Артур Шопенгауэр - Избранные произведения

• Название: Избранные произведения
• Автор: Артур Шопенгауэр
• Издательство: Просвещение
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-09-004165-2

В книгу выдающегося исследователя проблем оптимизма и пессимизма Артура Шопенгауэра вошли труды, посвященные рассмотрению основного его понятия «Мировая Воля», характеристике отрицательных сторон человеческого общежития, основным идеям этики и эстетики, а также разбору проблем половой любви. Включено также знаменитое сочинение А. Шопенгауэра «Афоризмы житейской мудрости».

Предлагая эти сочинения учителю, издательство надеется, что они не только расширят его кругозор, но и помогут осмыслить происходящие в обществе изменения, по-новому взглянуть на проблемы личности и воспитания.

---

50) Характерная и в обыденной жизни очень часто дающая себя знать разница между дюжинными и способными головами заключается в том, что первые, при обсуждении и оценке возможных опасностей, всегда желают знать и принимают во внимание лишь прежние случаи подобного рода, последние же сами соображают, какие случаи в будущем возможны, — при этом они помнят, как говорит испанская пословица, «что не случается в течение года, случается за немногие минуты». Помянутая разница, конечно, естественна: ибо обозреть то, что может случиться, — для этого нужен ум, а для обзора того что уже случилось, требуются только внешние чувства.

Наша же максима пусть будет такова: приноси жертвы злым демонам! Это значит, что не следует отступать перед известной затратой труда, времени, неудобств, обходов, денег или лишений, чтобы закрыть доступ для возможности какого-либо несчастья: и чем больше последнее, тем возможность эта, надо помнить, меньше, отдаленнее, невероятнее. Самое наглядное пояснение этому правилу дает страховая премия. Это— жертва, публично и всеми приносимая на алтарь злых демонов.

51) Ни при каком происшествии не подобает предаваться большому ликованию или большому унынию, — частью в виду изменчивости всех вещей, которая каждое мгновение может все повернуть в другую сторону, частью в виду обманчивости нашего суждения о том, что нам полезно или вредно, — обманчивости, вследствие которой почти каждому приходилось сетовать на то, что оказывалось потом для него самым подлинным благом, или ликовать по поводу того, что стало источником его величайших страданий. Рекомендуемое же здесь отношение прекрасно выражено Шекспиром:

«Я столько уж ударов испытала

И радости и горя, что меня

Внезапностью они не поражают,

Хоть я и женщина».

(«Конец — делу венец» акт III, сц. 2)

Вообще же тот, кто при всех несчастьях сохраняет спокойствие, показывает этим, что он знает, насколько колоссальны возможные в жизни беды и как огромно их количество; поэтому он смотрит на совершившееся в данную минуту как на очень небольшую часть того, что могло бы произойти. Это — стоический образ мыслей, сообразно которому никогда не надо «забывать о человеческой доле», а всегда нужно помнить, какой печальный и жалкий жребий — все вообще человеческое существование и как бесчисленны грозящие ему бедствия. Для того чтобы поддержать в себе это сознание, достаточно осмотреться вокруг себя в любом месте: где бы мы ни находились. пред нашим взором скоро окажется эта борьба, эти терзания и муки из-за жалкого, пустого, ничем не брезгающего человеческого существования. Тогда мы понизим свои притязания, научимся понимать несовершенство всех вещей и состояний и будем всегда смотреть навстречу несчастьям, чтобы избежать их или примириться с ними. Ибо несчастья, большие и малые, составляют подлинную стихию нашей жизни — и это надлежит постоянно держать в уме. Но человек не должен из-за этого, как нытик, печалиться, вместе с Бересфордом, на ежечасные горести человеческой жизни и строить гримасы, а тем менее «при- каждом укусе блохи взывать к Господу»: нет, он должен, как человек предусмотрительный, выработать в себе такую осторожность в предвидении и предотвращении несчастий, исходят ли они от людей или от вещей, и так в этом изощриться, чтобы, подобно умной лисе, тихонько уклоняться от всякой, большой и маленькой, неудачи (которая по большей части бывает лишь скрытой неловкостью)

Если мы легче переносим несчастный случай, коль скоро заранее предположим его возможность и; как говорится, освоимся с ним, то это, быть может, происходит главным образом потому, — что, когда мы, до наступления данного случая, спокойно обдумаем его как простую возможность, мы явственно и со всех сторон рассматриваем пределы несчастья и таким образом, по крайней мере, видим в нем нечто конечное и обозримое, — а благодаря этому, при его реальном появлении оно подействует на нас не более как своей истинной тяжестью. Если же мы не сделали предположения о нем, а оно постигает нас без приготовления, то испуганный ум в первое мгновенье не может точно измерить величину несчастья: оно для него в эту минуту необозримо, легко представляется поэтому безмерным, во всяком случае — гораздо большим, нежели это есть на самом деле. Равным образом, при неясности и неопределенности всякая опасность кажется больше. Конечно, сюда присоединяется еще и то, что, когда мы заранее представляли себе возможность данного несчастья, мы тогда останавливались также и на различных утешительных соображениях и средствах помочь беде или, по крайней мере, свыклись с мыслью о ней.

Но ничто не делает нас более способными к терпеливому перенесению постигающих нас несчастий, как убеждение в истине, которую я, в своем конкурсном сочинении о свободе воли, вывел и установил из ее последних оснований, — именно, в следующей (стр. 62, по 2-му изд. — 60): «Все, что случается, от самого великого и до самого ничтожного случается необходимо». Ибо человек скоро умеет примиряться с неизбежною необходимостью, а сознание названной истины позволяет ему на все, даже на обусловленное самыми странными случайностями, смотреть как на столь же необходимое, сколь необходимо и то, что получается по самым известным правилам и вполне предвидимо. Отсылаю здесь к тому, что сказано мною («Мир как воля и представление», т. I, стр. 345 и 346, по 3-му изд. — 361) об успокоительном действии сознания неизбежности и необходимости. Кто проникнут этим сознанием, тот прежде всего будет делать, что может, а затем с готовностью терпеть, что придется.

Относительно мелких неприятностей, ежечасно нас терзающих, можно думать, что они назначены как материал для нашего упражнения, чтобы в счастьи не парализовалась совершенно способность переносить большие беды. Против повседневных беспокойств, мелочных столкновений при общении с людьми, незначительных уколов, неподобающего отношения других, сплетен и мн. др. надо быть 2 рогатым Зигфридом, т, е. совершенно их не чувствовать, гораздо меньше принимать их к сердцу и ломать над ними голову. На все подобные вещи не надо обращать никакого внимания, — нужно отталкивать их от себя, как камешки, попадающиеся на дороге, и отнюдь не делать их предметом своих глубоких соображений и размышлений.

52) А что люди обыкновенно называют судьбою, это большею частью просто их собственные глупые выходки. Нельзя поэтому в достаточной мере проникнуться прекрасным местом у Гомера («Илиада», 23, 313 и сл.) где он хвалит, т. е. умное размышление. Ибо если за дурные дела мы поплатимся лишь на том свете, то за глупые во всяком случае уже на этом, — хотя и случается, что иной раз кару правосудия заменяет милость.

Страшный и опасный вид не у того, кто обладает суровым, а у того, кто обладает умным взором, — ведь, несомненно, человеческий мозг более страшное орудие, чем когти льва.

Вполне светским человеком был бы тот, кто никогда не останавливался бы в нерешительности и никогда не приходил бы в чрезмерную торопливость.

53) Но наряду с благоразумием очень существенную роль для вашего счастья играет и мужество. Конечно, человек нч того ни другого не может дать себе, а наследует первое от матери, последнее — от отца: однако сознательное желание и упражнение могут способствовать развитию природных задатков. В этом мире, где «кости выпадают с железной непреклонностью», нужен железный дух, облеченный в панцирь против судьбы и вооруженный против людей. Ибо вся жизнь — борьба; у нас оспаривают каждый шаг, так что Вольтер прав, говоря: «На этом свете успеха достигают только острием шпаги и умирают с оружием в руках». Вот почему малодушен тот, кто, едва тучи соберется или хотя бы только покажутся на горизонте, съеживается, близок к унынию и начинает вопить. Напротив, пусть нашим девизом будет: «Не уступай беде, но отважно иди ей навстречу». Пока исход какого-нибудь опасного дела еще сомнителен, пока еще продолжает существовать возможность того, что он будет благоприятен, — до тех пор не надо допускать мысли об унынии, а надлежит думать только о сопротивлении, — подобно тому как нельзя отчаиваться в хорошей погоде, пока на небе еще есть голубое местечко. Нужно даже закалить себя до такой степени, чтобы иметь право сказать: «Если разрушится веер мир, я бестрепетно погибну под его развалинами. Вся жизнь сама, не говоря уже об ее благах, не стоит того, чтобы из-за нее наше сердце так малодушно трепетало и сжималось. «Поэтому будьте тверды духом и смело встречайте грядущ «бедствия».

Но и здесь все-таки возможно злоупотребление: ибо мужество может вырождаться в дерзость. Для нашей устойчивости на свете необходима даже известная доля боязливости: малодушие, это — лишь ее чрезмерная степень. Это очень удачно выражено Бэконом Веруламским, в его этимологическом объяснении «панического страха», которое далеко оставляет за собою более древнюю версию, переданную нам Плутархом («Об Изиде и Озирисе», гл. 14). Именно, Бэкон выводит этот страх от Пана, олицетворенной природы, и говорит: «Ибо природа во все живое вселила боязнь и страх, который оберегает его жизнь и сущность, заставляет обходить и прогоняет угрожающие беды. Однако та же самая природа не умеет сохранять меру, но к спасительному страху всегда примешивает страхи пустые и напрасные, — так что все (если бы можно было заглянуть в недра вещей) преисполнено паническим ужасом, особенно человеческая жизнь» («О мудрости древних», VI). Кроме того, панический ужас характеризуется тем, что он не отдает себе ясного отчета в своих основаниях, а скорее предполагает, чем знает их, и даже, если нужно, берет в качестве основания для страха прямо самый страх.