам будет хорошо, иначе вы можете сами себе причинить вред». Но этого я не понимал. Какой может быть вред от возвращения к своей семье! За месяц до истечения срока контракта я поехал в Москву в посольство. Там побеседовал с самим послом, заполнил какие-то анкеты, бумаги, договорился об отъезде…

Вернулся к себе, а на следующий день меня вызвали из лаборатории, и два офицера увезли в Москву, на Лубянку… Следствие было недолгим. Я рассказал, о чем говорил в посольстве, что написал в заявлении. А следователь сказал мне, что я не должен был сообщать, где именно работал эти пять лет, чем занимался. Я возражал: «Я работаю в гражданском научном учреждении, ни в каких секретных проектах не участвую и к тому же вообще никаких подробностей ни в анкетах, ни в разговорах с послом не сообщал». Во время следствия приходил еще какой-то офицер, видимо очень важный. Мой следователь, подполковник, разговаривал с ним, как подчиненный. Тот предлагал мне снова контракт и работу в той же лаборатории. Я решительно отказался. Он сердился. Грозил, что мне будет плохо. Потом следователь еще несколько раз предлагал мне то же самое. Но не мог же я согласиться — и не мог поверить угрозам. Ведь я ни в чем не был виноват. Я честно работал согласно контракту, не нарушал никаких законов. Я был уверен в своем праве. Но потом меня увезли в другую тюрьму. Там пришел дежурный офицер тюремной стражи с переводчиком и прочитал мне по листочку папиросной бумаги текст приговора. Так я узнал, что осужден на 25 лет за шпионаж…

Но ведь это же абсурд! Во-первых, я никогда никаким шпионажем не занимался. А во-вторых, мне скоро 60 лет. Как же можно меня осуждать на четверть столетия тюрьмы. Ведь я столько не могу прожить… Совершеннейший абсурд!

Несколько раз я помогал доктору Р. писать жалобы и прошения генеральному прокурору, в Президиум Верховного Совета и лично его превосходительству генералиссимусу Сталину. Так у нас возникли, можно сказать, приятельские отношения. Несколько раз мы гуляли вдвоем с ним или втроем с его коллегой и помощником, доктором Фрицем Б., остролицым, молочно-седым, сутулым стариком, чрезвычайно вежливым. О чем бы его ни спрашивали, он отвечал, любезно улыбаясь и даже прихихикивая. Владелец одной из крупнейших химико-фармацевтических фирм, он состоял в нацистской партии с 1930 года. За что и был осужден тоже на 25 лет.

— Да я ведь только взносы платил. А втянули меня зятья и младший сын. Они уверяли, что их фюрер спасет Германию от кризиса, от версальского диктата. Мой сын идеалист, романтик. А старший зять — деловой человек, и он доказывал, что их партия содействует успехам фирмы, а я никогда ничего не смыслил в политике. Я люблю химию, музыку и резьбу по дереву. По-моему, в мире нет ничего возвышеннее и прекраснее Баха… Ах, какая у меня была коллекция старинной резьбы! Почти все погибло. Прямое попадание тонной бомбы. Пожар, огонь проник в подвалы, где я все прятал. Там были статуи двенадцатого и тринадцатого века, резные шкафчики, сундуки, дивные шкатулки, утварь… Неоценимые сокровища. О них я больше жалею, чем о разрушенных и конфискованных фабриках… Да, да, часть наших предприятий уцелела. В американской зоне и во французской. Я-то их уже не увижу. Надеюсь, что внуки будут обеспечены. Старший зять погиб на фронте, сын в плену… Наша фирма еще может принести много пользы не только Германии. До войны у меня были связи со всеми континентами; сюда, в Россию, мы экспортировали ежегодно на несколько миллионов.

Доктор Р. вспомнил, что и он торговал со многими странами. Правда, Советский Союз покупал меньше других, спорадически и, кажется, только лабораторную посуду, техническое стекло.

— Но во все европейские страны, в Америку и в Японию я отправлял десятки тонн: сервизы всех видов, парадные, праздничные, на каждый день, игрушечные… Моя фабрика и сейчас работает. Чехи ее национализировали. Сперва они хотели, чтобы я оставался владельцем, а государство совладельцем. Чехи меня прятали от ваших в лесной сторожке. Среди моих рабочих были и чешские националисты, и коммунисты. Но отношения у нас были дружеские, почти семейные. Пражские коммунисты помогли вашим, навели их на след. За мной приехали в лес, целый грузовик солдат. Увезли на аэродром и сразу в Москву. А там сообщили, что моя фабрика национализирована, и предложили на выбор: контракт или лагерь военнопленных. Это было сразу после окончания войны. Австрии еще не существовало. Тогда я и согласился.

…Надеюсь, что фабрика и сейчас хорошо работает. Там остались настоящие мастера. Верю, что они сохранят добрую репутацию нашей фирмы. Ведь она существует с 1701 года. Ровесница прусского королевства. И пережила его. Первым владельцем-учредителем был прадед моего прадеда, стеклодув и гончар. В наших местах стекло изготовляли еще с тринадцатого-четырнадцатого века. Подмастерьем он работал и в Италии, Венеции и в Нюрнберге. Вернулся в нашу деревню мастером; женился на состоятельной вдове и завел свою мастерскую. Годовщину основания мы праздновали ежегодно в первое воскресенье сентября… Да-да, через месяц будет ровно 250 лет… Мои дети, конечно, отпразднуют. Они в Штирии уже приобрели небольшую мастерскую. И начали производить кое-что из посуды и радиокерамики и техническое стекло…

Через тюремного завхоза-ларечника я приобрел коробку хороших сигар. А с разрешения бригадира садовников собрал букет из астр и хризантем. В утро юбилейного дня я торжественно поздравил доктора Р., когда он возвращался после зарядки. В любую погоду, в дождь и в мороз, он сразу после подъема не менее пятнадцати минут делал гимнастику, потом бегал, прыгал на месте.