Ф. Вишнивецкий - Тридцатая застава

• Название: Тридцатая застава
• Автор: Ф. Вишнивецкий
• Издательство: Проминь
• Жанр: О войне
• Год: 1974

«Тишина на заставе. Неслышно уходят и приходит наряды. Завтра воскресенье — можно будет повеселиться в клубе, а сейчас — зорче смотри, пограничник: в твоих руках — спокойствие Родины.

И никто на заставе не мог предположить, что случится завтра».

Так заканчивается первая книга повести «Тридцатая застава», рассказывающая о трудной, но благородной службе советских пограничников.

Вторая часть повествует о боевых действиях заставы в годы Великой Отечественной войны, о боях и походах, борьба воинов-пограничников с гитлеровской агентурой, о том, как застава, в результате стремительного наступления Советской Армии, снова вышла на старую границу.

Повесть написана на богатой фактическом материале. Один из авторов — Ф. Вишнивецкий — сам был участником событий, описанных в книге.

---

— Гони! — крикнул Денисенко шоферу.

В нескольких метрах перед автомобилем что-то треснуло, вздрогнул мост, но они успели проскочить на другой берег.

— Не разорвалась… — выдохнул Денисенко, заглядывая в кузов, и тут при свете догоравших ракет заметил знакомые усы. — Дядя Симон! Дядя Симон! — кричал он, наклоняясь к раненому, но тот лишь тяжело дышал. Что-то клокотало в его высоко вздымающейся груди, прорываясь на губах розоватой пеной.

Доставленный в санчасть полка Симон Сергеевич скончался, не приходя в сознание.

Утро 3 июля было обычным, но для старых пограничников тридцатой заставы оно казалось угрюмым и тревожным. Много смертей они видели в последние дни, много близких друзей потеряли. А вот и дядя Симон. И каждому из них не хотелось верить, что уже никогда не увидят этого старого, угловатого, внешне сурового, но с теплым взглядом глаз человека, не услышат его по-отцовски ворчливых слов, не почувствуют его заботливой ласки. Как клятву запомнили они последние слова старика при расставании в Лугинах: «Никогда того не было и быть не может, чтобы советский человек подставил шею в ярмо…»

Хоронили на заре. Никто не плакал, не говорил речей. Лишь прощальный залп тридцатой заставы проводил из жизни замечательного человека-борца.

— Запомните эту могилу, товарищи, — тихо сказал Шумилов все еще не уходившим от холмика свежей земли пограничникам. — Возвратимся сюда — а мы обязательно возвратимся и скоро! — и собственными руками соорудим памятник нашему старшему другу, бессменному пограничнику. А шашку и наган от его имени передаю тридцатой. Пусть владеет ею достойнейший из вас. Берегите его оружие, как собственную честь. И помните: на этом оружии не было ни малейшего пятнышка, унижающего достоинство советского воина…

Не думал тогда Петр Алексеевич, что не скоро и не многим посчастливится вернуться к этой могиле…

В то же утро командир полка Птицын получил приказ о немедленном выступлении в Бар. Все погранчасти фронтa сводились в ударную группу для выполнения ответственного задания. Не только рядовые бойцы, но и старшие командиры не знали и не спрашивали, что им предстоит делать. Через два часа все подразделения полка выстроились, ожидая сигнала к выступлению, но вышел Шумилов и предупредил:

— Внимание, товарищи! Сейчас прослушаем чрезвычайное сообщение из Москвы…

Замерли в напряженном молчании, повернули головы к репродуктору. Каждый ожидает услышать ответ на волнующие вопросы, накопившиеся за эти трудные дни.

Партия по-революционному правдиво, по-военному сурово, по-человечески сердечно обратилась к народу:

— Защищайте социалистическое Отечество! Создавайте партизанские отряды в тылу врага…

Умолк репродуктор. В тяжелом раздумье стоят отряды пограничников. А через час полк оставил Збручск. К ночи прибыли в район небольшого городка Бара.

На Збруче еще продолжались оборонительные бои.

4

Все эти дин стремительных маршей, неожиданных отходов с рубежа на рубеж Стусь находился в состоянии полной растерянности, какого-то болезненного кошмара. Если в первые дни войны на свои обязанности по охране тыла он смотрел, как на возможность быть подальше от непосредственной опасности, от фронта и тем самым, участвуя в войне, сохранить самое драгоценное — свою жизнь, то теперь тыл и фронт так смешались, что невозможно установить, где больше опасностей.

Он продолжал исполнять свои обязанности, допрашивая пленных, подозрительных лиц, задержанных пограничниками, составлял донесения, нажимал на подчиненных, которые до сих пор не могут обнаружить «чертову рацию», но все это делал как в лихорадке, каждую минуту ожидая сигнала воздушной тревоги. И эти ожидания казались ему главной служебной обязанностью, им он отдавал все душевные силы. Только ночью немного приходил в себя и обнаруживал, что забыл побриться, почиститься, не помнит уже, как пахнут любимые духи. Если выдавалась спокойная ночь, он спешил к учительнице. Свидания с ней были для него единственным утешением.

О сборе всех пограничников в районе Бара Стусь узнал поздним вечером, накануне выступления из Збручска. Все еще не зная цели этого сбора, он побежал к Грете, которая продолжала числиться товароведом военторга.

— Знаешь, Ирися, завтра я выезжаю в Бар…

— Надеюсь, ненадолго?

— Думаю, что совсем уходим…

— А как же я? — встревожилась Грета.

— Поедешь со мной. Постараюсь устроить тебя в санчасть полка хотя бы санитаркой. Там работают жены наших командиров. Трудно представить, как эти милые ручки будут копаться в ранах, в грязном тряпье… — Он взял ладони Греты, целуя каждый пальчик ее изящной руки.

— Боже мой! Что ж теперь будет? И куда мы докатимся?

— Не знаю. Ничего не понимаю. Все летит к черту! Но извини, надо готовить отдел, тороплюсь. И с твоим устройством надо поспешить…

Все обошлось как нельзя лучше. Даже этот недоверчивый и упрямый помощник комполка Кольцов поддержал желание молодой учительницы работать санитаркой. И женщины — Марина и Юлия — приветливо встретили новую помощницу. У каждой из них свое горе, как не посочувствовать молодой девушке, застрявшей в потоке беженцев?

Не знал Стусь, что после столкновения с десантом на Днестре Кольцов всех своих работников переключил на розыск таинственного воздушного пирата. Что он где-то поблизости, ясно: об этом говорят перехваченные радистами шифрограммы. Еще раз пересмотрел дела прибывших в последние дни в полк людей. Иван Недоля? Ванда и Болеслав Щепановские? Попович? Исключено. Жизнью рисковали, спасаясь от преследований своих прежних хозяев.

Привлекла внимание Кольцова и спутница полковника Стуся, учительница Ирина Кривошлык. Однако ее поведение пока не вызывало подозрений. И документы как будто в порядке. Ничего удивительного, что учительница попросилась в санитарки — а что ей делать в это тревожное время?

Бытует мнение, что разведчик часто проваливается на мелочах. Это, конечно, неверно. Опытный разведчик понимает, что в его работе мелочей нет. Грета, видимо, еще не приобрела такого навыка, и это предопределило ее судьбу.

Она даже обрадовалась, что так удачно складывается обстановка: работая в санчасти чекистского полка, она будет свидетелем всех событий во фронтовом тылу. За все дни знакомства со Стусем у нее создалось впечатление, что советские воины излишне беспечны и доверчивы. Поэтому она не обратила внимания на маленькую санитарку в не по росту сшитой красноармейской форме, похожую на мальчика.

А Ванда сразу признала в этой красивой девушке посетительницу Ольхового в прошлом году, и недоброе чувство шевельнулось в ее сердце. На марше из Збручска в Бар Ванда разыскала мужа.

— Послушай, Ванек! У нас появилась новая санитарка. И знаешь кто? Та красивая немка, что приезжала в колхоз с Чемерысом!

— Почему немка? Может, то была переводчица?

— Не нравится мне она! Говорит, с большим командиром разъезжает на машине…

— Ну и пусть разъезжает, тебе-то чего беспокоиться? Я не большой командир, да и машины у меня нет, — улыбнулся Недоля, пытаясь отмахнуться от такого разговора с женой.

Но не так-то легко переупрямить Ванду. Пришлось идти с ней к Байде. Так уже повелось у них с того памятного дня в Ольховом, что со всеми трудными вопросами они обращались к своему политруку.

Байду заинтересовал рассказ Ванды. Он попросил никому ни слова об этом не говорить и, когда вечером полк остановился на окраине Бара, разыскал Кольцова.

— Ура, Антоша! встретил тот друга восторженными возгласами. — А что я говорил? Вот они — письма!

То неважно, что письма писались на третий день войны, из Полтавы, и где-то блуждали почти десять дней, хотя раньше доходили за три дня. И то, что в них сообщалось уже известное — «благополучно прибыли в Полтаву, завтра выезжаем дальше», — нисколько не умаляло самого факта получения письма. Ведь каждая буква в этих строчках — неровных, торопливых — писалась руками любимых и, казалось, хранила в себе их тепло. И другое радовало: невзирая ни на что, жизнь идет своим обычным порядком. Сколько рук прикасалось к этим конвертам, чтобы они не потерялись, попали к тем, кто их ждет.

Байда присел под машиной, присвечивая фонариком, быстро пробежал глазами по дорогим строчкам. Секунду-две задержал взгляд на каракулях Саши, — видно, мать водила его пальчиками — и спрятал письмо в карман.

Почувствовав тревогу в молчании друга, Кольцов спросил:

— Ты что такой? Может, с детьми неладно?

— О детях не беспокойся, с ними все в порядке. А вот у тебя, товарищ главный разведчик, под носом делается неладное. — И Антон рассказал все. что узнал от Ванды.

— Ты понимаешь, чем это пахнет? Надо немедленно схватить ее!

— Это худшее, что можно придумать. Я уже несколько дней присматриваюсь к спутнице Стуся. Для того и помог ему устроить ее в санчасти. Взять немудрено. А Стусь? Какова его роль?