Георгий Береговой - Три высоты

• Название: Три высоты
• Автор: Георгий Береговой
• Жанр: Биографии и Мемуары

В этой книге автор размышляет о буднях своей профессии, рассказывает о сложном пути от курсанта осоавиахимовского аэроклуба до руководителя Центра подготовки летчиков-космонавтов. Летчик-штурмовик, летчик-испытатель, летчик-космонавт — три цели, которые он в разное время поставил перед собой, три высоты, которыми овладел, совершенствуясь в избранном раз и навсегда деле, ставшем для него содержанием и смыслом всей жизни.

---

Остальные тоже наконец поняли, из-за чего сыр-бор, и, добродушно посмеиваясь, разошлись по машинам.

— Пойдете у меня ведомым слева! — сказал я Биджиеву напоследок, решив, что раз уж взялся опекать новичка, то дело нужно доводить до конца.

На цель вышли скоро и точно.

Заметив вереницу вражеских грузовиков, я с ходу со снижением пошел в атаку. И тут же испуганный голос Биджиева:

— Командир! Твоя машина горит!

«Что за черт! Неужели проморгал? — мелькнуло у меня в голове. — Нет, не может такого быть!»

И снова Биджиев, на этот раз уже не испуганно, а смущенно:

— Виноват, командир! Это у тебя от эрэсов под хвостом пламя…

— А ты что, свои назад домой решил привезти? — поинтересовался в сердцах я, жмя на гашетки.

Грузовики горят. Цель накрыта с одного захода. Больше здесь делать нечего.

— Работе конец. Возвращаемся на аэродром!

— Как возвращаемся? Я и трети боекомплекта не израсходовал! — подал снова голос Биджиев, нацеливаясь на грузовик, удирающий к окраине железнодорожной станции.

Деться немцу некуда. «Ил» с ревом настигает его, и вот грузовик уже пылает в обочине с перевернутыми вверх колесами.

Выходя из пикирования, Биджиев, как он позже рассказывал, заметил за станционными зданиями раздувающий пары паровоз. Не набирая высоты, на бреющем он врывается на станцию. Есть! Паровоз расстрелян в упор. А там что, связка товарных вагонов? Прекрасно! Через минуту вагоны тоже горят!..

Биджиеву в те мгновения казалось, что все, и я, и товарищи, восхищенно наблюдают за ним, радуются его удачным, неотразимым атакам, что по возвращении в полк его ожидают немногословные, скупые, но оттого еще более весомые похвалы со стороны новых друзей, а может — чем черт не шутит! — даже и благодарность в приказе. Разве, мол, ради этого не стоит потрудиться, рискнуть?!

Но пока рисковать ему, как он вскоре и сам понял, особенно не приходится: вражеских истребителей в небе не видно, зенитки почему-то тоже молчат — может, их тут и нет вовсе. Тем лучше! Но тут Биджиев наконец спохватился-в небе нет не только «мессеров» или «фокке-вульфов», в нем вообще пусто, а он давно уже в одиночку крутится здесь над вымершей, обезлюдевшей станцией.

…На аэродроме царила тревога. Я то и дело поглядывал на часы: горючее у Биджиева на исходе. Если не появится в ближайшие десять — пятнадцать минут, тогда… Кляну себя, что не вернулся сразу же, едва обнаружил отсутствие новичка. Но, с другой стороны, что мы могли сделать? Не успели отойти от станции, как на нас сразу же навалилась четверка «мессеров»-сами еле ушли. И все же на сердце было нехорошо, давило чувство какой-то неосознанной вины…

— Да не терзай ты себя! — тронул меня за плечо Лядский. Он, как и Пряженников и другие, тоже не уходил с полосы. — Обойдется все! Заплутал он, наверно, ну и сел где-нибудь на вынужденную… Места здешние незнакомы, первый на этом участке вылет!

— Вот именно первый! — поморщился я. — А если, как для Шурика, и последний?

— Никто из нас не застрахован, — вмешался в разговор Пряженников и, кивнув в сторону Лядского, продолжил: — Если бы не Тимофей, топать бы мне нынче домой пешком. Конечно, если бы осталось на чем топать…

— Да бросьте вы его раньше времени хоронить! — крикнул вдруг кто-то из стоящей поодаль группы летчиков. — Вон он, ваш Биджиев, летит!

Все оглянулись. Из-за леса действительно вынырнул какой-то «ил». Быстро приближаясь, он шел к аэродрому на бреющем. У всех сразу отлегло от души.

Сперва я даже не стал отчитывать Биджиева, когда тот докладывал, что самовольно задержался над целью. На радостях решил простить новичку грубое нарушение дисциплины и только спросил:

— Независящие обстоятельства… Вам по-прежнему, лейтенант, неясно, что это такое?

— Теперь ясно, товарищ командир! Азарт и увлечение боем, которые помешали мне уйти вместе с группой, независящими обстоятельствами считаться не могут! лихо отрапортовал Биджиев. И вдруг покраснел, опустил голову и тихо сказал: Но у меня же неизрасходованные снаряды оставались…

Однако сочувствие сочувствием, а дело делом. Пришлось поговорить все же с Биджиевым всерьез.

