Олег Михайлов - Куприн

• Название: Куприн
• Автор: Олег Михайлов
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0565-0

Книга известного писателя Олега Михайлова посвящена жизни и творчеству одного из самых выдающихся писателей-реалистов начала нашего века, А. И. Куприна. Куприн был человеком по-рыцарски целомудренным и никого не пускал в тайники души своей.

«О многом из своего прошлого он вообще не любил рассказывать, был временами скрытен. Но как странно: и в «Гранатовом браслете», написанном ещё в России, в период его большой славы, и в парижском стихотворении состарившегося Куприна — одна и та же тема, один и тот же трагический лейтмотив: неразделённая, какая-то экзальтированная и возвышающая любовь к недоступной женщине».

Андрей Седых

---

Всё это было сказано просто, естественно и поразило Куприна именно искренностью, отсутствием рисовки. Он ещё не знал того, что Батюшков станет его самым задушевным, самым близким другом на протяжении всей почти двадцатилетней жизни в России.

Глава третья «ПОЕДИНОК»

1

осле кончины Давыдовой Куприны заняли в её большой квартире скромную комнату тётушки Марии — Бочечкаревой, которая уехала в Москву. Однажды вечером, после обычного трудового дня, занятого хлопотами в «Мире божьем», где он заведовал отделом прозы, Куприн сказал жене:

— Слушай меня внимательно, Машенька. Думай только о том, что я говорю, и, пожалуйста, смотри только на меня, а не по сторонам…

Он крепко потёр несколько раз руками голову.

— Скажу тебе то, чего никому ещё не говорил… Даже Бунину… Я задумал большую вещь — роман. Главное действующее лицо — это я сам. Но писать я буду не от первого лица, такая форма стесняет и часто бывает скучна. Я должен освободиться от груза впечатлений, накопленного годами военной службы. Я назову этот роман «Поединок», потому что это будет поединок мой — поединок с царской армией. Она калечит душу, подавляет лучшие порывы в человеке, его ум и волю, унижает достоинство… Я ненавижу годы моего детства и юности, годы кадетского корпуса, юнкерского училища и службы в полку. Обо всём, что я испытал и увидел, я должен написать. И своим романом я вызову на поединок царскую армию. Наверное, единственный ответ, какого удостоится мой вызов, будет запрещение «Поединка». А всё-таки я напишу его!..

Куприн молча начал ходить по комнате. Молчала и Мария, боясь нарушить ход его мысли.

— Как тебе кажется, Машенька? — наконец спросил он. — Это будет крепко закручено… Ты не боишься за меня?

— Я верю в тебя, — тихо, но твёрдо ответила Мария.

— А теперь, — Куприн сел за стол и стал листать рукопись, — я прочту тебе небольшую главку. Может быть, она войдёт в «Поединок»…

Это был рассказ о том, как ефрейтор Верещака собрал «молодых» и «репетил» с ними словесность.

«— Архипов!.. Кого мы называем унутренними врагами?..

Неуклюже поднявшийся Архипов упорно молчит, глядя перед собой в тёмное пространство казармы. Дельный, умный и ловкий парень у себя в деревне, он держится на службе совершенным идиотом. Он не понимает и не может заучить наизусть самых простых вещей.

— Пень дубовый! Толкач! Верблюд! Что я тебя спрашиваю? — горячится Верещака. — Повтори, что я тебя увспросил, батькови твоему сто чертей!..»

Куприн читал по-актёрски, с большим юмором оттеняя нелепые и невежественные слова Верещаки.

«— Враги!..

— Враги! — передразнивает ефрейтор. — Совсем ты верблюд, только рогов у тебя нема. Какие враги, чертюка собачья.

— Внешни…

— У-у, ссвол-лочь! — шипит сквозь стиснутые зубы Верещака. — Унутренние!..

— Нутренни…

— Ну?

— Враги.

— Вот тебе враги!

Архипов вздрагивает головой, нервно кривит губами и крепко зажмуривает глаза.

— Так и стой усё время, стерво! — говорит ефрейтор, потирая руку, занывшую в локте от неловкого удара. — И слухай, что я буду говорить. Унутренними врагами называются усе сопротивляющиеся российским законам. Ну и, кроме того, ещё злодеи, конокрады и которые бунтовщики, евреи, поляки, студенты. Повтори, Архипов, усё, что я сейчас сказал…»

— Вот глава, которую я наметил для будущего романа, — после небольшой паузы проговорил Куприн. — Понравилась она тебе, Машенька?

— Саша! Милый! Ты оправдываешь мои надежды. — Мария, не скрывая радости, поднялась со стула и поцеловала мужа в висок. — Только для этого надо работать, не отвлекаться… А у тебя столько друзей, соблазнов! При твоей доброй натуре ты никому не отказываешь, тратишь время бог знает на что! Я так страшилась за тебя… Однако вижу, что ты, кажется, на верном пути…

— Но роман, Машенька, это дело будущего, — вернулся Куприн к началу разговора. — Прежде чем серьёзно приступить к этой работе, я должен ещё многое обдумать. А пока у меня несколько хороших тем для рассказов. Их надо написать, чтобы к будущей зиме подготовить материал для сборника.

Он снова потёр несколько раз голову.

— Когда мы с Буниным были в издательстве «Знание», там шёл разговор о том, что оно всецело перейдёт в руки Горького и Пятницкого. Горький уже наметил широкий план издания художественной литературы. Среди беллетристов, которых он хочет привлечь в «Знание», есть и моё имя… Ну что ж, подождём до осени, может, оно так и будет…

2

В середине ноября 1902 года Горький уведомил Куприных, что навестит их вместе с директором-распорядителем издательства «Знание» Константином Петровичем Пятницким.

Лето Куприны провели к Крыму, в Мисхоре, на даче Давыдовых, где Александру Ивановичу работалось очень плодотворно: он написал там рассказы «Трус», «На покое» и почти закончил «Болото».

Ожидая Горького, с которым он был знаком лишь «шапочно», Куприн изрядно волновался, торопил жену с обедом и всё-таки не успел: гости приехали раньше назначенного времени.

Горький, высокий, худой, рыжеусый, в длинном ватном пальто и смушковой шапке[25], басил в прихожей, пожимая Куприну руку:

— Давно собирался с вами познакомиться, поговорить как следует… Да всё как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя знаю вас давно. Читал «Молоха», очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете «Жизнь и искусство» и тогда же советовал пригласить вас в «Самарскую газету» и даже прочил в редакторы…

С Марией Карловной Горький был знаком давно, с 1899 года, по встречам у Давыдовой, и только сказал, улыбаясь в усы, с неуклюжей галантностью:

— Помните, каким несмышлёнышем вы были в Ялте? А сейчас замужняя дама и почтенная издательница…

После кончины матери Мария Карловна унаследовала журнал «Мир божий», которым руководили Ф. Д. Батюшков и А. И. Богданович.

— Ну что вы, Алексей Максимович, — отшутилась она, — вон для Константина Петровича я небось до сих пор гимназистка, слушательница его курсов физики…

Пятницкий смущённо погладил бороду, незаметно прикрывая ею скромный галстук. Когда он преподавал в гимназии М. Н. Стоюниной, где училась Мария Давыдова, то вначале появлялся каждый раз на урок в новом ярком галстуке и нестерпимо надушенный какими-то крепкими духами. Вскоре в ящике своего пюпитра он стал находить записочки, в которых ученицы рекомендовали ему различные марки хороших мужских одеколонов, а галстуки приличных расцветок советовали покупать в английском магазине Друсса…

— И вы нынче не та гимназистка, что раньше, и Константин Петрович не преподаватель физики и космографии, а наш грозный и всесильный директор-распорядитель, — шутливо наклонил Горький голову с чуть приподнятой макушкой и снова обратился к Куприну: — Да, кстати, через месяц Константин Петрович обещает выпустить первый том ваших рассказов. Отчего вы не включили в него «Олесю»?

— Видите ли, Алексей Максимович, — осторожно подбирая слова, ответил Куприн, — это моя ранняя, ещё незрелая вещь. «Наивная романтика», как сказал Чехов. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.

— Напрасно согласились, — с упором на «о», словно наполняя сказанное особым смыслом, возразил Горький. — И великие мира сего могут ошибаться. А самое главное, первая книга — первая ступень творческого развития писателя. Он ещё молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. «Олеся» войдёт в ваш второй том, я буду на этом настаивать…

Пока не собрались остальные приглашённые, Горький продолжил разговор с Куприным в гостиной. Утонув в уютном плюшевом диване, он допытывался:

— А что вы пишете сейчас?

— Пока только рассказы. Приступить к роману не решаюсь, — признался Куприн. — Это слишком большая задача, для которой я ещё не чувствую достаточных сил. Но тема романа не даёт мне покоя. Я должен освободиться от тяжёлого груза военных лет. Рано или поздно я напишу о нашей «доблестной армии» — о наших жалких, забитых солдатах, о невежественных, погрязших в пьянстве офицерах…

Горький разгладил усы, захватил длиннопалой кистью нос с сильно раздвинутыми ноздрями и округло выступающие скулы.

— Вы должны, скажу больше, обязаны написать о нашей армии. Кому, как не вам, сказать о ней всю правду?.. У вас громадный материал и большой художественный талант…

Он поднялся с дивана, показавшись ещё выше, ещё больше, и неслышной походкой с носка начал ходить по комнате, помогая каждой фразе энергичным взмахом сильной руки: