Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей

• Название: Двенадцать цезарей
• Автор: Мэтью Деннисон
• Издательство: АСТ
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088171-0

Дерзкий и необычный историко-литературный проект от современного ученого, решившего создать собственную версию бессмертной «Жизни двенадцати цезарей» Светония Транквилла — с учетом всего того всеобъемлющего объема материалов и знаний, которыми владеют историки XXI века!

Безумец Калигула и мудрые Веспасиан и Тит. Слабохарактерный Клавдий и распутные, жестокие сибариты Тиберий и Нерон. Циничный реалист Домициан — и идеалист Отон. И конечно, те двое, о ком бесконечно спорили при жизни и продолжают столь же ожесточенно спорить даже сейчас, — Цезарь и Август, без которых просто не было бы великой Римской империи.

Они буквально оживают перед нами в книге Мэтью Деннисона, а вместе с ними и их мир — роскошный, жестокий, непобедимый, развратный, гениальный, всемогущий Pax Romana…

---

Как получилось, что эта революция, не имевшая конституционных прецедентов, обрела «счастливый» конец, который Дион Кассий оценивает в пятьдесят тысяч жизней? Разумеется, мы вряд ли когда-нибудь об этом узнаем наверняка. У победителей есть привычка заметать следы и заново переписывать историю. То же самое относится к Флавиям. Одно объяснение лежит в приведенной Светонием мешанине знаков и символов (добрых предзнаменований для Веспасиана и пророчеств неизбежной гибели Вителлия). Оно служило собственным толкованием Веспасиана, как свидетельствуют ранние выпуски монет, отмечающие счастливую судьбу императора. Несмотря на показную уступчивую скромность, десятый принцепс Рима крайне скрупулезен. Он оглашал содержание своих снов и знамений и в повседневной валюте римских таверн и рынков подчеркивал их небесное происхождение. Кроме того, Светоний (как и Тацит) выдвигает на первый план роль легионов, дружно поддержавших «нового человека» из Иудеи, — солдатни, счастливой знанием того, что спустя столетие после Акции выбор императора снова находился у нее в руках. Оба предположения оставляют пробелы и вызывают вопросы. Каким бы убедительным для римского склада ума ни казался сон Нерона (будто бы ему приказано свыше взять из храма священную колесницу Юпитера Благого и Величайшего и доставить ее в дом Веспасиана), видение обреченного человека, которое было оглашено во время его бесчестья и сохранено в письменных источниках преемников, не вызывает слепого доверия. Пропаганда Флавиев в таком виде, как она представлена в «Жизни двенадцати цезарей», почти не принимает во внимание самого Веспасиана. До своего восшествия на трон он является магнитом для предзнаменований, олицетворением физических качеств римской мужественности и образцом скромности, отличающимся от рядового гражданина только воинскими умениями. Мы видим его достоинства и недостатки через призму предстоящей славы.

Насколько же отличается он от своего подельника по преступлению, Гая Лициния Муциана, и сыновей, Тита и Домициана. Сыновья унаследуют его императорское звание: Тит, как и он сам, станет образцом «хорошего» правителя; Домициан будет примером всего позорного и бесчестного, жертвой античного пристрастия к резким контрастам. Пока же оба молодых человека временами демонстрировали вспышки эгоизма и самодовольства, противоречащих описанному нами портрету своего отца. Их лояльность хрупкая и непостоянная, она меняется в зависимости от их желания и замыслов. Ни один из сыновей не обладает военным талантом Веспасиана, хотя Тит получил опыт ведения войны в Британии и Германии и близится победа в Иудее. На этом этапе не подчиненные воле желания влекут их к многообразным порокам, но не исключено, что это можно отнести к злословию историка. Взгляды на жизнь Веспасиана во власти раскроются как явно династические. Его надежды сосредоточатся на сыновьях, провозглашенных, как и наследники Августа, «вождями молодежи». Забота о себе и интересах Флавиев станет характерной чертой как его собственного принципата, так и Тита: в правление Веспасиана в поддержку семьи будут задействованы сенаторские должности, имперские титулы и нумизматические эксперименты. В борьбе за власть вклад Тита и Домициана был меньше, чем усилия Муциана, Тиберия Юлия Александра (тот самый иудейский префект Египта всаднического сословия, который позже служил рядом с Титом в Иудее) и неожиданная поддержка командующего паннонскими легионами, человека с сомнительной славой, Марка Антония Прима.

