Юзеф Хен - Останови часы в одиннадцать

• Название: Останови часы в одиннадцать
• Автор: Юзеф Хен
• Издательство: Орбита
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1989
• ISBN: 5-85210-006-4

В сборник польского детектива вошли два романа и две повести.

Роман Ю. Хена «Тост» рассказывает о борьбе за установление правопорядка в первые послевоенные годы.

В повести Р. Братного «Тают снега» показана трагическая судьба человека, вынужденного вновь взяться за оружие, хотя большая война только что кончилась.

В романе Б. Навроцкой «Останови часы в одиннадцать» исследуется вопрос о том, к чему может привести приговор, вынесенный человеком, а не государством.

В повести 3. Ненацкого «Трость с секретом», казалось бы, обычная покупка старинной трости оборачивается цепью загадочных и трагических событий.

---

— Слушай, — быстро шептал он, — я попробую сейчас выбраться, велосипед где-нибудь возьму, в мястэчко за солдатами… Так ждать здесь рассвета хуже. А ты, когда я пройду и будет все тихо, спрячься туда, где разрыты бурты картофеля, и сиди там до наступления дня, сиди, пока они не уйдут, сиди… — и пополз, опираясь на одну руку и на колени, как осторожный раненый зверь. Некоторое время она еще слышала шелест сминаемых опавших листьев, ставших жесткими, как жесть в последних лучах уходящего лета. Она была одна.

Она опять вслушивалась в тишину. Теперь она молилась ей. Где-то в темноте шел Алексы. Если бы он даже все время полз, то и тогда бы уже был за деревней, в то время, как во дворе началось какое-то нервное движение. Там ходили люди, светя себе амбарным фонарем, кто-то выводил коня. Из малинника ей была видна только часть двора со стеной конюшни. Как раз там и появились люди. Первым, словно что-то ища, шел органист с амбарным фонарем, поднятым вверх. Голова у него была низко опущена. Именно голову, отсеченную от темноты крyгом света, она видела отчетливо. Рядом с ним шли еще два человека. Когда они остановились и по чьему-то приказу повернулись спинами к конюшне, лицом к спрятавшейся Нине, она узнала их: солтыс и Остриханьский с конца села, «полукровка», как называли его крестьяне, «здешний», как представлялся он сам, не то украинец, не то поляк. Так они стояли один возле другого, глядя в непробиваемый для их взгляда мрак. Но Нине казалось, что они в нее всматриваются, хотят ей что-то сказать.

— Выше! — услышала она издевательский окрик, и органист поднял амбарный фонарь, теперь он был у него прямо перед лицом. Нине казалось, что она видит, как органист щурит от света глаза. В эту минуту ударила очередь и сотрясла воздух так, что девушка долго не могла перевести дыхание. Органист наклонился вперед, словно заглядывая в глубь огромного колодца, опустился на колени. Внезапно свет потух, закрывая от ее глаз всю эту сцену.

Нина стояла на коленях в малиннике, хотела встать, но каждый раз снова валилась на колени. Вдруг ей показалось, что мрак окружает ее как вода, и по этой воде плывут к ней те трое, словно салатницы с красным заливным. Она встала и, покачиваясь, пошла по направлению освещенного окна, безвольная, как заяц, попавший в свет фар. Нина остановилась только тогда, когда коснулась руками стены. Приблизила лицо к окну. Она смотрела, и от ужаса у нее расширились глаза.

Хелена сидела на лавке в углу комнаты, откуда минуту назад вывели ее мужа, руки у нее были заведены за спину и связаны толстой веревкой, которой стреноживают лошадей. Напротив нее, по другую сторону стола, спиной к окну, сидел мужчина в военной полювке и смотрел в сторону двери, в которую входил низкорослый бандеровец в бараньей шапке, придающей ему в этот почти летний день маскарадный вид. Бандеровец поставил на стол амбарный фонарь без стекла и, доставая спички, о чем-то со смехом рассказывал. Поднес огонь к фитилю, выдвинул это подобие коптилки на середину стола, взял стоявшую там лампу и пошел с ней в сторону чулана. В этот момент мужчина в полювке оглянулся. Нина вскрикнула: прямо перед ней, отделенное лишь оконным стеклом, возникло лицо Колтубая. Она увидела, что бандеровец в меховой шапке кинулся к двери, увидела приближающееся лицо Колтубая, прыгнувшего к окну, и бросилась что было духу бежать. Перепрыгнула через малину, натыкаясь на стволы деревьев, пересекла сад; пробегая по огороженному пастбищу, разорвала платье. Ноги ее проваливались в кротовины, в пахоту, ветлы над ручьями били ее по лицу. Наконец она свалилась и долго лежала, не в силах перевести дыхание, как вдруг заметила лежащую у нее перед глазами свою руку. Неужели уже светает?

Над деревней поднималось зарево пожара. Отсюда, с пригорка, было видно, как горит их дом.

Часть вторая 1

Назначение в сожженную деревню над Ославой Нина восприняла как горькую иронию судьбы. Сурово, даже агрессивно, давала она показания о встреченном ею и укрывающемся под фамилией Мосур Колтубае сначала на посту МО, а позднее в повете. Возвращаясь с учительской конференции, она всегда находила дорогу к темному дому. В темной приемной она сидела, как терпеливый ребенок у зубного врача. Выпрямившаяся, худая, в своих чересчур длинных платьях, шла она назад. Было что-то возмутительное в ее непослушной памяти, которая могла нарисовать ей преступника только в тот момент, когда он взял у нее корзину белья возле реки. Она звала свою память, как собаку к тому месту в ночи, когда он показал ей свое настоящее лицо.

Лучше всего она чувствовала себя тогда, когда в комнате у Хрыцько писала на доске абсолютные истины: сколько будет дважды два или о том, что у Али есть кот.[15]

Разные дети приходили в школу в Пасеке. Несуразные малыши, охотно посылаемые родителями, потому что никакого ущерба хозяйству это не наносило, сидели рядом с верзилами, считавшими пастушество ниже своего достоинства, впрочем, так же пренебрежительно относившимися и к «учению».

Послеобеденное время Нина проводила за тетрадками, по вечерам привыкла ходить по домам, как будто бы с советами по воспитанию детей, а на самом деле для того, чтобы не сидеть в темноте одной.

С той трагической ночи в Рудле она боялась тишины. Она могла часами сидеть без движения, не слушая, о чем говорят люди, слыша только их голоса. Оживлялась она лишь тогда, когда разговор заходил про «того с гор». Эта тема появилась почти одновременно с момента ее приезда, но до размеров основной она выросла только несколько месяцев спустя. «Тот с гор» почти все лето кочевал по лесистым склонам Хрышчатой. Пастухи на пастбищах слышали, как он стрелял в оленя; нашелся такой, который божился, что видел, как он шел по следу раненого кабана. «Он» становилось грозным именем незнакомца. Сначала говорили: «Тот с гор», а потом уже только: «С гор». Это стало собственным именем. Возчики боялись возить бревна в сумерки. Никто не говорил «Кровавый Васыль», и это, очищенное от того, что определяет точнее всего, имя «С гор» было трусливым признанием в страхе. Были и такие, которые считали, что учительница любит слушать эти вечерние небылицы.

Все-таки какая-то правда в них была, если несколько раз подразделения КБВ[16] прочесывали склоны Хрышчатой и окрестности оглашало ворчание грузовиков. Потом наступало спокойствие. «Ушел», — говорили крестьяне, пока в один из дней какой-нибудь возчик вместо того, чтобы выпрячь коня, оставлял его перед усадьбой Хрыцько и, поплевывая, дабы продолжить придающее ему общественный вес молчание, бросал два слова: «Опять стрелял».

По воскресеньям после обеда Нина ходила на прогулку, и всегда в сторону Хрышчатой. Останавливалась у железнодорожного моста, построенного начальником, как продолжали называть беглеца крестьяне. Здесь, подобрав ноги, она садилась на железнодорожную шпалу и часами глядела на воду. Каникулы она провела в деревне, сначала все в том же бездействии. А потом, кажется, в августе, к ней стал приезжать на старом охрипшем мотоцикле, списанном в какой-то воинской части, старший лесничий из Рaбэ. Это был уже пожилой мужчина, с длинными седеющими усами, небрежно свисавшими на воротник. Его первый визит после случайного знакомства в районе Нина восприняла со спокойным удивлением, во время которого она была суха и очень куда-то спешила, что выглядело карикатурно и неправдоподобно в разморенной от жары, пустой во время жатвы деревне. Через полчаса он уехал. В тот вечер Хрыцько, вернувшись с поля, спросил с невинным видом:

— Ну что, уехал безухий?

— Безухий?

— А то вы ничего не знаете? У этого мотоциклиста нет ушей.

Хрыцько, о котором говорили, что в молодости он был заядлым браконьером, инстинктивно не терпел лесное начальство.

— Ему отрезали оба уха. Поэтому-то он и носит такие длинные волосы, как женщина, закрывает.

— Как это? — спросила она в таком страхе, что мужик перепугался.

— А так, банда. Поймали его. Видно, думали, что он хотел раскрыть какой-то их тайник и что у него будто бы слишком длинные уши, подшутили над ним.

С той поры она стала бояться лесничего. Ей снились сны, в которых свет лампы, поднимаемой по чьему-то приказу, вырывал из ночи лицо слишком старого для Хелены мужа — органиста. В громе выстрела это лицо преображалось, и лесничий сдвигал с уха прядь седых волос.

С облегчением она встретила начало нового учебного года. Опять можно было сидеть по вечерам над стопкой испачканных тетрадей, исправлять красными чернилами неуклюжие кривые буквы. Гомон ошибок, балаган слов в неправильном порядке заменяли ей человеческие голоса, которые ей необходимо было слышать вокруг себя.

В этот день Нине трудно было удержать в руках свой немногочисленный класс. Вновь шло прочесывание Хрышчатой. Каждую минуту дети поворачивали головы, чтобы следить за небольшой группой солдат, которая осталась с полевой радиостанцией возле грузовика во дворе. Им как будто бы передавалось волнение учительницы, они вскакивали с парт, поднимались на цыпочки. Как раз кончилась арифметика, когда со стороны гор примчался юркий «виллис», и сразу же словно сдуло два грузовика. Один из близко сидевших от окна мальчиков вдруг крикнул: