Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I

• Название: История жирондистов Том I
• Автор: Альфонс Ламартин
• Издательство: Захаров
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-8159-1148-2 (общий) ISBN 978-5-8159-1149-9 (том I)

Альфонс Ламартин (1790–1869) — французский поэт, писатель и политический деятель. Слава Ламартина достигла апогея в 1847 году, когда он выпустил в свет «Историю жирондистов», а по сути историю Французской революции. «История» была издана впервые за несколько месяцев до начала Революции 1848 года, в ходе которой Ламартин возглавил Временное правительство Второй республики. Впечатление от книги было громадным, так как она написана на основании редких документов, к которым Ламартин имел доступ в силу своего политического положения, а также его бесед с людьми — свидетелями тех событий.

«Я желал бы, чтобы будущая республика была жирондистской, а не якобинской» — эти слова Ламартина прямо указывают на его отношение к участникам революции. Недаром многие историки упрекали его в том, что «История» носит субъективный характер, что он сочувственно относится к жирондистам и даже к Робеспьеру, во многом идеализирует их, при этом не скрывая своей ненависти к якобинцам. Именно поэтому спустя пятнадцать лет, переиздавая свой труд, Ламартин сопроводил текст послесловием, в котором попытался объясниться перед читателями. И читать это так же интересно, как и саму «Историю».

Текст печатается с некоторыми сокращениями и в новой редакции по изданию ЖИРОНДИСТЫ ИСТОРИКО-ПРАГМАТИЧЕСКОЕ ИЗСЛЕДОВАНИЕ В ЧЕТЫРЕХЪ ТОМАХЪ С.-ПЕТЕРБУРГЕ 1911.

---

Возврат из тюрьмы к трону стал невозможен. Людовик XVI это понял и, когда после двухчасовой езды экипажи покатились под сводами Тампля, мысленно приготовился к эшафоту.

XXIV Жирондисты вынуждены отказаться от власти — Бегство Лафайета — Дюмурье присягает нации — Парижская коммуна присваивает себе исполнительную власть — Учреждение Трибунала — Марат поддерживает идею об истреблении врагов народа

Пока королевская семья собиралась с духом за стенами Тампля, Собрание обнародовало правила, по которым предстояло созывать Конвент и провозглашать власть народа. Согласно этим правилам, все французы свободных занятий, достигшие 21 года, должны были 26 августа передать своим представителям верховные полномочия, независимые от предыдущей конституции. Конвент предполагалось собрать 20 сентября.

Таким образом, торжество жирондистов привело к их отречению. Собрание, в котором они господствовали, предоставило управление жребию и бросило Францию на произвол судьбы. Не сохранившее верность конституции, отказывающее в поддержке королевскому сану, страшащееся республики, Собрание не имело ни плана действий, ни политики, ни смелости; оно не низвергло и не основало ничего; оно лишь потворствовало падению всего. Учредительное собрание являлось представителем мыслящей Франции, Конвент стал представителем страстной преданности масс отечеству. А Законодательное собрание представляло только интересы и тщеславие промежуточных классов. Собрание умело говорить, но не умело действовать. У него были ораторы, но не было государственных людей. Мирабо в Учредительном собрании стал ярчайшим выражением аристократии, которая, проникнувшись высоким светом своей эпохи, видит свое предназначение в распространении этого света и делается революционной из величия духа. Дантон и Робеспьер были ужасающим выражением страстей народа, который не остановится перед выгодой из-за идеи, перед жизнью из-за принципа. Бриссо, Жансонне, Гюаде оказались не более чем болтунами. Нация потеряла терпение от их нерешительности; нация сама проложила себе дорогу — и они исчезли.

Слезы, кровь, преступления 10 августа падают не столько на народ, сколько на Собрание, которое сделало этот день неизбежным. Оно обладало талантом, знаниями, патриотизмом, даже добродетелями, необходимыми для основателей свободы; оно не имело только характера. Характер служит душой действия, его движущей силой. Эти же люди обладали только гением слова и гением смерти. Достойно говорить и достойно умереть — такова была их судьба.

Отголосок 10 августа почувствовали во всей Европе. Франция бросила вызов всем монархам: следовало или его принять, или объявить европейские троны бессильными держаться против духа мятежа и восстания, который мог сделаться победителем везде, если уже сделался победителем в Париже. Даже Англия начинала смотреть с неприязнью на это движение умов, которое в свое время опередило пределы и форму ее собственной конституции.

Франция, бросившись в неизвестность, отчуждала от себя все надежды, какие до тех пор ее сопровождали. Призывный набат гудел в Париже. Коалиция и эмигранты отвечали на него, приближаясь к границам. Герцог Брауншвейгский исполнился уверенностью, сосредоточил все свои силы и начал движение.

Внутри страны события 10 августа получили всеобщее одобрение на севере, востоке и юге. Только селения Вандеи привычно взволновались. В других же местах роялисты и конституционисты скрывали свои предчувствия и свою горечь. Жирондисты и якобинцы объединились с целью способствовать выбору в Конвент людей решительных, крайних взглядов, ярых противников королевской власти.

Армия, управляемая конституционными генералами и офицерами, еще преданными королю, оцепенев, приняла известие о свержении конституции и торжестве якобинцев. Случилось несколько минут колебания, которыми искусный и популярный предводитель мог бы воспользоваться, чтобы увлечь армию против Парижа; но победа не давала еще ни одному генералу права не повиноваться народному движению. Главнокомандующий, старый Люкнер, на вопрос муниципалитета и клуба в Меце о том, к какой партии он поведет армию, пробормотал несколько слов одобрения парижскому перевороту и замолчал. На следующий день, получив от Лафайета противоположное мнение, он переменил свое и держал речь к войскам с целью предостеречь их против нарушителей порядка, какие прибудут из Парижа. Старый служака, не способный понимать новые веяния в политике, Люкнер, как дитя, лепетал то, что ему внушали. Прибытие комиссаров Собрания, посланных к армиям, чтобы объединить их между собой, заставило Люкнера в третий раз переменить образ мыслей.

В Валансьене генерал Диллон провозгласил в специальном приказе, что над конституцией совершено насилие и клятвопреступники подлежат наказанию. Несколько дней спустя Диллон отрекся от этого мнения в письме к Собранию. Монтескье, в Южной армии, мягко высказался за сохранение конституции. В Страсбурге мэр Дитрих, генералы Виктор де Брольи и Каффарелли дю Фальга пришли в негодование от покушения на неприкосновенность короля. Генерал Бирон, друг герцога Орлеанского, поддерживаемый страсбургскими якобинцами, подавил восстание в зародыше и отдал свою армию стороне-победительнице. Один Лафайет принял определенное решение и занял четкое политическое положение.

Военная квартира Лафайета находилась в Седане, главном городе Арденн. Он узнал о событиях 10 августа через офицера своей армии, который, находясь в это время в Париже, успел выбраться и поспешил уведомить своего генерала о резне и декретах этого дня. Лафайет счел себя достаточно сильным, чтобы задушить его посредством объединения армии и департаментов. За неимением центральной власти, которой он мог бы законно повиноваться, генерал требовал распоряжений у руководства местного департамента. Проект Лафайета состоял в образовании некоего конгресса объединенных департаментов Арденн, Эны и Мааса. Он мало верил в успех дела, но видел в нем свой долг как гражданина, а не как военачальника.

Но вместо того, чтобы увлечь свои войска стремительным движением, он оставил их размышлять без движения, и энтузиазм армии заглох из-за этих колебаний. Отвергнутый собранием 19 августа, Лафайет решил, что счастье его оставило, а популярность угасла. Он предпочел оставить отечество и сам себя осудил на изгнание. Александр Ламет, оба брата Латур-Мобур, Бюро де Пюзи, его адъютанты и несколько офицеров сопровождали Лафайета. Он предполагал пробраться в Голландию, а оттуда плыть в Америку, но после ночного перехода попал в объятия неприятельского отряда. Узнанный, он был отведен в Намюр. Глава восстания, защитник Людовика XVI, народный генерал Парижа составлял добычу слишком неожиданную и слишком блестящую, чтобы вражеские военачальники могли великодушно позволить ему удалиться. Лафайет, разлученный со своими товарищами, перетаскиваемый из крепости в крепость, пока не добрался до каземата в Ольмюце, перенес долгую, ненавистную неволю с терпением, достойным его убеждений. Он сделался мучеником свободы, будучи сначала ее героем; с этого времени публичная жизнь Лафайета прерывается на целых тридцать лет.

Бегство Лафайета и подчинение его корпуса новой власти позволило Собранию не тревожиться относительно настроения войск, но теперь приходилось опасаться за положение на границах. Жирондисты, предвидя близкую борьбу с якобинцами, понимали важность наличия в армии такого вождя, который гарантировал бы им и победу над внешним врагом, и опору против врагов внутренних. У старых товарищей Дюмурье ненависть к нему отступила перед высоким мнением о его талантах и чести. Со своей стороны Дюмурье с присущей ему проницательностью наблюдал события 10 августа и составил о них свое собственное мнение. Генерал искренне оплакивал несчастье короля; но, какой бы ни была форма правления, отечество все-таки остается отечеством! Спасти отечество — вот единственная политика, какая в подобную минуту пригодна для солдата.

Немедленно завязалась тайная переписка между генералом и его старыми товарищами Серваном, Роланом и Клавьером. Жирондисты поздравляли себя с приобретением такой головы и такой руки. С другой стороны, якобинцы также завязали с Дюмурье сношения, которые рождены были случаем и из которых ловкий генерал извлек выгоду для своей карьеры.

Молодой Кутон, друг Робеспьера и депутат от Оверни в Законодательном собрании, находился в это время на водах в Сент-Амане, по соседству с лагерем Дюмурье. Генерал и депутат встречались и часто разговаривали. Чем прекраснее мечты человека, тем больше его раздражает все то, что им противоречит. Кутон был романтиком и философом. Черты лица его отличалось тонкостью, взор был ясен, разговоры носили печать серьезности и меланхолии: полная обездвиженность стала тому виной. Причина этой болезни привлекала к несчастью Кутона всеобщий интерес: он лишился ног из-за любви. Проезжая в темную зимнюю ночь по болотистой долине Оверни, чтобы тайком встретиться с молодой девушкой, которую любил, Кутон в темноте сбился с дороги. Просидев до утра в ледяной грязи, он спасся от окончательного погружения в трясину только уже оцепеневший и разбитый параличом. Тогда еще не подозревали о будущей роли Кутона, в его мечтах тогда еще не текли реки крови.