Дмитрий Евдокимов - Воевода

• Название: Воевода
• Автор: Дмитрий Евдокимов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0171-Х

Исторический роман современного писателя Дмитрия Евдокимова рассказывает о жизненном пути князя Д. М. Пожарского, «освободителя Русской земли».

---

   — Ужотко поговорим.

Полковник занял своё место у створчатых дверей, продолжая в правой руке держать шляпу, а левую положив на рукоять шпаги. Он с интересом наблюдал, как рассаживаются на лавках бояре, строго соблюдая свои места. Шуйский тем временем взгромоздился на трон, поправил наконец шапку и не без удовольствия поелозил по сиденью задом. Давно, ох как давно мечтал «принц крови» восседать на этом троне. Наконец-то мечта, в которой он едва ли признавался даже самому себе, сбылась.

Шуйский поглядел на лица своих советников и товарищей по заговору, однако следов радости и торжества по случаю одержанной победы не углядел. Напротив, многие из бояр казались смущёнными и подавленными.

Шуйскому это не понравилось, но, как всегда, он ничем не выдал своих чувств. Сделав благостное выражение лица, начал расточать милостивые улыбки направо, где сидело высшее духовенство, и налево, где расположились члены думы.

Не получив ответных улыбок, Шуйский вдруг вспомнил, на чьём кресле он сидит, и произнёс писклявым голосом:

   — Надо государя Бориса и его семью похоронить, как подобает по чину. В Архангельском соборе, где находится прах владык московских — Рюриковичей, ему, конечно, не место. А вот Троице-Сергиев монастырь — и почётно, и по чину!

   — Тело царевича же Угличского, — продолжал он, — надо перенести тоже. С подобающими почестями — к могиле отца его, Ивана Грозного.

Шуйский истово перекрестился. Остальные последовали его примеру.

«Не великий князь, а великий похоронщик», — подумал с иронией Маржере.

Взгляд Василия устремился вправо, гуда, где расположилось духовенство. В кресле патриарха сидел митрополит Ростовский Филарет. В день, когда на Лобном месте выкрикивали имя будущего царя, бояре назвали и будущего патриарха, взамен Игнатия Грека, сподвижника Димитрия.

Шуйский, умудрённый в дворцовых интригах, хорошо понял это решение своих сподвижников. Филарет, он же Фёдор, старший в Романовской династии, пользовался любовью москвичей и обладал огромным влиянием среди знати. Такой человек с помощью Церкви смог бы, по мнению бояр, противостоять действиям нового царя, если тот начнёт своевольничать.

Хитроумный лис сделал вид, что несказанно рад такому решению, а сам в то же время искал и нашёл ловкий ход, как убрать хотя бы временно будущего патриарха из столицы.

   — Тебе, Филарет, поручаем мы это благородное дело. Пусть раз и навсегда замолкнут злые языки, деи, царевич чудом спасся. Я лично видел убиенного младенца и твёрдо говорю вам, что его зарезали по приказу Бориса! Крест целую на том.

Шуйский торжественно поцеловал свой нательный, усыпанный драгоценными каменьями крест, снятый с тела предшественника, когда оно ещё не остыло. По округлым щекам государя потекли неподдельные слёзы.

Бояре смотрели на это лицедейство с плохо скрытыми ухмылками. Трижды на их памяти клялся Шуйский в связи с делом удельного князя Угличского, и все три раза — по-разному. Первый раз, когда ещё царь Фёдор поручил ему возглавить следственную комиссию. Тогда Шуйский всенародно заявил, что царевич истинно мёртв и что он порезался сам, играя в тычку острым ножичком. Второй раз, когда войско самозванца шло к Москве, Шуйский так же всенародно, на Лобном месте поклялся, что царевич был спасён, а он видел труп какого-то поповича. Теперь он поклялся в третий раз.

Пристально вглядывался в круглое лицо Шуйского и Жак де Маржере, он даже слегка подался вперёд, нарушая этикет. В одном случае из трёх Шуйский непременно сказал правду. Ведь действительно, царевич либо был мёртв, либо остался жив. Если же он был мёртв, то могло быть лишь две возможности — либо он зарезался сам, либо его зарезали. Так как угадать, когда этот великий лжец всё же умудрился не соврать? Было ясно только одно — каждый раз Шуйский клялся, нисколько не заботясь о правде, а лишь о выгоде. Сейчас ему было нужно, чтобы царевича убили. Ведь Церковь не может канонизировать самоубийцу.

Понимали это и все присутствующие. Понимал важность своей миссии и Филарет. Но восторга не выразил. Подавляя вспыхнувшее подозрение, глухо произнёс:

   — Почто такая честь? Есть и более достойные.

   — С тобой и будут самые достойные? — снова благостно улыбаясь, ответствовал Шуйский. — Святейшие отцы, астраханский епископ Феодосий, архимандриты спасский и андрониевский, бояре Иван Воротынский да Пётр Шереметев, а также брат царицы Григорий и племянник Андрей.

Шуйский не скрывал довольства — ведь одним махом он убирал ещё одного опасного для себя человека из партии Мстиславского — Шереметева.

   — Как видишь, все самые достойные. Но тебе быть на челе! — сказал Василий. — Не будешь же ты спорить, что Романовы ближе всего к прежним государям. Твоя тётка, Анастасия, была первой женой Ивана Грозного.

Филарету ничего не оставалось, как поклониться, благодаря за честь. Чтобы окончательно усыпить его подозрения, Шуйский продолжал:

   — А быть вам обратно повелеваю к моему величанию на царство. К тому времени и духовный собор утвердит тебя патриархом.

   — Сначала надо, чтоб собор снял сан патриарха с Игнатия, — качнул высокой митрой Филарет. — А сделать это можно только с его согласия.

   — И вовсе нет! — возразил Шуйский. — У нас в руках письмо православных владык из Польши, что расстрига был тайным католиком. А Игнатий хотел это скрыть. Потому по нашему указу он заточен в Чудов монастырь, откуда в своё время бежал расстрига, чтоб начать свои дьявольские козни.

Шуйский свирепо насупился, и шапка Мономаха начала опять сползать на его вислый нос. Поправив шапку, он твёрдо произнёс, обращаясь к боярам:

   — Думаю, настал черёд и тех, кто творил злодеяния рядом с самозванцем. Всех их из Москвы — по дальним городам: Афоньку Власьева, что с поляками якшался да католичку в Москву в царицы привёз, — в Уфу, Михаилу Салтыкова, как ближнего советника самозванца, — в Ивангород, Рубца-Масальского за то же — в Корелу, а Богдана Бельского, что врал, будто он царевича спас, в Казань. Полюбовника же расстриги, «латынянина» Ваньку Хворостинина — в монастырь. Пущай в вере православной укрепляется!

Бояре согласно закивали своими длинными бородами. Однако Татищев, любящий говорить наперекор, ехидно заметил:

   — Государь наш ещё три дня назад крест целовал, будто не станет никому мстить за мимошедшее.

Шуйский насупился ещё больше и угрожающе произнёс:

   — По чёрному цвету соскучился, Михаила? Я тебе не самозванец и обид так легко не прощаю, ты же знаешь! Могу и собственноручно тебе по губам надавать, чтоб глупостей не рек!

Шумливый и наглый Татищев вдруг оробел. Да и другие бояре притихли. Ярый приверженец старины, Шуйский напомнил им об обычае, что? царил при русском дворе ещё до Ивана Грозного. Боярин, попавший в опалу, обязан был носить одежду чёрного цвета. Подвергался провинившийся и другому, более изощрённому наказанию. На заседание думы приглашался дьяк, который пальцами выщипывал бороду опального, а думные приговаривали: «Что это ты, мерзавец, бездельник, сделал? Как у тебе и сором пропал!» Ходить с голым, как задница, лицом, да ещё в чёрном кафтане, всем на смех не хотелось. Татищев, смешавшись, забормотал:

   — Ты прости, государь, меня, окаянного! Не подумавши сболтнул.

Смирение известного строптивца успокоило Шуйского, и он вновь благостно заулыбался:

   — Я ить вовсе не держу зла на холопей, что около расстриги тёрлись. Но ведь народ не поймёт, — в голосе Шуйского послышался кликушеский пафос, — если мы их при нашем дворе оставим! Надо бы и всех стольников перебрать. Тех, кто в службе самозванцу усердствовал, — отнять поместья и вотчины!

Подьячий Разрядного приказа старательно заносил на свиток каждое слово нового государя, беспрестанно обмакивая гусиное перо в висевшую на груди чернильницу. Бояре, соревнуясь друг с другом, припоминали и выкликали всё новые и новые имена тех, кто, по их мнению, был в особой милости у Димитрия. Число опальных перевалило за сотню, пока наконец Шуйский не остановил думных:

   — Буде, буде! Так я совсем без двора останусь. Многие ведь служили по неразумению. Проклятый еретик умел глаза застить. Ещё по сю пору некоторые верят, что он был истинный царевич. Сатанинское отродье!

   — На площадях сказывают, будто его тело земля не принимает! — боязливо перекрестившись, произнёс Мстиславский. — Нищие видели, как он "ночью по пояс из земли высовывается и скалится, а из глазниц — зелёное пламя пышет.

   — То колдовские чары действуют, — внушительно произнёс Филарет. — Церкви доподлинно известно, что расстрига, как из Чудова монастыря сбег, душу дьяволу запродал.

Глаза Шуйского наполнились ужасом. Он безумно боялся колдунов. Заёрзав на троне, робко спросил у митрополита: