Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

• Название: Роскошь нечеловеческого общения
• Автор: Андрей Белозеров
• Жанр: Детектив

Несколько слов об авторе:

Андрей Белозеров родился в 1950 году в Ленинграде. По окончании медицинского института работал на «скорой помощи». Ранен в Афганистане, где был военным врачом. Находясь на излечении в госпитале, написал первую повесть «Осколок». Это произведение нигде не было напечатано, однако в результате автору пришлось покинуть Вооруженные силы и переквалифицироваться в журналисты. К медицинской профессии А.Белозеров снова вернулся в Чечне, куда поехал по контракту. Снова ранение, и опять смена профессии. Последние годы А.Белозеров работает имиджмейкером. К его таланту часто прибегают видные петербургские политики, что позволило бывшему военному врачу хорошо изучить «болезни» российского политического общества.

Несколько слов о книге:

«Роскошь нечеловеческого общения» — его первый большой роман. В его основе подлинная история убийства политика федерального масштаба, произошедшего в недавнем прошлом в России.

---

Карина Назаровна уселась напротив Гоши, рядом с хозяином дома, и боязливо посмотрела на Журковского снизу вверх. Она была маленького роста, пухленькая, из тех, кого порой называют «пышечками». Правда, волосы у «пышечки» были почти уже совершенно седые, а под глазами залегли глубокие складки, совсем не похожие на те, что бывают от частого и искреннего веселья.

— Выпейте с нами, выпейте, — бормотал Гоша, наливая водку. — Давайте…

Карина Назаровна взяла рюмку пухлыми, короткими, почти детскими пальчиками.

— Спасибо… Спасибо вам… И вам, Анатолий Карлович…

— Помилуйте… Да за что же?

— За все, — кротко ответила Карина Назаровна. — За все. За то, что меня терпите. Я же понимаю… Не совсем дурочка. Нужна я вам, можно подумать… У вас свои дела… А я просто у вас под ногами кручусь… Мешаю всем. Я же вижу. Все вижу.

Она выпила водку, затем, покосившись на Журковского, протянула над столом свою сдобную ручку и взяла маринованный огурчик.

— Правильно, Гоша, вы сказали — «за упокой наших душ».

— Кстати, поясни-ка, — обратился к нему Журковский. — Я так и не понял, что ты имел в виду.

— Вон, видишь, Карина Назаровна-то поняла, — ответил Крюков. — Да?

— Да, Гошенька. Ой, — спохватилась она. — Простите… ничего, что я так вас?

— Ничего, ничего. Проехали эту тему, — успокоил ее писатель. — Вот, профессор. А ты, значит, считаешь, что рано пить за упокой наших душ?

— Да, в общем…

— В общем, в общем… Ты всю жизнь «в общем». А попробуй подумать о частностях. О своей собственной жизни. Не в контексте политических изменений, всех этих долбаных реформ, а просто — о себе.

— Ну? — спросил Журковский.

— Знаете, Гоша, вы так правы, так правы… Разве ж мы живем? Разве это жизнь? — очень спокойно проговорила Карина Назаровна. — Налейте мне, пожалуйста, еще… Я весь вечер не пила ничего, все следила за столом… Посуду носила… Устала…

— Мы умерли, Толя, — сказал Крюков, разливая водку по трем рюмкам. Умерли. Мы не живем. И ты не живешь. Это инерция. Иллюзия какого-то движения. А никакого движения уже давно нет. Все замерло. Для нас. Жизнь-то идет, но это чужая жизнь. Чужая страна. Мы все… — Он поднял свою рюмку. — Вперед, господа мертвецы!

— Не буду я с тобой больше пить, — сказал Журковский. — Несешь ахинею… Слаб ты стал на алкоголь, Гоша.

— Ничего похожего, — ответил писатель. — Так что, не будешь?

— Черт с тобой!

Журковский взял рюмку и чокнулся сначала с Кариной Назаровной, которая просияла от такого внимания со стороны хозяина, потом, чуть помедлив, с Крюковым.

— Нас нет, — продолжал писатель, жуя маринованный огурец. — Нету. А доказательство тому… Сам подумай, Толя, мы же никому в этой стране больше не нужны. Вернее, не нужны в том виде, в каком жили прежде. Нету больше ни писателя Крюкова, ни… Кем вы были раньше, Карина Назаровна? В прошлой жизни?

— До перестройки, что ли? — уточнила женщина.

— Да. До того, как все это началось. Вернее, как все кончилось.

— Я была бухгалтером, — сказала Карина Назаровна.

— Кем? — не поверил своим ушам Журковский.

— Бухгалтером. А что?

— Так почему же вы сейчас-то не работаете? Нынче для вас, бухгалтеров, самое время, расцвет бухгалтерского дела. И деньги…

— Нет. Я для этого не подхожу, — ответила женщина, и Журковский еще раз удивился ее неожиданной и откровенной беззащитности.

Анатолий Карлович наблюдал Карину в собственной квартире уже много лет, привык к ней, как к предмету обстановки, очень безвкусному и дешевому, но почему-то симпатичному любимой жене и только поэтому не отправленному на помойку. Карина раздражала его. Их бесконечные полуночные беседы с женой на кухне иной раз просто выводили его из себя, бесили до дрожи в коленях. Карина могла часами обсуждать мексиканские сериалы, вечера напролет говорить об очередном повышении цен, вообще, ее занимали лишь сиюминутные, бытовые дела, выше этого она никогда не поднималась. Таскала в дом детективные романы в дешевых бумажных обложках да еще Галину приучила к этому чтиву, от которого Журковского разве только не тошнило.

Сейчас, после того как Крюков обидел эту женщину, казавшуюся ему навязчивой, глупой и нелепой в своих старомодных нарядах, он чувствовал мучительные угрызения совести.

Ведь Анатолий Карлович знал, что она одинока, бедствует, что ее общение с Галиной и пребывание в их доме — единственный смысл жизни этой забитой и совершенно не приспособленной к современной действительности женщины. Знал — и тем не менее презирал ее, обижал своей холодностью и презрением, которого не скроешь, которое он едва ли не открыто демонстрировал, когда выходил на кухню покурить, в то время как Карина и его жена за чаем обсуждали очередной сериал.

Карина Назаровна при таких его появлениях всегда замолкала, а он испытывал что-то вроде злорадного удовлетворения. Мол, понимай, кто ты есть в этом доме…

«Ученый… Профессор… Интеллигентный человек. Семьянин, мать твою так, подумал Журковский. — Сволочь ты, Толя, а не интеллигентный человек. Ты бы в Институте свое презрение демонстрировал, благо есть кому…»

— Я по-новому не умею работать, — продолжала Карина Назаровна. — В двух местах пробовала…

— И что же? — спросил Журковский.

— А ничего. Уволили меня. Там же не двойная бухгалтерия, а тройная. Если не больше. Я все умею, все понимаю, что от меня хотят, а боюсь. Так и сказала… Меня на смех подняли, а потом уволили. Больше я уж и не ходила никуда. Говорят, везде одно и то же.

Крюков мрачно усмехнулся и снова налил всем по рюмке.

— Вот так, профессор. У меня та же история. И у всех. Ты посмотри внимательно. Мы все — как хочешь называй — либо мертвые, либо… Либо эмигранты. В собственной стране. Точно. Это правильнее даже. Эмигранты. Причем мертвые эмигранты.

Журковский поморщился:

— Ты пьян, Гоша.

— И что с того? Ну допустим, пьян. Какая разница? Вот если бы я был живой, что-то делал — тогда конечно. Тогда лучше трезвым ходить, общественно полезным трудом заниматься. А теперь — что пьян, что трезв, один хрен…

Он снова потянулся к бутылке.

— Ты не понимаешь? До сих пор не понимаешь? Последний в твоей жизни решительный поступок — отъезд, — последний и, я допускаю, что первый, ты прошляпил. Остался здесь. У тебя был шанс изменить свою жизнь, убежать от этого бардака, а ты не смог. И я не смог. Карина Назаровна… — Гоша икнул. Карина Назаровна вот наша бедная, она тоже… Да ей ведь, поди ж ты, и ехать некуда? Да, Карина Назаровна?

— Да… Правда. Некуда…

— Ну вот. А эмигранты как живут? Чем занимаются? Астрономы водят такси, писатели разносят пиццу, музыканты строят дома. Заслуженные артисты идут в бэби-ситтеры. Вот и у нас то же самое. Возьми, к примеру, Суханова. Доктор наук. Торгует лесом. Или чем там он промышляет?

— Компьютерами.

— Один хрен. Все равно он другую жизнь живет. Все, что он мог и умел тогда, в прежней, теперь ничто. Надо начинать с нуля. У него, у Суханова, получилось. Но таких ведь единицы. И потом, еще большой вопрос — нравится ему то, что он сейчас делает, или нет. Ведь деньги — это, в конце концов, не главное. Не в них счастье.

— Ой, Гоша, как же без денег-то? — спросила Карина Назаровна. — Все наши беды, они ведь от безденежья…

— Не скажите. Деньги покоя не приносят. А покой — это то, что нам всем нужно. Это и есть одна из главных составляющих понятия «человеческое счастье». Вот почему, Толя, я недавно сказал тебе, что тоскую по прежним временам? Ты ведь знаешь, я советскую власть всегда ненавидел. Ненавидел всеми, так сказать, фибрами души. И ненавижу до сих пор. Но это была — Власть. Это было Государство. Были законы. Были правила игры. Другой разговор, хорошие или плохие. По мне так плохие. А вот Карина Назаровна, я думаю, иного мнения. Да? Я прав, Карина Назаровна?

Женщина посмотрела в окно, за которым уже светало.

— Ну как вам сказать… С одной стороны, оно конечно. Сейчас все есть. Все можно купить… А с другой — тогда спокойнее было.

— Вот. Что я говорил?! — торжествующе заявил Крюков. — И с этим мнением я должен считаться. Поскольку, как говорится, не в лесу живу. К сожалению…. А социализм этот… Ты должен, Толя, помнить, что Бакунин говорил по поводу социализма.

— Что это тебя на Бакунина вдруг потянуло? — спросил Журковский.

— Так я же безработный. Естественное состояние для занятий философией. Так вот, помнишь? «Свобода без социализма — это несправедливость, а социализм без свободы — это рабство». Значит, что получается? Что жили мы при социализме без свободы. То есть в рабстве. А теперь социализм отменили, осталась одна полная свобода. И — полная несправедливость. Что же лучше?

— По-твоему, рабство лучше?

— Если из двух зол выбирать, то думаю, что лучше. Опять-таки закон больших чисел…