Уильям Джемс - Психология

• Название: Психология
• Автор: Уильям Джемс
• Издательство: «Педагогика»
• Жанр: Психология
• Год: 1991
• ISBN: 5-7155-0402-3

В ряду основателей психологической науки заметная роль принадлежит американскому философу и психологу Уильяму Джемсу (1842–1910). В основу настоящего издания положена книга «Психология», вышедшая в 1922 г. Многие из развитых Джемсом представлений не просто составляют часть истории психологии, но подчас помогают понять ее настоящее, глубже исследовать, например, природу личности, ее самосознание.

Для психологов и читателей, интересующихся проблемами психологии.

---

М есть Р

S есть М

S есть Р.

Мы различаем и выделяем М, так как оно в данную минуту есть для нас сущность конкретного факта, явления или реальности S. Но в нашем мире М стоит в необходимой связи с Р, так что Р — второе явление, которое мы можем найти связанным с фактом S. Мы можем заключать к Р посредством М, которое мы с помощью нашей проницательности выделили как сущность из первоначально воспринятого нами факта S.

Заметьте теперь, что М было только в том случае хорошим показателем для нашей проницательности, давшим нам возможность выделить Р и отвлечь его от остальных свойств S, если Р имеет для нас какое-нибудь значение, какую-нибудь ценность. Если, наоборот, Р не имело для нас никакого значения, то лучшим показателем сущности S было бы не М, а что-нибудь иное. С психологической точки зрения, вообще говоря, с самого начала умственного процесса S является преобладающим по значению элементов. Мы ищем Р или что-нибудь похожее на Р. Но в целом конкретном факте S оно скрыто от нашего взора; ища в S опорный пункт, при помощи которого мы могли бы добраться до Р, мы благодаря нашей проницательности нападаем на М, которое оказывается как раз свойством, стоящим в связи с Р. Если бы мы желали найти Q, а не Р и если бы N было свойством S, стоящим в связи с Q, то мы должны были бы игнорировать М, сосредоточить внимание на N и рассматривать S исключительно как явление, обладающее свойством N.

Мы мыслим всегда, имея в виду какие-нибудь частные выводы или желая в каком-нибудь отношении удовлетворить свое любопытство. Мыслитель расчленяет конкретный факт и рассматривает его с отвлеченной точки зрения, но он должен, сверх того, рассматривать его надлежащим образом, т. е. вскрывая в нем свойство, ведущее прямо к тому выводу, который представляет для исследователя в данную минуту наибольший интерес.

Результаты нашего мышления могут быть нами получены иногда случайно. Стереоскоп был открыт путем предварительных теоретических соображений, но на это открытие человек мог бы натолкнуться и совершенно случайно, играя с рисунками и зеркалами. Известно, что иногда кошки отворяют дверь, двигая ручку, но если бы ручка, испортившись, не стала поддаваться прежним толчкам, то ни одна кошка в мире не смогла бы догадаться, как открыть дверь, пока какая-нибудь новая случайность не натолкнула животное на новый способ движения, который ассоциировался бы в его уме с целым образом запертой двери. Мыслящий же человек сумеет отпереть дверь, выяснив, где находится препятствие. Для этого он определяет, что именно в двери повреждено. Если, например, рычаг не приподнимает в достаточной степени запора над поперечной перекладиной, — значит, дверь низко повешена на петлях и ее необходимо приподнять. Если дверь пристает снизу к порогу вследствие трения, ее также необходимо приподнять. Очевидно, малый ребенок или идиот могут быть научены, как отпирать ту или другую дверь, не прибегая к этим рассуждениям. Я помню, как моя горничная обнаружила, что наши стенные часы могут правильно идти, только будучи наклонены немного вперед. Она напала на этот способ случайно, после многих тщетных попыток заставить часы идти как следует. Причиной постоянной остановки часов было трение чечевицы маятника о заднюю стенку часового ящика; развитый человек обнаружил бы эту причину в пять минут. У меня есть лампа, пламя которой мигает самым неприятным образом, если не приподнять стекла примерно на часть вершка. Я открыл это случайно, немало перед этим промучившись, и теперь всегда при помощи маленькой подпорки держу стекло слегка приподнятым над основанием горелки. Но все эти открытия представляют простую ассоциацию двух конкретных фактов: доставляющего неудобство предмета и средства, устраняющего неудобство. Человек, хорошо знакомый с пневматикой, вскрыл бы путем абстракции причину мигания и тотчас же указал средство устранить его.

При помощи измерения множества треугольников можно было бы найти их площадь, всегда равную про изведению высоты на. половину основания, и сформулировать это свойство как эмпирический закон. Но мыслитель избавляет себя от бесчисленных измерений, доказывающих, что сущность треугольника заключается в том, что он есть половина параллелограмма с тем же основанием и высотой, площадь которого равна произведению высоты на основание. Чтобы уяснить себе это, надо провести дополнительные линии, и геометр часто должен проводить такие линии, чтобы с их помощью вскрыть нужное ему существенное свойство фигуры. Сущность фигуры заключается в некотором отношении ее к новым линиям, отношении, которое не может быть ясным для нас, пока эти линии не проведены. Гений геометра заключается в умении вообразить себе новые линии, а проницательность его — в усмотрении этого отношения к ним данной фигуры.

Итак, в мышлении есть две весьма важные стороны: 1) свойство, извлеченное нами из конкретного факта, признается нами равнозначным всему факту, из которого выделено; 2) выделенное свойство наталкивает нас на известный вывод и сообщает этому выводу такую очевидность, какой мы не могли бы извлечь непосредственно из данного конкретного факта.

Рассмотрим подробнее первую сторону мышления. Допустим, что мне предлагают в магазине кусок сукна. «Я не возьму его; оно на вид как будто линюче», — говорю я, желая этим сказать только то, что вид его напоминает мне что-то линючее. Мое суждение в этом случае, может быть и верное, не есть процесс мышления в строгом смысле слова, а чисто эмпирический вывод. Но если я могу сказать, что в состав окраски данного сукна входит красящее вещество, химически неустойчивое, и потому сукно скоро выцветет, мое суждение есть строго логический вывод. Понятие окраски есть последующее звено между понятиями сукна и линючести. Необразованный человек станет путем эмпирического вывода ожидать, что лед при приближении к огню будет таять, а палец, разглядываемый в увеличительное стекло, — казаться шероховатым. И в том, и в другом случае результат явления предвидят без полного предварительного знакомства с самим явлением. Здесь нет никакого акта мышления в строгом смысле слова.

Но человек, рассматривающий тепло как род движения, превращение твердого тела в жидкое состояние как нечто тождественное возрастанию молекулярного движения, человек, знающий, что кривые поверхности преломляют известным образом световые лучи и что кажущаяся величина всякого предмета находится в зависимости от степени преломления световых лучей, входящих в глаз, — такой человек делал бы по поводу всех указанных явлений правильные выводы даже в том случае, если бы он никогда в жизни не наблюдал их в действительности. И он поступал бы гак потому, что, согласно сделанному нами предположению, он обладал бы теми идеями, которые были последующим звеном между явлениями, служившими для него исходным пунктом, и выводами, сделанными им из них. Но эти идеи суть лишь элементы, извлеченные из данного явления или связанные с ним обстоятельства. Правда, движение, порождающее теплоту, и преломление световых лучей глубоко скрытые ингредиенты; гораздо менее скрытым ингредиентом было трение чечевицы маятника о стенку часового ящика, а приставание двери к полу почти и вовсе не может считаться скрытым от нас ингредиентом. Но во всех есть та общая черта, что они устанавливают более очевидное отношение данного явления к выводу, который не может быть получен из него непосредственно с такой же очевидностью.

Обратимся теперь ко второй стороне мышления: почему следствия, выводы и комбинации, делаемые из составных элементов данного явления, более очевидны, чем выводы, делаемые прямо из целого конкретного явления? По двум причинам. Во-первых, отвлеченные свойства более общи, чем непосредственные, конкретные данные, вследствие этого они могут вступать в связь с фактами более знакомыми для нас, более часто встречаемыми в опыте. Предположите, что теплота — движение. Тогда всё, что справедливо относительно движения, окажется справедливым и относительно теплоты, но в опыте нам приходится наблюдать в сто раз более явлений движения, чем теплоты. Начните рассматривать лучи, проходящие через призму, как линии, наклонные к перпендикуляру, и вы заместите сравнительно мало знакомое понятие призмы весьма привычным понятием «перемены в направлении линии», понятием, для которого мы ежедневно имеем массу примеров.

Другая причина, почему отношения между свойствами, выделенными нами из данного предмета, так очевидны, заключается в следующем. Эти свойства значительно малочисленнее совокупности всех свойств целого, из которого мы выделяем их. В каждом конкретном факте свойства и вытекающие из них следствия так многочисленны, что мы можем совершенно потеряться, не сделав из них того вывода, который надлежит сделать. Если же нам посчастливилось выделить надлежащее свойство, то мы разом можем как бы охватить мысленно все вытекающие из него следствия. Например, то обстоятельство, что дверь пристает к порогу, связано в нашем уме с весьма немногими следствиями, между которыми выделяется такое соображение: приподняв дверь, мы уничтожим ее трение о порог. Между тем целый образ плохо отпирающейся двери может вызвать в нашем yмe огромное количество понятий. Подобные примеры могут показаться банальными, но они заключают в себе сущность самого утонченного отвлеченного мышления. Физика становится все более и более дедуктивной наукой, придавая математическую формулировку законам, управляющим основными свойствами материи (каковы молекулярные массы или эфирные волны различной длины), именно потому, что непосредственные выводы из таких понятий весьма малочисленны и мы можем разом охватить все их мысленно и извлечь из них те, в которых имеем надобность.