Дмитрий Евдокимов - Воевода

• Название: Воевода
• Автор: Дмитрий Евдокимов
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0171-Х

Исторический роман современного писателя Дмитрия Евдокимова рассказывает о жизненном пути князя Д. М. Пожарского, «освободителя Русской земли».

---

Лицом к лицу с гусарами стояли москвичи. Они тоже ждали чего-то. Глухой ропот прорезывался пронзительными воплями юродивых, ползавших почти у ног лошадей.

Снова со стен раздалась какофония звуков польской полковой музыки, ворота распахнулись, оттуда шеренгами вышли немецкие пехотинцы с алебардами, образуя живой коридор до Лобного места.

   — Ведут, ведут! — послышались возбуждённые крики.

Двое драгун вели человека в разодранном кафтане, заломив ему руки назад. Шапки на нём не было. Озираясь по сторонам, он как-то странно ухмылялся.

   — Да это же Блинский из роты Мархоцкого! — узнал Маскевич. — Никак, пьян вдобавок! В чём же он провинился?

Из Кремля выехала кавалькада всадников. Впереди — Александр Гонсевский, следом — высшие польские офицеры и члены боярской думы.

Развернув коня, полковник медленно проехал вдоль конных рядов и, остановясь посредине, зычно выкрикнул:

   — Шляхетнорожденные, верные и любезные нам товарищи! Мать наша отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы преяще всего боялись Бога, а затем имели к нашему государю и отчизне верность, были честными, показывали им повиновение, и в каких бы землях ни был кто-либо из нас, военных, чтобы всегда действовал так, чтобы мать наша никогда не была огорчена его делами, а, напротив, чтобы приобретала бессмертную славу от расширения её границ и устранения всякого из её врагов. И вот одна паршивая овца, — продолжал Гонсевский, показывая в сторону Елинского, — опозорила всё наше христолюбивое воинство. Этот солдат, находясь в карауле, напился пьян и совершил мерзкое, святотатственное дело: начал пальбу по иконе Божьей Матери, что стояла на воротах церкви!

   — Позор ему! — закричали поляки.

Раздались вновь возмущённые проклятия и в толпе русских.

   — Прошлый раз, по просьбе русских, мы помиловали пахолика, который украл дочь боярина. Он был только бит кнутом. На этот раз милости не будет! Суд приговорил Блинского к смерти, — огласил приговор Гонсевский.

...Подавленные, опустив головы, разъезжались польские отряды по своим квартирам. На лицах товарищей Маскевич явственно читал горячее желание отомстить за смерть сослуживца. Да и на лицах попадавшихся москвичей тоже не было умиротворённости.

Подворье, где квартировала рота Маскевича, было просторным и удобным. Оно когда-то принадлежало Александру Шуйскому, брату последнего русского царя, погибшему в опале во времена правления Бориса Годунова. Василий Иванович позаботился о вдове, выдав её замуж за принявшего православие знатного татарина Петра Урусова. Того самого, что сначала переметнулся к Тушинскому вору, а затем убил его. После убийства Урусов пустился в бега, и просторный дом пустовал. Товарищи разместились в комнатах терема, а пахолики — в многочисленных надворных постройках.

Решено было устроить поминки по казнённому соратнику. Сначала пили в суровом молчании, потом послышались угрозы в адрес негостеприимных москвичей, а к концу рыцари развеселились, оправдывая себя тем, что покойник был, несомненно, человек весёлый. Иначе разве додумался до такой шутки, чтоб стрелять в икону!

Маскевич потихоньку выскользнул из-за стола и направился к воротам. Начинало уже смеркаться, и поручику подумалось, что, пожалуй, неплохо навестить сейчас своего соседа: наверняка тот уже встал с послеобеденного сна.

Познакомился поручик с боярином Фёдором Головиным по счастливой случайности: соседом Маскевича по его имению в Жмуди был земский судья Ян Млечко. Бывая у него в гостях, Самуил довольно коротко сошёлся с его супругой, оказавшейся русской. Она с первым своим мужем, Головиным, перебралась в Литву ещё при Иване Грозном, овдовев, вышла замуж за Млечко.

Всё это вспомнилось Маскевичу, когда, разместившись в доме Шуйского, он начал рыскать по окрестностям, желая поближе познакомиться с русскими. Однако те оказались недоверчивы и даже враждебны к незваному гостю. И тут вдруг он узнал, что двор в двор с ними живёт некто Головин. В нахальстве молодому поручиху отказать было нельзя: он тут же постучался в ворота соседа. Сначала его даже не пустили, но когда он сказал, что знал родственника или однофамильца Головина в Литве, к нему вышел сам хозяин и оказал ему самый радушный приём. Дело в том, что в Литву сбежал старший брат Головина, о котором родственники с тех пор не имели ни слуху ни духу. Поэтому боярин с жадным любопытством пытался выудить из гостя все сведения о брате. Самуил, нисколько не смущаясь, врал как сивый мерин, поскольку самого брата никогда не видел: и какое у него поместье, и сколько у него осталось детей — в общем, всё, что приходило на ум, благо что проверить это было невозможно.