Светоний преуменьшает важность роли Муциана. Он не способен примирить свою теорию знамений и предсказаний с несостоятельным утверждением последнего, что именно он в одиночку сделал Веспасиана императором. Бывший консул при Нероне и барственный наместник Сирии, который в юности потратил целое состояние, чтобы получить высокую должность, а затем по неизвестной причине впал в немилость при Клавдии, приобретает более яркие черты в «Истории» Тацита. В ней Муциан представлен как пример противоречий, в той же степени носитель риторических способностей автора, как и достоверный биографический портрет: плохой и хороший, заносчивый и учтивый, энергичный и эгоистичный — сочетание красноречивых полярностей. Это вульгарная, имеющая сомнительную репутацию фигура, чья расточительность и высокомерие — темная сторона величия Юлиев-Клавдиев — дисгармонируют в новом царствовании умеренности. При дворе у него — многочисленные мальчики на содержании. Но частная жизнь Муциана не влияет на его положение. Он кажется абсолютным образцом главного римского военачальника. Известный своим великолепием, богатством и тем индивидуальным величием, формирующим авторитет, который римляне связывают с дигнитас, он, кроме всего прочего, обладал даром придавать блеск своим словам и делам. Кажется, что именно он станет императором. Для Муциана, как и для всякого принца, не характерны покорность и качества, отличающие верноподданных граждан. Вплоть до вмешательства Тита (чье обаяние и привлекательная внешность способствовали возобновлению дружеских отношений между соседними наместниками) он относится к Веспасиану с ревнивым презрением и даже враждебностью, не желая признавать равенство ни по должности, ни в личных отношениях. Такое высокомерие является прерогативой высокорожденности, оно никогда полностью не переходит в дружелюбие. По прошествии времени Муциан откажется относиться к императору Веспасиану с соответствующей почтительностью. Возможно, у него не было ни желания, ни должных качеств, чтобы принять подобное нарушение естественного порядка вещей. Достаточно того, что, учитывая свою бездетность и возраст, он отказывается от личных надежд на пурпур.

Писатель и историк Муциан составил естественную историю Востока. Плиний Старший упоминает о том, что она богата сообщениями о чудесных событиях. Этих двух людей, сильно отличающихся происхождением и взглядами на жизнь, объединяет римская вера в сверхъестественный характер природных явлений. Если оставить в стороне литературные опыты, то вклад Муциана состоял в поддержке Веспасиана размещенными в Сирии тремя римскими легионами. Но он не подчинял Флавиев своей воле подобно Свенгали. Не был он и Меценатом Веспасиана, если не считать отвратительных сексуальных наклонностей. Помощь наместника Сирии имела прагматическую основу, это было продуманное тактическое решение. (Если доверять Тациту, Муциан добивался не справедливости либо истины, а возможности пополнить кошелек, поэтому он мог просто лелеять надежду на возможность влиять на будущего императора Рима с пользой для себя.) Каковы бы ни были его мотивы, сирийские легионы удвоили численность армии, находившейся в распоряжении Веспасиана.

В середине июля 69 года эти самые войска провозгласили Веспасиана императором. В начале июля, как нам известно, это уже произошло в Египте и собственной провинции Веспасиана, Иудее. Вителлий пробыл правителем Рима всего три месяца. На военном совете Муциан выбрал для себя роль завоевателя Рима, выступив в долгий путь на запад во главе своего Шестого легиона и тринадцати тысяч ветеранов.[239] Веспасиан направился в Египет. В Александрии, где его прибытие вызвало разлив Нила, и в Пелузии, пограничной крепости на восточном берегу этой реки, он намеревался закрыть подвоз зерна в Италию и голодом принудить к сдаче вителлианский Рим. Об этом плане его брат Сабин, вновь назначенный Отоном на должность префекта города, был уже извещен. Братья являлись соучастниками, несмотря на очень спорную природу недавней «помощи» Сабина в вопросе финансовых дел Веспасиана. Случилось так, что осуществления плана не понадобилось.

Мы не знаем, доложили ли несчастному Отону о знамении накануне битвы при Бедриаке, которое записал Светоний. На глазах у собравшихся войск сразились в воздухе два орла, и когда один уже был побежден, со стороны восходящего солнца — то есть со стороны Египта, Сирии и Иудеи — прилетел третий и прогнал победителя. Для самоубийства Отона были более конкретные неотложные причины. Но на солдат произвел впечатление явный символизм произошедшего.

Среди них был командующий дунайскими легионами, Марк Антоний Прим. Антоний, опозоренный и осужденный за подделку завещания во время правления Нерона, в свои пятьдесят лет был неугомонным авантюристом, нашедшим свое призвание на театре военных действий. Он заявил о поддержке Веспасиана эффектным шагом, который свел к нулю предложенный поход Муциана на столицу и войну Веспасиана на истощение. В октябре без чьего-либо разрешения Антоний дал бой войскам Вителлия при Кремоне в сердце Италии. Он нанес им сокрушительное поражение. Сражение при Кремоне было таким яростным и беспощадным, что, по свидетельству Тацита, город был уничтожен 286 лет спустя после его основания. Затем гордый победой, но не насытившийся Антоний повел армию на юг к Риму. Там, войдя в город через спокойный северо-восточный район, он снова разбил силы Вителлия. Это были дни Сатурналий, поэтому в общей праздничной атмосфере легко зародилось то, что быстро переросло в полномасштабные массовые бесчинства на окружающих улицах, — кровавый спектакль, за которым, согласно Тациту, наблюдала кричащая, аплодировавшая толпа римлян, как если бы сражение за власть в империи было простым боем гладиаторов. Верх взяли сторонники Веспасиана. В этом случае ни Веспасиан, ни Светоний не обращаются за помощью к предзнаменованиям, чтобы переложить на кого-то вину за случившееся.