Александр Янов - Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560

• Название: Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560
• Автор: Александр Янов
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

Проблема лишь в том, что Русь, в особенности после смерти в 1054 году Ярослава Мудрого, была сообществом пусть европей­ским, но еще протогосударственным. И потому нежизнеспособным. в отличие от сложившихся европейских государств, которые тоже

вопросы истории, 1968, № 5, с. 24.

оказались, подобно ей, в середине XIII века на пути монгольской конницы (Венгрии, например, или Польши), Русь просто перестала существовать под её ударами, стала западной окраиной гигантской степной империи. И вдобавок, как напомнил нам Пушкин, «татаре не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля».

Спор между историками идет поэтому лишь о том, каким именно государством вышла десять поколений спустя Москва из-под степно­го ярма. Я, конечно, преувеличиваю, когда говорю «спор». Правя­щий Стереотип мировой историографии безапелляционно утвержда­ет, что Россия вышла из-под ига деспотическим монстром. Вышла, иначе говоря, наследницей вовсе не своей собственной историчес­кой предшественницы, европейской Руси, а чужой монгольской Ор­ды. Приговор историков, иначе говоря, был такой: вековое иго ко­ренным образом изменило саму цивилизационную природу страны, европейская Русь превратилась в азиатско-византийскую Московию.

Пожалуй, точнее других сформулировал эту предполагаемую разницу между Русью и Московией Карл Маркс. «Колыбелью Моско­вии, — писал он со своей обычной безжалостной афористичнос­тью, — была не грубая доблесть норманнской эпохи, а кровавая тря­сина монгольского рабства... Она обрела силу, лишь став виртуозом в мастерстве рабства. Освободившись, Московия продолжала ис­полнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем, следуя миссии, завещанной ей Чингизханом... Современная Россия есть не более, чем метаморфоза этой Московии».[9]

К началу XX века версия о монгольском происхождении России стала в Европе расхожей монетой. Во всяком случае знаменитый британский географ Халфорд Макиндер, прозванный «отцом геопо­литики», повторил её в 1904 году как нечто общепринятое: «Рос­сия — заместительница монгольской империи. Её давление на Скан­динавию, на Польшу, на Турцию, на Индию и Китай лишь повторяет центробежные рейды степняков».[10] И когда в 1914-м пробил для гер­манских социал-демократов час решать, за войну они или против, именно на этотобронзовевший ктому времени Стереотип и сосла­лись они в свое оправдание: Германия не может не подняться на за­щиту европейской цивилизации от угрожающих ей с Востока мон­гольских орд. И уже как о чем-то не требующем доказательств рас­суждал, оправдывая нацистскую агрессию, о «русско-монгольской державе» Альфред Розенберг в злополучном «Мифе XX века». Коро­че, несмотря на колоссальные и вполне европейские явления Пуш­кина, Толстого или Чайковского, Европа по-прежнему воспринима­ла Россию примерно так же, как Блистательную Порту. То есть как чу­жеродное, азиатское тело.

Самое удручающее, однако, в том, что нисколько не чужды были этому оскорбительному Стереотипу и отечественные мыслители и поэты. Крупнейшие наши историки, как Борис Чичерин или Геор­гий Плеханов — чистой воды западники, заметьте, — тоже ведь нахо­дили главную отличительную черту русской политической культуры в азиатском деспотизме. И разве не утверждал страстно Александр Блок, что «азиаты мы с раскосыми и жадными очами»? И разве не повторял почти буквально жестокие инвективы Маркса — и Розен- берга — родоначальник евразийства князь Николай Трубецкой, ут­верждая, что «русский царь явился наследником монгольского хана. „Свержение татарского ига" свелось... к перенесению ханской став­ки в Москву... Московский царь [оказался] носителем татарской го­сударственности»?31 И разве не поддакивал им всем уже в наши дни Лев Гумилев? *

В такой, давно уже поросший тиной омут Правящего Стереотипа русской истории и бросили камень историки-шестидесятники. Так вот, первый вопрос на засыпку — как говорили в мое время студен­ты, — откуда в дебрях «татарской государственности», в этом «хрис­тианизированном татарском царстве», как называл Московию еще Николай Бердяев, взялась вдруг Великая реформа 1550-х, заменив­шая феодальных «кормленщиков» не какими-нибудь евразийскими

"·С. Трубецкой. Отуранском элементе в русской культуре, Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн, M., 1993, с. 72.

баскаками, но вполне европейским местным самоуправлением и су­дом «целовальников» (присяжных)? Откуда взялся пункт 98 Судеб­ника 1550 года, юридически запрещавший царю принимать новые законы единолично?

Введение

Пусть говорили шестидесятники еще по необходимости эзопов­ским языком, пусть были непоследовательны и не уверены в себе (что, естественно, когда ставишь под вопрос мнение общепринятое, да к тому же освященное классиками марксизма), пусть не сумели выйти на уровень философского обобщения своих собственных ошеломляющих открытий, не сокрушили старую парадигму. Но бре­ши пробили они в ней зияющие. Достаточные, во всяком случае, для того, чтобы, освободившись от гипноза 150-летней догмы, подой­ти к ней с открытыми глазами.

Интеллектуальная контрреформа

К сожалению, их отважная инициатива не была поддержана ни в советской историографии, ни в западной (где историки вообще узнали об их открытиях из ранней версии моей книги). Я не говорю уже о том, что Правящий Стереотип отнюдь не со­бирается умирать. Уж очень много вложено в него за десятилетия на­учного, так сказать, капитала и несметно построено на нем ученых репутаций. Сопротивляется он поэтому отчаянно. В свое время я ис­пытал силу этого сопротивления, когда буквально со всех концов све­та посыпались на мою бедную Autocracy суровые большей частью ре­цензии (я еще расскажу о них подробно в Заключении этой книги).

Но еще очевиднее сказалась мощь старой парадигмы в свобод­ной России, где цензура уже не мешает, а открытия шестидесятни­ков по-прежнему не осмыслены, интеллектуальная реформа бо-х оказалась подавлена неоевразийской контрреформой и историчес­кая мысль все еще пережевывает зады «старого канона». Вотлишь один пример. В 2000 году вышла в серии «Жизнь замечательных лю­дей» первая в Москве серьезная монографическая работа об Иване III. Ее автор Николай Борисов объясняет свой интерес к родоначаль­нику европейской традиции России, ни на йоту не отклоняясь от Правящего Стереотипа: «при диктатуре особое значение имеет лич­ность диктатора... Именно с этой точки зрения и следует оценивать... государя всея Руси Ивана III».32 Хорош «диктатор», дозволявший — в отличие, допустим, от датского короля Христиана III или английско­го Генриха VIII — проклинать себя с церковных амвонов и в конеч­ном счете потерпевший жесточайшее поражение от церковной ие­рархии! Но автор, рассуждая вдобавок о «евразийской монархии», идет дальше. Он объявляет своего героя «родоначальником крепо­стного строя» и, словно бы этого мало, «царем-поработителем».33 Как еще увидит читатель, даже самые дремучие западные привер­женцы Правящего Стереотипа такого себе не позволяли.

Простое сравнение

Между тем особенно странно выглядит всё это именно в России, чьи историки не могут ведь попросту забыть о Пуш­кине, европейском поэте parexellence. И вообще обо всем предшест­вовавшем славянофильской моде последних трех четвертей XIX века европейском поколении, к которому принадлежал Пушкин. О поколе­нии, представлявшем, по словам Герцена, всё, что было «талантливо­го, образованного, знатного, благородного и блестящего в России»34 Решительно ведь невозможно представить себе, скажем, декаб­риста Никиту Муравьева декламирующим, подобно Достоевскому, на тему «единой народ-богоносец — русский народ»35 Или Михаила Лунина — рассуждающим, как Бердяев, о «славянской расе во главе с Россией, которая призывается к определяющей роли в жизни че­ловечества».36 Не только не было, не могло быть ничего подобного У пушкинского поколения.

Николай Борисов. Иван III, М., 2000, с. ю. Там же, с. 11.

А-И. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т. 13, М., 1958, с. 43.

Введение

Достоевский. Собр. Соч. в 30 томах, т. ю, Л., 1974, с. 200. Н.А. Бердяев. Судьба России, М., 1990, с. ю.

Там, где у славянофильствующих «империя», у декабристов бы­ла «федерация». Там, где у тех «мировое величие и призвание», у них было нормальное европейское государство — без крестьян­ского рабства и самовластья. Там, где утех «мировое одиночество России», у них, вспомним Чаадаева, «братская связь с великой се­мьей европейской». Короче, европеизм был для пушкинского поко­ления естественным, как дыхание.

Введение

Достаточно ведь просто сравнить его с культурной элитой поко­ления Достоевского, чтобы убедиться — даже общей почвы для спо­ра быть у них не могло. Ну, можете ли вы, право, представить себе обстоятельства, при которых нашли бы общий язык Сергей Муравь- ев-Апостол, не убоявшийся виселицы ради русской свободы, и Кон­стантин Леонтьев, убежденный, что «русский народ специально не создан для свободы»?[11] И как не задать, наблюдая этот потрясающий контраст, второй вопрос на засыпку: да откуда же, помилуйте, взя­лось в этом «татарском царстве» такое совершенно европейское по­коление, как декабристы?