Наталия Будур - Нансен. Человек и миф

• Название: Нансен. Человек и миф
• Автор: Наталия Будур
• Издательство: Игра слов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9918-0063-1

Фритьоф Нансен — путешественник, ученый, дипломат и норвежский политический деятель. Символ мужества, воли и гуманизма. Нансен — символ самой Норвегии.

Однако не стоит забывать о том, что Нансен все же был простым человеком, со свойственными ему слабостями и желаниями: о романах красавца-полярника ходили десятки легенд. У Нансена был тяжелый характер, его всю жизнь мучили самые разнообразные противоречия, а современники считали его анархистом. Не секрет, что девизами Нансена были «Против течения!» и «Сжигая за собой мосты!».

Несмотря на широкую известность Фритьофа Нансена, многое о нем забыто, а кое-что и вовсе неизвестно нашим современникам. Нансен был выдающимся ученым-биологом, политическим деятелем, много сделавшим для получения Норвегией независимости в 1905 году, и дипломатом, сумевшим «добыть» для своей страны короля. Кстати, «королевскую должность» предлагали и самому Нансену, но он отказался, заявив, что он «слишком большой эгоист и предпочитает сохранить полную свободу действий и быть свободным человеком». Более того, Фритьоф Нансен был прекрасным художником. Почти все свои книги он иллюстрировал сам, а в экспедициях никогда не расставался с карандашом и альбомом.

Об этом и многом другом рассказывает книга скандинависта Наталии Будур «Нансен. Человек и миф».

---

В 1911 году Нансен вновь встречается с Кэтлин — на этот раз уже в Лондоне, куда приезжает по приглашению Королевского географического общества с чтением лекции об открытии Лейфом Счастливым Америки. Этому вопросу было отведено центральное место в книге Нансена «Север в тумане», которая как раз в тот момент была издана на английском. Экземпляр книги был послан Фритьофом лично Кэтлин ещё задолго до турне.

Кэтлин была женщиной страстной и охочей до знаменитых мужчин — так что можно сказать, что они с Фритьофом нашли друг друга в прямом и переносном смысле. Отношения развивались очень быстро и бурно. Разница в 17 лет ни одного из них нисколько не смущала. Они не только не скрывали отношений, но даже ездили вместе в другие города и страны — например, в 1912 году в Берлин, где Нансен читал лекции. Кэтлин делала наброски с Фритьофа во время той поездки — и много лет спустя использовала их, когда делала бюст Нансена из гипса (датирован ею самой 1934 годом — через 4 года после смерти Фритьофа).

Надо сказать, что Нансен был серьёзно увлечён миссис Скотт — он даже мечтал об общем ребёнке, который должен был быть непременно похож на Кэтлин. Он почувствовал себя в Германии восставшим из пепла, полным жизненных сил и необыкновенной радости.

Вскоре Кэтлин пришлось уехать домой, а Фритьоф продолжил турне по Германии, а затем славно покатался на лыжах в Тироле. Он писал Кэтлин страстные письма и рассказывал обо всём происходящем. Они договорились встретиться в Париже в марте 1912 года — так и случилось. Они даже успели посмотреть на «Мону Лизу» в Лувре и были очень рады этому, поскольку в августе того же года картину украли из Лувра[63].

Кэтлин, узнавшая о возвращении Амундсена, не получала никаких сведений о муже — в то время ещё никто не знал о гибели экспедиции Скотта во льдах Антарктики. Нансен пытался её утешить, писал ей трогательные письма, уверял, что Скотт мог прийти к полюсу первым (кто достиг заветной точки первым, также было некоторое время неизвестно), и пригласил посмотреть на белые ночи с палубы своей яхты «Веслемёй».

Какой бы ветреной ни была Кэтлин, за мужа она переживала — и в январе 1913 года она отправляется на корабле в Новую Зеландию, где рассталась с Робертом перед началом его путешествия и где они договорились встретиться после её окончания. По дороге она узнала о гибели всех членов экспедиции.

Трагическая смерть мужа, которого Нансен критиковал за излишнюю легкомысленность в подготовке экспедиции (и был совершенно прав!), его проигрыш Норвегии оказались решающими для отношений Кэтлин с Фритьофом. Они решительно заморозили их.

Нансен решил подождать лучших времён — он полагал, что Кэтлин нужно время. Они состояли в переписке — и в 1919 году решили встретиться. По дороге на конференцию в Париж в 1919 году Фритьоф заехал к Кэтлин в Лондоне и сделал ей официальное предложение. Ответ ему не понравился — Кэтлин не просто отказала именитому жениху, но в качестве основной причины отказа назвала громадную разницу в возрасте. Ведь Фритьофу было уже 58 лет, а ей только 41. Кроме того, она была прекрасно осведомлена, что некая норвежская дама ушла от своего мужа-художника, очень известного и талантливого, исключительно из-за любви к Нансену. В своём дневнике она записала, что Сигрун лучше подходит Фритьофу, потому что «давно любит его, добра и мила и родом из той же страны, что и он». Нансен с отказом не смирился — и попытался переубедить леди Кэтлин, но безрезультатно. Однако хорошими друзьями они остались на всю жизнь.

* * *

Помимо Кэтлин и Сигрун в жизни Нансена постоянно возникали и другие женщины. Так, во время пребывания в Америке у него сложились прекрасные отношения с Лили Зульцер.

Лив Нансен-Хейер, приехавшая к отцу в США, вспоминала:

«Больше всего мы с отцом любили бывать в швейцарском посольстве, там мы чувствовали себя как дома. В отличие от других нейтральных стран Швейцария не назначила специальной комиссии для решения вопросов военного времени, и все вопросы этого рода решались постоянными сотрудниками посольства во главе с Гансом Зульцером. Как и отец, он не был дипломатом по профессии, но его посылали в Америку каждый раз, когда он был нужен стране по особо важным делам.

Лили и Ганс Зульцер составляли прекрасную пару. Ганс был выше и худощавее, чем мой отец, у него были умные голубые глаза, а лицо светлело и делалось совершенно мальчишеским, когда он улыбался, — а он почти всегда улыбался, находясь вместе с нами. Как-то я случайно заглянула к нему в кабинет, тут он был куда внушительнее. Почтительность была написана на лицах сотрудников посольства, которые по вечерам смеялись и шутили в его просторном доме.

Лили, такая красивая и очаровательная, без сомнения, была самой элегантной дамой в Вашингтоне. Излишне говорить, что отец был совершенно очарован ею. Присутствие трёх маленьких сыновей придавало этому дому семейный уют.

И отец был рад, что есть такой дом, где он может поиграть с детьми. Все мы очень сдружились, чуть ли не каждое воскресенье отправлялись с ними и другими славными швейцарцами из посольства в дальние прогулки.

Мы с отцом всегда с нетерпением ждали, когда можно будет, захватив корзинку с едой и прочую поклажу, отправиться на машинах за город и забыть на время все заботы».

Дружеские отношения с четой Зульцер Нансен сохранил на долгие годы — и после их возвращения из Америки частенько гостил в семейном доме в Винтертуре в Швейцарии.

* * *

Отношения с Сигрун Фритьоф сохранял всегда — даже в минуты и годы страстных увлечений другими женщинами. Ей он пишет пламенные письма из Сибири, ей же рассказывает о своих тактических и политических планах во время Первой мировой войны. На её попечение оставляет свою младшую Ирмелин, когда уезжает в Америку (туда к нему приезжала и старшая дочь Лив).

Сигрун воспринималась Фритьофом как нечто само собой разумеющееся — именно нечто, а не некто, потому что по большому счёту его никогда не интересовали её чувства. Он страшно злился на неё, когда она что-то делала против его воли или у неё что-то не получалось. Так, когда она никак не могла научиться метко стрелять на охоте, гнев Нансена был страшен, и Сигрун писала одному из своих знакомых:

«Я должна сказать тебе одну вещь. Никогда не противоречь Нансену, это совершенно невозможно».

Нансен привык к всеобщему обожанию — и если ему вдруг случалось попасть в ситуацию, когда должен был ждать он, а не ждали его, он не мог с этим смириться. При этом не имело никакого значения, что речь шла о в общем-то посторонних людях, поскольку в случае Сигрун она всё ещё оставалась в глазах общества всего лишь соседкой Нансена и официальной женой Герхарда Мюнте. Когда в одни из пасхальных дней 1915 года обнаружилось, что фру Мюнте отправилась с друзьями в город, а Нансен должен сидеть и ждать её возвращения, последовало гневное письмо, а затем и разрыв и полное молчание на несколько дней. Когда же оскорблённый любовник вновь обрёл разум, он призвал к себе в башню в Пульхёгду Сигрун — и та прибежала, как маленькая девочка.

Сигрун всегда делала так, как хотел Фритьоф.

В 1918 году она развелась с мужем. Причина разрыва никогда не была названа — и мемуаристы практически ничего не писали об этом. Сохранилось, однако, довольно колкое высказывание внучки Бьёрнсона Дагни, которая заметила: «Мюнте и Фритьоф Нансен были соседями. Фру Мюнте пользовалась вниманием противоположного пола благодаря своему уму и обаянию. Длинноногий Нансен частенько перебирался через ограду и навещал её. И Мюнте ничего не имел против. Но когда Нансен женился на его жене — этого уже он стерпеть не смог». Всё дело в том, что Сигрун постепенно действительно стала членом семьи Нансена, ещё даже будучи замужем за Мюнте. У неё частенько оставалась Ирмелин — Имми, когда её отец уезжал в своё очередное рабочее турне. Имми любила Сигрун, а вот о других детях Нансена того же сказать нельзя. Неприязнь сквозит между строк и в воспоминаниях Лив:

«В это время отец часто писал, как он скучает по дому. Получала я письма (Лив тогда училась в Швейцарии. — Н. Б.) и от тети Малли, и от Одда, и от Торупа, и от Анны Шётт, и от многих других и поэтому знала обо всём, что делается дома. Особенно меня мучила совесть из-за Одда. Он, верно, нуждается во мне, думалось мне. Отец постоянно был в отъезде и потому решил поместить Одда в какую-нибудь семью, где он будет вести более упорядоченный образ жизни, чем в Пульхёгде. Почти все гимназические годы Одд провёл в семье доктора философии Кр. Л. Ланге в Виндерене. Ланге был генеральным секретарём Межпарламентского союза, совет которого заседал в Женеве, и имел большие заслуги в сфере международной работы. Как и мой отец, он получил Нобелевскую премию. Его сын Хальвард, который после Второй мировой войны стал министром иностранных дел, тогда учился вместе с Оддом, и они очень подружились. Фру Ланге заботилась о моём брате и не делала никакой разницы между ним и своими собственными детьми. Но, как ни хороши были „приёмные родители“, а всё-таки у Одда) было такое чувство, что его словно выставили из дому. Ведь у него был родной дом, был отец, которого он так чтил и по которому так тосковал.