Отвели мы его вместе с Лядским и Пряженниковым в сторонку.

— Ты свой «ил» где получал, на заводе? — спросил я его. — Видел, кто там за станками вкалывает — пацаны тринадцати-четырнадцати лет! Порожние ящики себе под ноги приспосабливают, чтобы до суппорта дотянуться…

— Он думает, что он один такой злой! Что только он благородной ненавистью к врагу пылает! — вмешался Лядский.

— Ни черта он не думает! Нечем ему думать! — рубанул Пряженников. — Он от собственного геройства без ума, а на остальное ему начхать.

— О каком геройстве речь? — опять подхватил Лядский. — Везет ему пока вот и все геройство. Не велика храбрость — одиночные грузовики крошить.

— Слушай, а если тебя завтра «мессеры» на обратной дороге прихватят, что будешь делать? «Караул» кричать? Так никто не услышит, — не отставал Пряженников. — Ты что, в одиночку да с пустыми стволами, одной своей злостью собираешься их отогнать?

Биджиев ошеломленно вертел головой, переводя с одного на другого растерянный взгляд. Так вот, оказывается, как выглядит в глазах окружающих то, что он делает! Жалким мальчишеским ухарством, вызывающим не уважение, а жалость и пренебрежительный гнев! А он-то еще тешил себя, будто отчитывали его просто так, ради проформы, а на самом деле…

— У меня четыре брата на войне воюют. Убили недавно одного… — начал он было в свое оправдание. Но вдруг сорвался: — Убили, понимаете? Убили! Кто отомстит?

— И тебя, дурака, на тот свет отправят! — безжалостно отрезал Пряженников. — Если за ум не возьмешься. Война — это тебе не детский сад. Фашисты младенцев в воздухе ох как любят!

— Не изменишь своего отношения — спишут из летчиков! — жестко заключил я, изо всех сил пытаясь не сорваться и не обнаружить истинных своих чувств, что сразу бы свело на нет всю эту тщательно продуманную «артподготовку» по самолюбию новичка. — Все! Можете идти, лейтенант Биджиев!

— Хороший парень! — сказал Пряженников, когда Биджиев уже ушел. — Добрый из него летчик будет. Да и товарищ что надо, друга в бою не подведет…

— Почему будет? — возразил я. — Он уже и сейчас летчик! Как думаешь, Тимофей?

— Думаю, что ему сейчас белый свет не мил! — улыбнулся в ответ тот. — Ну да ничего, перебьется. Грех было бы такого хлопца зазря потерять.

— Чудно! — подвел итоги Пряженников. — Отец и деды хлопкоробы, самолет только в небе и видели, а вот, поди ж, Солтан свет-Биджиевич — летчик божьей милостью!

Вообще говоря, процесс становления летчика границ во времени не имеет. Сколько ни летай, всегда найдется чему поучиться: секреты летной профессии, как, видимо, и всякой другой, неисчерпаемы. В том-то и была сила лучших бойцов полка, таких, как Пряженников, Кумсков, Лядский, Кузин, и многих других, что они, если так можно выразиться, никогда не теряли остроты профессионального зрения, умели подмечать новое, фиксировать в сознании каждую малейшую деталь, каждый штрих, способный хоть как-то обогатить их, пригодиться на будущее.

Не заслуживающих внимания мелочей для них не существовало. Каждый бой, каждый вылет обязательно чему-то мог научить, и они никогда не уставали учиться.

И все-таки, несмотря на эту колоссальную, никогда не прекращающуюся работу, связанную с совершенствованием летного и боевого мастерства, ошибок и срывов удавалось избежать далеко не всегда. Война щедра на неожиданности.

Вспоминается такой случай. Воздушным стрелком у Лядского летал Марушкин. Воевал Марушкин храбро, на гимнастерке у него красовались ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Лядский очень любил своего стрелка и сильно к нему привык. Но у Марушкина была одна слабость: любил поспать.

Этим и воспользовался как-то Фетисов. Большинство техников нередко просились, чтобы их взял кто-нибудь из летчиков в боевой вылет в качестве воздушного стрелка. Фетисов в этом смысле исключением не был. Но беда заключалась в том, что техников вечно не хватало, каждая пара рук была буквально на вес золота, и командир полка Ищенко обещал влепить двадцать суток ареста тому из них, кто нарушит приказ, поднявшись в воздух вместо воздушного стрелка.

Фетисов, узнав об этом, на время успокоился. Но вскоре он получил из дому известие, что брат его Иван и сестра Марья пропали без вести. Тут-то он и насел на Марушкина.

— Не могу, — отбивался тот. — Никак не могу. Да и Лядский все равно не позволит.

— А ты же сегодня не с Лядским, а с Молодчиковым должен лететь. Молодчиков не такой строгий, он разрешит. Пойми ты, душа у меня горит! На, почитай письмо…

— А Ищенко как же? — начал колебаться Марушкин.

— А он ничего и не узнает, — успокоил Фетисов. — Мы с тобой как сделаем? Полечу я, а в журнале боевых вылетов твою фамилию запишем. А чтоб тебе на глаза не попадаться, я для тебя тут в укромном местечке такой спальный салон-люкс оборудовал, что век искать будут — не найдут. Договорились?