Так поручик и боярин стали друзьями и даже называли друг друга кумовьями.

Головин действительно только поднялся после сна — на румяной щеке даже ещё виднелась вмятина от подушки. Увидев кума, он тут же приказал принести мёду. Маскевич любезно поинтересовался здоровьем хозяина и его супруги, а также всех чад и домочадцев. Когда же Головин, заставив его выпить до дна изрядный ковш с мёдом, в свою очередь спросил о новостях, поручик горестно махнул рукой:

   — Чай, уже слышал о наших делах? О казни солдата?

Головин кивнул и досадливо бросил:

   — Пить не надо, коль не умеешь! У нас ведь тоже за пьянство крепко взыскивают!

Маскевич осторожно перешёл к интересующей его теме, рассказав об утренней беседе с оружейником.

   — Похоже, горожане вооружаться начали. Не против ли нас? Быть тогда беде! Много крови прольётся. Ты-то, кум, знаешь об этом чего? Может, что слышал?

   — Что злобствуют против вас многие, то мне известно, — ответил боярин. — Да ты и сам, чай, видишь, но чтоб к бою готовились, такого не ведаю. Хотя в Москве всё в одночасье решается.

   — Я тебя прошу, кум, коль узнаешь чего, предупреди! — горячо настаивал Маскевич.

Боярин долго молчал, хмуро теребя себя за бороду. Наконец произнёс:

   — Ин ладно. Долг, знамо, платежом красен. Ты меня от своих лихоимцев обороняешь, так и быть, коль чего узнаю, скажу. Ежели узнаю... А пока мой совет.

   — Какой? — встрепенулся поручик.

   — Без лат на улицу не показывайся. Бережёного и Бог бережёт.

..Александр Гонсевский презрительно вглядывался в окровавленное и изуродованное побоями лицо холопа. Снятый при появлении полковника с дыбы, он бормотал что-то невнятное.

   — Что показал? — спросил Гонсевский, не поворачиваясь, у дьяка Федьки Андронова, сидевшего за столом в углу пыточной.

   — Послан-деи к Ваське Бутурлину из Рязани Прокопием Ляпуновым, чтоб договориться о дне восстания.

   — Так я и предполагал, — пробормотал про себя Гонсевский.

   — В сговоре с ним Воротынский и Голицын! — послышался свистящий шёпот из угла.

Гонсевский резко повернулся и с усмешкой уставился на Андронова.

   — А не врёшь, дьяк? Может, сам нашептал холопу, что надо говорить?

Андронов суетливо заёрзал на лавке, уставясь в свиток, куда заносил слова допрашиваемого. Одним из первых в московском купечестве дьяк вступил в заговор Шуйского против Димитрия и был в ту памятную ночь среди убийц «императора». Однако стоило новому самозванцу появиться под стенами Москвы, как Андронов тут же перебежал в Тушино, не забыв прихватить с собой изрядную партию казённого товара. Столь же не задумываясь, он изменил и «царику», когда фортуна от него отвернулась. Не успел Тушинский вор ещё удрать в Калугу, как Андронов вместе с Михайлой Салтыковым очутился под Смоленском, где от лица русской общественности эти два изменника и иже с ними предложили Сигизмунду русский престол. Из рук растроганного короля Фёдор получил чин думного дворянина и должность главы Казённого приказа, иначе хранителя царской сокровищницы. Козла пустили в огород.

В одно прекрасное утро члены боярской думы обнаружили, что их семь печатей на дверях хранилища исчезли, а вместо них красуется одна — Федьки Андронова. Возмущение бояр грозно пресёк Александр Гонсевский, объявивший, что отныне казна является собственностью польской короны и что золото необходимо для расплаты с войском. Вскоре действительно по его приказу знаменитая статуя Христа Спасителя, отлитая из червонного золота, была разбита на куски и роздана по хоругвям.

При делёжке алчный казначей не обидел и себя. Нахально заняв дом, который принадлежал благовещенскому протопопу Терентию, Андронов зажил по-княжески, содержа большое количество челяди и устраивая пиры для своих клевретов, которых определил, с согласия Сигизмунда, новыми главами приказов. К воровству казначея бояре отнеслись спокойно — то было в русском обычае. Обойдённым почувствовал себя лишь Михайла Салтыков. Хотя он и сам занял соседнее подворье, некогда принадлежавшее Ивану Васильевичу Годунову, тем не менее боярин поспешил направить донос на Андронова великому канцлеру литовскому Сапеге: